Fight if you can, trust if you dare

      — Господи, и зачем нам вставать в такую рань? — измученный голос Алби гремит на всю раздевалку, заставляя содрогаться даже стены.       Томас лишь бросает остекленелый взгляд в его сторону, попутно слыша не вполне внятный, но довольно понятный (судя по тону) ответ Минхо. Зависнув у шкафчика, мечтая лицом зарыться в лежащие там вещи, он еле разлепляет веки, что так и норовят закрыться на глубокие часы.       Сегодня понедельник, а, значит, их всех ждёт совместная тренировка. И не то чтобы Томасу не наплевать, просто нежелание видеть Галли с каждым днём растёт в геометрической прогрессии. Он, конечно, как обычно только и делает, что молчит, не бросив в сторону Томаса ни единого едкого слова, но… честно, лучше бы бросался. Потому что это грузное молчание, давящее на плечи, заставляющее гнуться к полу всё ближе и ближе, порядком надоело.       Томас понятия не имеет, каким именно образом Галли этому научился, но его способность своим молчанием унижать и заставлять нервничать других людей просто поражает. И, может, этим и можно было восхититься, если бы он не использовал это оружие против Томаса. Его, похоже, действительно напрягает то, что Минхо уделяет ему, Томасу, своё внимание. И тем самым Минхо (наконец) немного отлип от Галли. И Галли, похоже, это не понравилось.       Забавно.       — Ты так и будешь там стоять, как дохлый?       Томас запоздало поворачивает голову, метнув взгляд на говорящего, но получает лишь прилетевшее ему в лицо полотенце.       — Шевелись, шкет, — бесцеремонно бросает Галли, на прощание метнув в сторону Томаса безразличный взгляд.       Сжав губы в тонкую линию, Томас с яростью тигра гремит дверцей шкафчика в попытке его закрыть, за что удостаивается недоумённого взгляда Алби в свою сторону, а также испуганного лица Фрайпана. Осознав, что кто-то смотрит на него, Томас в смущении озирается по сторонам, но, не найдясь с ответом, он лишь поднимает спортивную сумку с пола, ухватившись за длинную лямку.       К чёрту Галли, к чёрту утреннюю тренировку в начале недели, к чёрту мысли о том, что Минхо не рассказал ему о диагнозе Ньюта. Конечно, Томас понимает мотивацию Минхо молчать об этом, конечно, это не в его компетенции, но… Но. Это ведь так серьёзно, так важно.       Ну и что, что Минхо не в курсе их отношений? И что, если бы Минхо огрёб за это и от Галли, и от Ньюта? Насчёт последнего Томас немного сомневается, и не только потому, что не может представить себе, как Ньют бросается на Минхо, который больше него в два раза, и выходит победителем (само нападение Томас как раз-таки и может представить, учитывая вспышки агрессии Ньюта). Просто Томас не собирался сдавать Минхо в случае чего, просто… просто он хотел знать всё это заранее.       В раздевалке стоит будоражащий холод, и Томасу, в надежде согреть своё никчёмное тело, приходится прыгать на месте, перескакивая с пятки на пятку. К счастью, парни один за другим покидают помещение, постепенно вываливаясь на поле. Лучи зимнего солнца проникают в захудалое окошко, служащим лишь для проветривания (чему Томас, кстати, до сих пор несказанно благодарен), ломая помещение на куски, неозвученные отрезки времени, когда всё кажется непристойно ярким и искусственным.       Тёплое освещение, решившись связаться с холодными оттенками раздевалки, сбивают Томаса с толку точно так же, как холод и тепло, скрещённые в его груди, каким-то образом образовавшие симбиоз.       Он понятия не имеет, что ему чувствовать по поводу его отношений с Ньютом, что в кои-то веки стали нормальными. Он понятия не имеет, что сказать Минхо, потому что боится, что не сможет справиться с эмоциями и выдаст свой гнев, направленный в его сторону.       Он не знает, когда сможет связаться с Кейтлин, которая всё ещё находится в больнице, не знает, как справиться с напряжением, что с каждым днём всё растёт и растёт, потому что скоро его первый в жизни матч, и не против кого-то, а против второй команды, против Галли, против Ньюта.       