Красный гонщик

«Это был второй круг, я гнал как оголтелый, полностью уверенный в машине. Быстрый взгляд в зеркало заднего вида. Никого, как и следовало ожидать, я слишком оторвался. Если так пойдет и дальше, у нас будут отличные шансы на эту гонку. Повороты пролетали один за другим. И на том повороте, при торможении, я почувствовал, будто сам дьявол дохнул мне в спину; я перевел взгляд в зеркало и увидел… его. В следующую секунду это все уже было неважно: машину закрутило и ударило в отбойник, затем меня вынесло на трассу, я испытал ужас в тот момент, когда все вокруг вспыхнуло. Это был настоящий ад, а перед глазами все еще стоял этот образ, которого не должно было существовать, мой мозг отказывался принимать этот факт, я был в огне, и все должно было быть кончено, я начинал задыхаться, я горел и был объят этим холодным ужасом одновременно. Теперь я жертва… но я выживу». Лауда. Германия, 1976 Был еще только четверг, но команды уже вовсю готовились к гоночному уикенду. Горизонт с самого утра был чистым и свежим, словно ночью его омыло волнами море. Это предвещало сухую и даже жаркую погоду — и разумеется, никаких сюрпризов для заезда. Механики готовили машины к пятнице, гонщики пропадали на пресс-конференциях или спонсорских мероприятиях. Настроение у всех было отличное: начало сезона позади, но до середины еще далеко, при этом уже есть первые успехи и это не может не мотивировать на дальнейший прогресс команд. Вот, например, Феррари привезли обновления на эту гонку, планируя, наконец, прижать Мерседес с их дьявольской колесницей. Механики весело переговаривались, итальянская и английская речь перемешивалась в непривычный шумный коктейль. Работа кипела. Но вдруг послышался скрежет, заставивший всех насторожиться и умолкнуть; даже шум тренировок питстопов в Вильямс не смог заглушить этот потусторонний звук. Набожные итальянцы замерли и принялись осенять себя крестом. Никто в первую секунду не осознавал, что же именно произошло. А из-под красного болида тем временем лужей растекалась багровая жижа, медленно и мерно, по миллиметру, она становилась все больше. Место оцепили, вызвали скорую и полицию. Перед ограждением толпились журналисты, механики из других команд и остальные обитатели паддока, пилоты Феррари стояли в первом ряду, омраченные. Расталкивая людей, к месту происшествия спешил Ники Лауда. Его лицо было напряженным, невероятно, но он даже забыл надеть свою привычную кепку. Но он старался держаться; несмотря на тревогу, на сковывающий ужас, он просто не хотел принимать происходящее за чистую монету. Лауда остановился рядом с Кими у заграждения и попытался рассмотреть за спинами врачей и полиции, что именно произошло. Внутрь никого не пускали. Механики и персонал выглядели напуганными и бледными. — Что случилось? — спросил старожил Формулы-1 у двух чемпионов. — Одного из механиков придавило болидом, когда они настраивали его… — ответил Себастьян сухо, как бы констатируя факт. — Мы пока точно не знаем, кого именно, но это кто-то из команды Кими. Ники Лауда молча взглянул на двух пилотов красной команды. Ничто и никогда не могло испугать этого отважного гонщика, никакие обстоятельства не могли сломить его воли, никакие суеверия не могли заставить верить его в эту чушь... Суеверия — для идиотов, а его практичный ум всегда предпочитал четкие объяснения, состоящие из логики, закономерностей и следствий. Но сейчас Ники словно был готов принять неизбежное. Спустя столько лет все возвращалось. — Оно вернулось, — прошептал он, не внося ясности и заставляя двух молодых людей рядом нахмуриться и недоуменно переглянуться. Для всех происшествие казалось всего лишь ужасной случайностью. Крепление не выдержало, и болид рухнул. Механика проткнуло его же отверткой, пробило сонную артерию, хотя в любом случае он бы не пережил всех остальных внутренних повреждений и переломов, когда корпус болида придавил его. Ужасное происшествие, омрачившее гоночный уикенд, страшное событие, напугавшее отважного ветерана гонок, и заставившее теперь персонал Феррари проверять все по нескольку раз. Но никто не знал, что это лишь первая из ужасных случайностей. «Скорость на пределе, он должен вырвать этот поул, для себя и для команды. Любимый «сын» Феррари сейчас пытался развить скорость за пределами реального. Он всегда стремился превзойти возможности, как свои, так и машины. Гнать как безумный, тормозить в последней критической точке и преодолевать повороты так, словно это прямая и никакой опасности нет. Страха не существует. Вызывать восторг и недоумение своим стилем пилотажа. Он живет ради всего этого, только так можно почувствовать саму жизнь. Пейзаж сливается с серыми заграждениями в одну цветную массу, в кончиках пальцев чувствуется мелкая дрожь, Жиль лишь сильнее сжимает руль. Вдруг он слышит странный звук. Нет, это не поломка и не контакт с кем-то, это странный скрипящий звук, будто песок в зубах самого дьявола. Жиль пытается сконцентрироваться и не обращать внимания, ведь он отважный маленький канадец, его не испугать жуткими сказками, но странное пятно в зеркале заднего вида все же отвлекает его, словно рой маленьких черных мушек, словно ухмылка смерти. Вильнев