И Томас никак не возьмёт в толк, как ему и дальше продолжать скрывать свои чувства к Ньюту, скрывать их отношения от глаз посторонних, потому что он устал, так устал постоянно лгать и молчать о том, что за буря творится в его опалённом тоской и паникой сердце.       Продолжая топтаться на месте, как идиот, Томас пропускает очередное замечание тренера, вынырнувшего словно ниоткуда; пропускает обеспокоенный взгляд Алби, забывшего краги в раздевалке. Но Томас не пропускает сонного взгляда, уж сильно знакомого, сильно отличимого от остальных. Томас просто не смеет пропустить взгляд этих глубоких, словно омут, глаз.       Уставившись на застывшего в проходе Ньюта, Томасу удаётся лишь глупо улыбнуться. Танцевать на месте он не перестал. Липман в изумлении вскидывает брови, с насмешкой в глазах наблюдая за движениями Томаса, но не произносит ни слова, боясь нарушить эту забавную тишину между ними.       Томас наконец удосуживается остановиться, не без смущения продолжая тупо смотреть на Ньюта, но тревога не смогла покинуть его сердце и сейчас, потому что Ньют выглядит уж слишком уставшим. Залёгшие синяки под глазами, сравнимые с цветом далёких, мёртвых планет; глаза, помутневшие то ли от недосыпа, то ли от общего недомогания, и взъерошенная чёлка, придающая Ньюту вид сонного лиса.       Томасу моментально захотелось кинуться на встречу Ньюту, сжать его в объятиях и никогда не отпускать, но он не успевает сделать и шага, как слышит позади себя знакомые шаги.       — Томас, ты там уснул, что ли? — не стесняясь своего громкого голоса, Минхо влетает в раздевалку, словно ужаленный. Его глаза округляются, когда он замечает Ньюта, — О, ты воскрес? Поздравляю, — без потехи говорит Минхо, проигнорировав раздражённый взгляд Томаса, — Тебя там Галли разыскался, появись на поле, будь так любезен, иначе он мне голову откусит.       Ньют непонимающе уставился на Минхо, хлопая тёмными ресницами, а тот в свою очередь не спускает с него глаз, при этом больше ничего не говорит. Они продолжают просто пялиться друг на друга, будто увиделись впервые. И Томаса отчего-то это напрягает.       — Мы сейчас придём, — нарушив невнятную тишину, Томас ловит на себе недоумевающий взгляд азиата. Он сжимает пальцы в кулак, занервничав. Минхо это замечает, — Дай ему пару минут.       Минхо бросает взгляд на Ньюта, что так и остался стоять в дверях. Затем вновь переводит уже подозрительный взгляд на Томаса.       — Вам что, заняться нечем? Мы уже минут как десять на поле, а вас до сих пор нет! Я думал, что люди не просто так встают в несусветную рань…       Минхо всё ворчит, и Томас мог бы посчитать, что тот огрызается, если бы не знал его так хорошо (кажется, он знает Минхо не так уж и хорошо). Чтобы хоть как-то остудить пыл Минхо, он направляется в его сторону.       — Да иду я, господи, только замолчи, — беззлобно бросает Томас, хлопнув Минхо по груди.       Он скрывается за дверями раздевалки, успев бросить взгляд на Ньюта, тем самым приглашая его на поле. Минхо вновь переводит взгляд на Ньюта, всё ещё находясь в немом замешательстве.       — Ну, а ты идёшь? — дерзко вскинув бровь, Минхо складывает руки на груди, когда замечает, что тот так и не сдвинулся с места.       — Бегу и порхаю, — без энтузиазма бросает Ньют в ответ, шагая в сторону своего шкафчика. Улыбка на мгновение трогает его губы, когда он краем глаза замечает, что Минхо в раздражении поджимает губы. Он разворачивается к нему всем корпусом, — Можно вопросик?       — Да валяй, — с вызовом отвечает Минхо, в недовольстве сжимая челюсти.       — Что тебе нужно от Томаса?       Стеклянная тишина, следующая вслед за вопросом Ньюта, капает обоим за шиворот. Секунды всё идут, но Минхо продолжает молчать, застыв на месте. С вопросом в глазах уставившись на Ньюта, он склоняет голову набок.       — Ну так что? — сухо спрашивает Ньют, уже начиная раздражаться от тишины вместо ответа.       — Я не понимаю вопроса, — холодно говорит Минхо, пожимая плечами.       — А ты подумай ещё раз, — язвит Ньют, прислонившись плечом к металлической дверце.       — Ты кто вообще такой? — с этим вопросом Минхо щурит глаза, принимая нападающую позицию.       — А ты? — спокойно спрашивает Липман, бессовестно смотря Минхо прямо в глаза.       Раздражённый вздох азиата разрывает холодный воздух. Он вскидывает голову, затем вновь устремляет разгневанный, но полный насмешки взгляд на Ньюта.       — Ты реально тупой? — этот вопрос сопровождается усмешкой.       — Отвечай на мой вопрос, — отрезает Ньют, не отводя от Минхо уже враждебного взгляда.       — Я, блять, его друг, — сквозь зубы процеживает Минхо, — А ты кто такой?       — Я его сосед, — пожимает плечами Липман, — И что дальше?       — Что?       — И что, если ты его друг?       — Да ничего, я…       — Раз ты его друг, оставь его в покое, — заявляет Ньют, наконец отстранившись от шкафчика и принимаясь рыться в своих вещах.       — Не понял, — оскорблённо бросает азиат, наблюдая за маячившим туда-сюда Ньютом.       — Всё ты понял, — Ньют вновь решает удостоить Минхо своим вниманием, — Я вижу, как сильно он устаёт из-за ваших постоянных тренировок.       Закончив возиться с вещами, Ньют бросает форму себе в ноги и, небрежно пройдясь по ней грязными кроссовками, в несколько шагов преодолевает расстояние между ним и Минхо. Он стоит к азиату так близко, что тому приходится попятиться.       — А ещё я запомнил, что Томаса принесли в комнату удолбанным. Да, я не слепой, — с нажимом продолжает Ньют, когда ловит на себе возмущённый взгляд Минхо, — У меня есть привычка наблюдать за людьми. И есть привычка наблюдать за тобой. Я знаю, что это был ты.       Победно улыбнувшись про себя, Ньют наблюдает за Минхо, чьё лицо сейчас полно смятения и гнева.       — Не смей… — рычит Минхо, сжав кулаки.       — Что? — наигранно спрашивает Липман, вскинув брови и приоткрыв рот в фальшивом удивлении, — Рассказать ему? А что случится, если правда всплывёт наружу? — он вздрагивает, когда Минхо делает резкий шаг в его сторону, успев заехать кулаком по стене, но лишь продолжает нахально улыбаться азиату в лицо.       — Только попробуй хотя бы заикнуться об этом, — низким от гнева голосом предупреждает Минхо, — Я тебе голову снесу.       Ньют улыбается всё шире, игнорируя то, что Минхо находится так близко к его лицу, что он чувствует его дыхание на своих губах. Он в один шаг отстраняется от азиата, когда замечает, как его кулак взмывает вверх.       Минхо застывает, с поднятым вверх кулаком, потому что он в принципе не собирался его бить, а лишь поугрожать. И странная реакция Ньюта сопутствует решению Минхо не принимать никаких мер. Липман довольно усмехается, потому что прочитывает эти мысли на лице Минхо.       — Короче… на хуй свали от него, — подытожив свой совет, Ньют буквально испаряется в дверях раздевалки.       И Минхо кажется, что он готов сейчас кого-нибудь убить, но ему приходится лишь сдавленно рычать и идти вслед за Ньютом, потому что у него нет возможности сбить себе руки в кровь от ударов по стенам — как-никак, матч на носу.       Пнув несчастную скамейку на прощание, Минхо размашистыми шагами влетает на поле, стараясь подавить свой и без того постоянно просачивающийся наружу гнев. Иногда ему кажется, что он родился, обволакиваемый сплошным гневом, и несчастьем.       Томас в волнении носится по полю, не понимая, почему Ньют с Минхо так сильно задержались в раздевалке, и почему Ньюту по итогу пришлось возвращаться обратно за формой под недовольные вопросы Галли. Почему он не переоделся сразу? Томас страшно надеется на то, что эти двое не затеяли конфликт, что, вообще-то, возможно с обеих сторон.       Едва успев уклониться от мяча, летящего в забрало шлема, Томасу приходится переключиться на то, что происходит вокруг него, а не в его голове.       — Ты опять витаешь в облаках? — кричит Минхо через всё поле, и Томас даже с такого расстояния, даже через забрало шлема чувствует, как взгляд азиата прожигает его глаза, — Следи за мячами, а то в итоге будешь ходить без глаза, — злобнее обычного заканчивает Минхо, грозно зашагав в противоположную сторону.       Томас сомневается в том, что мяч может выбить ему глаз, он всё-таки в шлеме. Хотя, с его везением всё возможно. На автомате, совершив глупое движение, Томас чешет шлем, отчего-то совсем позабыв о нём.       И почему Минхо такой нервный? Неужто что-то действительно случилось? Оглянувшись и поймав размытым взглядом силуэт Ньюта, он не видит ничего, кроме уставшего тела, еле преодолевшего одну треть поля.       «Что-то он совсем не в порядке», — думает Томас, вместе с тем следя за каждым движением каждого мяча, что на самом деле довольно трудно — сейчас на поле их задействовано около пятнадцати.       Ради интереса Томас бросает взгляд на другую половину поля, туда, где сейчас находится команда Уоторби. Он видит, как Алби выполняет стандартное упражнение, пасуясь с кем-то из их команды; как Фрайпан пытается нацепить на себя вратарскую экипировку (и Томасу тут же становится его жаль: он даже представлять не хочет, сколько на это уходит времени, и как во всём этом жарко). Он замечает и Галли, который, уже скрыв своё лицо за забралом шлема, бегает туда-сюда по полю, словно сумасшедший.       Сердце тут же пронизывает ностальгия по тем временам, когда Томас ещё был на позиции полузащитника. Да, ему приходилось бегать по всему полю, терять все силы уже в первые пять минут игры, но вместе с тем это было и захватывающе: ощущение, что ты можешь всё. Осознание, что ты можешь помочь и защите, и атаке; прилив сил, когда тебе удаётся помешать атакующим другой команды, выбив мяч из стика, или вовсе отобрать его. Или когда с твоей подачи атакующие твоей команды вырываются в нападение.       И хотя Томас уже привык быть на позиции нападающего, и даже если у него сейчас есть бесчисленное количество возможностей бить по воротам (а если ты полузащита, сделать это тебе удаётся не так часто), однажды он хотел бы попробовать снова. Бежать, пока ноги не начнёт сводить судорогой, нестись до ворот, пока не сотрёшь пятки в кровь…       — С тобой сегодня что-то не так, — доносится чей-то голос слева от Томаса, и он вздрагивает, не сразу сумев распознать, кто с ним говорит.       — Фрай, — Томас с облегчением вздыхает, бессознательно улыбнувшись своему соседу, — Я в порядке. Ну и как оно, в этой экипировке? — с усмешкой спрашивает он, оглядев Фрайпана с головы до пят.       — Хуже не придумаешь, — Фрайпан тоже усмехается и чешет нос, не поднимая забрало шлема, — И этот чёртов шлем с накладками… весь подбородок мокрый, жесть.       Томасу ничего не остаётся, кроме как сочувствующе поджать губы, да и то Фрайпан этого всё равно не заметил. Досадно.       Углядев через широкую спину Фрайпана Ньюта, Томас незамедлительно вытягивает голову, чтобы как можно лучше его разглядеть.       — Никак видами любуемся?       Томас стыдливо отводит взгляд и, растерянно поморгав, решает перевести взгляд в сторону ехидно улыбающегося Фрайпана. Томас не заметил, как тот уже успел снять свой шлем.       — Я просто… — начинает оправдываться Томас, разнервничавшись так, что живот начинает скручивать спазмами, но Фрайпан лишь машет рукой в его сторону.       — Я шучу, успокойся, — Вуд бросает ещё одну намекающую улыбку, — Я просто сделаю вид, что был в шлеме и ничегошеньки не видел.       Томас подавляет желание закатить глаза и одновременно с этим провалиться сквозь землю.       — Да уж, спасибо, Фрай, — устало бормочет Томас, похлопав Фрайпана по плечу.       Внезапное желание пробежать пять кругов вдоль поля опаляют сердце Томаса, и, хотя упражнения у его команды сейчас в самом разгаре, он игнорирует этот план. Помахав Вуду на прощание, он переходит на бег, игнорируя вспыхнувшую ярость в глазах своего капитана, и своё ноющее сердце, и жжение в мышцах, и всех тех, кто недоумённо косится в его сторону.