даже не замечает, как нагоняет машину впереди, он пытается увернуться, но нет, красный болид №27 задевает Марч и дальше… лишь полет, такой медленный и свободный, руки холодеют, душа словно выходит из тела, нога зачем-то инстинктивно давит на тормоз. Что, неужели он вылетел из кокпита вместе с сиденьем… Но это уже не важно; последнее, что он видит перед ударом с заграждением - отвратительная красная ухмылка, оно достало и его, хоть Жиль и не верил. В этот момент Жиль отчетливо понимает, ему никогда не стать чемпионом…» Вильнев. Бельгия, 1982 Кими сегодня непривычно задержался. В гараже уже никого не было: после произошедшего нарушать комендантский час людям не хотелось. Гонщик взглянул на часы, было уже довольно поздно, но он все никак не мог найти свой кошелек. Тот где-то выпал, и Кими был уверен, что потерял его в гараже. Их перевели в другой бокс, а в тот, где произошла ужасная смерть, сейчас закрыли, и полиция сновала там второй день подряд, будто они надеялись найти там нечто невероятное. Райкконен в душе проклял все, ведь без чертового бумажника он даже в гостиницу попасть не сможет, у него там карты, наличные и ключ от двери. Он уже обшарил все полки и даже пол под ними, но ничего, кроме пары закатившихся гаек и одного гаечного ключа на восемь, не нашел. Кими покрутил в руках упомянутый гаечный ключ. А потом вдруг понял, что вокруг стало оглушающе тихо, будто во всем мире выключили звук, да и похолодало как-то, а ведь он вроде бы не в Финляндии. Кими обернулся. Тишина и спокойствие. Финн почесал затылок и вдруг понял, где еще не искал свой треклятый кошелек. Под болидом. Но с другой стороны, что ему там делать? Кими нахмурился, представляя, какую работу ему придется сейчас проделать: нагнуться к полу, засунуть руку под болид и там пошарить. Сама мысль о таком усилии вдруг напрягла Кими. Может быть, это страх на периферии сознания, все-таки его красный болид №27 вдруг принялся убивать людей, а языческие корни верований не так-то просто проигнорировать, когда это практически вшито древними в твою ДНК. Кими хмыкнул и нагнулся к болиду, пришлось улечься прямо на пол. Просвет под болидом был совсем небольшой, но руку просунуть можно было. Кими стал шарить по полу, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте. Вдруг за спиной гонщика что-то скрипнуло, разрезая тишину словно серпом. Кими не вздрогнул и даже не насторожился, но на секундочку замер. Кажется, под машиной совершенно ничего не было, кроме налетевшей за пару часов пыли. Райкконен выругался себе под нос и поднялся с пола. Отряхнув одежду, он решил поискать и внутри кокпита своего боевого коня. Ни черта. Кими вновь почесал в затылке, по боксу опять пронеслись странные глухие звуки, а потом кто-то тронул Кими за плечо. На этот раз финн напрягся, но у него в кармане лежал гаечный ключ, при желании его можно использовать как угодно — бросить или воткнуть. Кими обернулся, но за спиной никого не оказалось. Гонщик остался несколько обескуражен таким поворотом событий, конечно, шутников среди коллег хватало, никогда не стоит списывать этих оболтусов со счетов, но все-таки... Вдруг это психологическая война. Кими нахмурился и уже собирался уходить, как между шкафами мелькнуло что-то красное. Гонщик посмотрел в том направлении с лицом, полным неудовольствия, а потом сделал шаг к шкафам. Столкновение было неизбежным. — Твою мать, святые угодники, — бесцветно выдал Кими. — Ты-то тут что забыл? — Пресвятой Себастьян прибыл выручить напарника, — улыбнулся Феттель. — Я мог в тебя воткнуть гаечный ключ. Зачем шнырять по боксу и шуметь? — Кими… — озадачился Себ, а потом принюхался, — ты тут бухаешь, что ли? Я зашел всего минуту назад. — Запьешь тут с вами, — бросил Кими и проследовал мимо напарника, засунув руки в карманы. — Неудачная шутка. Но я нашел твой бумажник, — сказал Себастьян, догоняя Кими и протягивая ему кошелек. — Вовремя. А то я уже собирался тут заночевать. — Смешно. Гонщики шли к парковке, где оставили машины. Шли молча: все темы для разговоров вдруг разом исчезли. Кими обычно и так нелегко было разговорить, а сейчас и подавно ничто не располагало к милым поболтушкам с напарником. Стемнело. Кими шел резкими уверенными шагами, Себастьян же отставал на полшага и, заложив руки за голову, любовался вечерним небом. Оба гонщика услышали, как кто-то насвистывает, вроде бы совсем рядом, но в тоже время вроде бы и нет. — Себ, не свисти. Раздражает, — Кими обернулся. — Так я думал, это ты, — вновь озадаченная пауза. — Я вообще похож на человека, который свистит? — Кими оглянулся. Свист раздался вновь, где-то совсем рядом с ними, но никого видно не было. До парковки оставалось каких-то шагов десять. Себастьян тоже перестал улыбаться и насторожился. — Фигня какая-то, — выдал немец. — Поехали уже, а то есть хочется. Себастьян припустил к парковке, Кими постоял еще с секунду, вглядываясь в темноту, а потом тоже последовал за напарником. Тот был прав, есть действительно хотелось. С голодухи что угодно может в темноте привидеться, но Райкконен был абсолютно уверен: там, между полками, в красном костюме был совсем не Себастьян. Ведь он был без шлема. И это осознание финну очень не нравилось.