***

      Галли со скучающим выражением на лице наконец поднимается со скамьи, когда понимает, что Минхо он не дождётся. Надо же. Иногда Минхо может так долго принимать душ, что в такие моменты Галли кажется, что тот попросту там утопился. Забросив спортивную сумку на плечо, он еле переплетает ногами, онемевшими от сегодняшней нагрузки. И уже оказавшись у выхода, он краем глаза замечает Минхо, что наконец покинул душевую кабину.       На лице азиата застыли злоба и замешательство, причём с самого начала их тренировки. И Галли не понял, куда тот пропал на десятки минут, но у Минхо спрашивать не стал, потому что знал, что его лучше не трогать, если он зол.       Неожиданно ему захотелось вернуться обратно и всё-таки спросить у Минхо, что так сильно разозлило его, кто его обидел. Но азиат уже отвернулся к своему шкафчику, показав оголённую спину, и Галли просто застывает на месте, не смея туда зайти.       Забавно, что за всё время их дружбы, что длится уже больше десяти лет, Галли видел Минхо и без футболки, и в одних трусах буквально миллионы раз. Все моменты, когда Минхо, стоя в раздевалке в одном полотенце, допытывал его о новой работе, или когда пьяный Минхо умудрялся облить пивом и штаны, и рубашку, и Галли приходилось буквально раздевать его, чтобы он не улёгся спать в грязном и липком.       Или когда Галли оставался у Минхо с ночёвкой, потому что его отец снова задумал устроить в доме пьяную драку между собой и своими друзьями. Тогда Минхо часто снимал свою футболку просто потому, что она мешала его движениям. Иногда Галли кажется, что, будь на то воля Минхо, он бы вообще щеголял всю жизнь в одном нижнем белье.       Но сейчас всё чувствуется иначе, всё становится с ног на голову, и, кажется, с каждым днём становится хуже и хуже, и Галли не понимает, почему это происходит. Может, всё от того, что в поле зрения Минхо появился кто-то, кроме него? Может, потому что Минхо стал обращать внимание не только в его сторону? И теперь Галли наконец начал понимать, что он теряет, что он может потерять? И что он на самом деле чувствовал всё это время.       И это в мгновение становится таким эгоистичным и собственническим — ревновать Минхо, злиться на него за то, что у того наконец появился кто-то, кто может принять его помощь, кто может посмеяться вместе с ним. Ужасно начинать осознавать свои чувства лишь потому, что кто-то устал бороться с твоими вечными протестами и холодным поведением.       Галли отворачивается, когда Минхо скидывает с себя полотенце, оставшись… ни в чём. Он знает, что не может позволить себе вот так смотреть за ним, остаться стоять там, просто стоять и смотреть… чёрт.       С этим у Галли никогда не было проблем, потому что такие вещи, как обнажёнка и секс никогда его, собственно, и не интересовали. Когда-то очень-очень давно Галли задавался вопросом, что с ним может быть не так, но потом родители начали принимать наркотики, денег стало не хватать, его начали бить, и он позабыл, что это такое — размышлять о себе, о чём-то, что имеет поверхностное значение.       А сейчас, если задуматься об этом снова, то Галли не сильно заинтересован в том, чтобы… чтобы быть осведомлённым. Хотя, он уверен, что для таких как он давно есть обозначение, но уточнять не собирается, потому что… к чёрту это всё. Он просто хочет жить и зарабатывать. И смотреть лишь… на него.       — Ты наконец-то выполз, поздравляю!       Галли подскакивает от неожиданности и чувствует, как сердце заходится в тревоге. Это голос Минхо, но его вопрос адресован точно не Галли. Сдвинувшись вправо и встав у стены, Адамс прислоняется к ней спиной и закрывает лицо руками, затем скользит ладонями по лицу. Но продолжает вслушиваться в разговор.       — Ты меня серьёзно ждал, зачем?       Знакомый, раздражающий до мурашек голос проезжает по ушам, и Галли резко зажмуривается, словно так Томас, находящийся по ту сторону двери, каким-то образом испарится. И действительно, зачем Минхо столько ждал, пока Томас наконец вытрусится из душевой?       — У меня к тебе два вопроса, — странно весёлым голосом объясняет Минхо, — Точнее, один вопрос, а второе — новость.       — Ну не тяни уже, а, — тихий голос Томаса даёт понять, что он сильно устал, — Что такое?       — Я вообще-то… — Галли понимает, что Минхо отчего-то замялся, — Я хочу, конечно, спросить, какого хрена ты начал наматывать круги вместо наших упражнений, но это потом, — скептичный голос Минхо заставляет Галли усмехнуться.       В ответ на слова Минхо Галли слышит лишь шарканье босых пяток по полу. Он снова прилипает к стене, выжидая исхода происходящего. На самом деле, Галли никогда бы не подумал, что будет хоть раз в жизни подслушивать чей-то разговор, но интерес пересилил жизненные принципы.       — Ну, мы закончим сегодня? — раздаётся недовольный голос Томаса, — И вообще, мне переодеться нужно.       — Мне-то что? Переодевайся на здоровье.       Галли захотелось проломить кулаком стену, и не только от очередной пошлой шутки Минхо, что на самом деле у него уже в печени сидят. В ответ слышится уставший вздох Нейланда.       — Ладно, знаешь, я… Помнишь, мы как-то поднимали вопрос о со-капитане? Ну так вот, — похоже, Томас кивнул в ответ, раз Минхо спокойно продолжил монолог, — Я долго думал и решил, что, во-первых, ищу себе вице-капитана, потому что всё-таки не хочу делить свои обязанности с кем-то ещё.       Галли устало закатывает глаза, ни капли не удивившись словам Минхо.       — Во-вторых, я решил, что это будешь ты.       У Галли кровь отливает от лица, потому что с этими словами он осознаёт две вещи: первое — теперь Томас будет вовлечён в дела команды, а также в дела между обеими командами, и второе — Минхо что, действительно сказал это?       — Что? — недоверчивый голос Томаса застывает в тишине, что висит, кажется, над всем этажом.       — Ну да, — раздаётся бодрый голос Минхо, — Ну ты что, не рад, что ли? Улыбнись хотя бы для приличия.       Галли вновь слышит лишь шлепки босых пят, и уже через мгновение раздаётся смех Минхо.       — Так-то лучше, а то был бы совсем паршивцем, если бы не радовался.       — Отвали, Минхо, — беззлобный тон Томаса режет смех азиата, — Правда, спасибо. Не представляешь, как я этого хотел.       — Что, правда? — своим удивлением Минхо заставляет поверить в искренность своего вопроса.       — Конечно.       И вновь голос Томаса, но уже с довольной улыбкой. И Галли хочется сделать себе лоботомию, либо проткнуть себе барабанные перепонки чем-нибудь острым, чтобы больше никогда не слышать этого голоса, и этого тона.       — Ну тогда вообще супер, — искрящийся радостью голос Минхо почему-то делает больно, — И вопрос: когда ты мне вернёшь деньги?       И вновь повисшая тишина, и вновь недоумевающий взгляд Галли, направленный в стену напротив. Он прислоняется ладонью к стене и стучит пальцами в такт своему сердцу. Что за дела?       — А, это… я…       Снова тишина. Затем шаги, уже более грубые, точно принадлежащие тому, кто в обуви. Слышится хлопок.       — Я шучу, конечно, можешь отдать, когда тебе будет удобно, я совсем не жадный.       Тёплый голос Минхо вновь бьёт наотмашь, и Галли прикрывает дрожащие то ли от недовольства, то ли от боли веки.       Потому что знает, что сам никогда не принимает от него помощь. Потому что знает, что этим делает Минхо очень больно.       — Я всё верну, обещаю, — бесцветный голос Томаса кажется сейчас совсем неуместным.       — Я знаю, знаю, эй, — вновь тяжёлые шаги, затем тишина, — Ты в порядке?       — Да, я просто…       — Извини, мне не стоило, наверное, этого де…       — Всё нормально, Минхо, правда. Спасибо.       Галли вновь закрывает глаза, прислонившись затылком к холодной стене. О чём вообще речь? И зачем Томасу нужны деньги?       Конечно, Галли не стал задаваться вопросом, как Минхо мог одолжить деньги кому-либо. Он, наверное, видел это в своих снах — как он помогает кому-то.       Галли вновь злится на себя, но не может ни стукнуть кулаком по стене, ни злобно зашагать по коридору, потому что этим привлечёт к себе внимание.       — Ладно, одевайся давай, а то я тебя, видно, смущаю.       Галли слышит, как Минхо хохочет, и почему-то его смех становится всё громче и громче… Мгновенно сообразив, что происходит, Галли на цыпочках бросается в сторону коридора, успев удрать от Минхо за считанные секунды.       Голова пухнет от всех этих мыслей, размышлений, новой информации, и Минхо. Галли чувствует, как тяжесть вновь оказывается на его плечах; и чувство, что он бегал не два часа, а пять.       Он на свой страх и риск закрывает глаза и идёт по коридору практически вслепую, но это нужно, это необходимо, чтобы ему не пришлось открывать глаза на то, что разворачивается у него прямо под носом.

***

      Ньют заваливается в раздевалку практически последним, еле сумев отдышаться. Он оглядывает каждого сокомандника, в надежде увидеть тех, кто выдохся так же, как он, но таких просто нет. Отчего-то никто даже усталым не выглядит (ну, кроме Галли. Но он всегда такой). Это раздражает Ньюта.       Кажется, после пройденной реабилитации, после того как Ньют наконец начал принимать все лекарства, что ему необходимы, энергия покинула его организм навсегда. И как бы он ни старался нагнать остальных ребят, как бы ни пытался повысить свою выносливость, у него ничего не выходит. Плевать на лакросс. Ньют даже периодически забывает, что он состоит в этой никому не нужной команде, но остальное… Его жизнь превратилась в бесконечную рутину, состоящую из каждодневной борьбы только за то, чтобы подняться с кровати.       «Скоро организм адаптируется, потерпите немного», — вот что сказал врач на прощание, когда его выписывали. Но Ньют терпеть не может разного рода адаптации. И он терпеть не может «терпеть».       Полностью измождённый вечерней тренировкой, Липман закатывает глаза на очередной вопрос Галли о его самочувствии. И сдалась ему эта информация?       Ньют всё ещё пытается выстроить в голове такой пазл, где наконец станет ясно, почему Галли так печётся о нём (по крайней мере старается).       Ну, помимо того, что его мать — наркоманка.       И синдром спасателя, направленный на таких, как Ньют и его мать — это врождённое.       — Да в порядке я, отстань, — устало ворчит Липман, махнув рукой в сторону не менее уставшего Галли, — Завтра высплюсь.       — Ты мне говорил то же самое во вторник, — выразительно выгнув бровь, Галли смотрит на Ньюта с недоверием.       — И завтра скажу, и на выходных, — Липман пожимает плечами, — Чего ты хочешь от меня?       Галли лишь злобно уставился на него, не произнеся при этом ни слова. Проигнорировав взгляд своего капитана, Ньют садится на скамью и принимается расшнуровывать бутсы. Господи, иногда кажется, что ступни в них давным-давно расплавились — настолько сильным является ощущение раскалённой кожи.       В итоге Галли ничего не остаётся, кроме как довольствоваться ответом Ньюта, какой он есть. Адамс кое-как умудряется запихнуть грязную форму в спортивную сумку и плетётся по направлению к душевой.       С облегчением выдохнув, Ньют цепляет сумку одними пальцами ноги и пытается подтянуть её к себе, но та, видимо, не оценив такого подхода, упрямо остаётся стоять на месте. Раздражённо цокнув, Ньют бросает бутсы куда-то в сторону. Подняв голову, он с удивлением замечает, что за окном стало настолько темно, насколько может быть лишь в его душе. Ньют даже не смог обратить внимание на то, сколько было времени, когда он направлялся на тренировку.       На самом деле, Ньюту всегда было плевать, какой сейчас час, месяц или сезон. Последние несколько лет сплелись в один клубок, распутать который не в состоянии ни он, ни даже психотерапевт. Ну, если бы он к нему, конечно, ходил.       Воспоминания о лечении нехотя всплывают в голове, и Ньют морщится, а затем мотает головой из стороны в сторону. Как будто это поможет ему забыть обо всех ужасных посещениях психиатра, психотерапевта и прочих врачей, которых он терпеть не может. Он продолжает сидеть и сидеть, пока шум воды в душевой не стихнет, пока каждый из ребят не вывалится из раздевалки, пока свет не погаснет. Обратив лишь долю своего внимания на мигающие лампы у себя над головой, игнорируя назойливый звук настенных часов, Липман сидит на месте, будто чего-то ожидает. Будто кого-то ждёт.       И действительно: опустив локти на колени и устремив взгляд в пол, Ньют принимается ждать.       Не проходит и пяти минут, как увесистые шаги и громкие голоса заполняют раздевалку вновь, но уже другие, не совсем знакомые. Ньют вскидывает голову и оглядывает помещение, в надежде наконец заметить того, ради кого он здесь столько сидел, чувствуя удушье от тесноты и затхлости раздевалки.       — Что ты здесь делаешь? — с улыбкой на лице спрашивает Томас, вскинув брови, когда залетает в раздевалку практически последним.       — Тебя ждал, — спокойной отвечает Ньют, пожимая плечами, — У вас ведь сейчас тренировка.       — Ну да… — с выражением полного непонимания на своём лице, Томас садится рядом с Ньютом. Ему приходится сделать вид, что он что-то упорно пытается найти в своей спортивной сумке, чтобы не привлекать внимание тех, кто ещё здесь остался, — Но у вас она закончилась.       — Да, — снова пожав плечами, Ньют устремляет взгляд куда-то в толпу.       Томас повторяет его действия, не совсем осознавая, зачем это делает. Он вновь переводит взгляд на Ньюта, пытается сдержать улыбку. У него не получается.       — Я просто… хотел с тобой поговорить, — помявшись, наконец признаётся Ньют. Он получает лишь удивлённый взгляд в свою сторону, поэтому вынужден продолжить, — Я хотел рассказать тебе о сегодняшней тренировке, то есть… о себе.       Томас разворачивается к Ньюту всем корпусом, слишком увлечённый его словами, чтобы заметить, смотрит на них кто-то или нет.       — Так... — неловко начинает Томас, видимо, совершенно опешив от такого откровения со стороны Ньюта. Ньют бросает взгляд направо, потом налево. Ему страшно везёт, потому что вся команда Томаса будто испарилась в одно мгновение. Он двигается ближе к нему и подмечает, как кончики его ушей моментально краснеют. Ньют старается не улыбнуться.       — Я начал замечать, вообще-то давно, что… мне не хватает энергии, — Ньют ловит на себе вопросительный взгляд Томаса, — Ну, на тренировках. Меня поставили в нападение, потому что тогда я не пил таблетки и часто находился в маниакальной фазе, и наркотики давали мне ещё больше сил… — тут Липман запинается, ожидая осуждающего взгляда Томаса. Он его и получает. Ньют горестно вздыхает, — Не смотри на меня так.       — Да я не… — Томас мнётся с ответом, когда понимает, что именно так он на Ньюта и посмотрел. Он опускает пристыженный взгляд, поковыряв нервными пальцами старую дырку в скамье, — Извини.       — Теперь я пью лекарства. Это, конечно, круто, — Ньют ухмыляется, сумев разом и проигнорировать извинения Томаса, и вложить в свои последние слова сарказма, — Только теперь мне не хватает энергии даже на то, чтобы пробежать половину поля. Я не знаю, что мне с этим делать.       Томас смотрит на Ньюта, тревожно заморгав. Так вот оно что. Всё это время он считал, что какая-то неясная растерянность Ньюта на поле ему только мерещилась. Но раз всё так… И Ньют что, действительно ждёт совета?       В нерешительности Томас всё-таки берёт Ньюта за руку, тем самым пытаясь выразить и поддержку, и сочувствие.       — Так, ладно. Я понял, — Томас поджимает губы, — Мне жаль. Я и не думал, что… — он медлит, когда чувствует на себе рассерженный взгляд ореховых глаз, — Ты не думал поговорить об этом с Галли? Ведь, как я понял, он в курсе всего этого, — скептично выгнув бровь, Томас старается скрыть своё недовольство, вызванное этим фактом.       — Издеваешься? — устало спрашивает Липман, выпутав свои пальцы из ладони Томаса. Он заводит руки назад и упирается ладонями в край скамьи, с отрешённым выражением лица устремляя взгляд в потолок, — Я не хочу, чтобы моя болезнь что-то решала за меня. Не хочу, чтобы кто-то думал, что она бежит впереди меня.       Томас хочет возразить, но вовремя осекается, клацнув зубами. Чего ты хочешь добиться, Томас? Чтобы Ньют снова строго посмотрел в твою сторону и разозлился? Но это ведь нечестно. И так неправильно.       Почему таким, как Ньют нужно постоянно бороться? Почему ему просто не позволено жить нормальную жизнь? Без постоянных падений, препятствий и боли?       Томас чувствует, как от внезапно вспыхнувшего гнева в груди всё воспламеняется, и сердце пронизывают миллионы электрических разрядов. Почему ничего нельзя изменить? Почему нельзя ничем помочь?       — Послушай, Ньют… — Томасу приходится закусить губу, чтобы привести свой рот в чувства, потому что от нервозности он еле ворочит языком, — Я и представить не могу, что ты сейчас чувствуешь. Это всё так тяжело, но… ты ведь не можешь просто игнорировать это, верно?       Ньют лишь хмуро уставился на Томаса в ответ, сцепив пальцы в замок от холода, поселившегося в помещении. Томас начинает нервничать. Ну вот, он что, снова глупость сморозил? Но идти на попятную уже поздно.       — Я просто хочу… чтобы тебе стало лучше. Чтобы тебе было комфортно, — неловко заканчивает Томас.       Ньют недоверчиво косится на Томаса.       «Комфорт».       Он не помнит, когда в последний раз его заботило значение этого слова. Когда кто-то думал о его комфорте. Когда кто-то принимал Ньюта за человека, который тоже нуждается в комфорте.       Он расплывается в улыбке где-то глубоко внутри, внешне оставаясь отрешённым и задумчивым. Интересно, когда же он наконец сможет научиться выражать свои чувства для кого-то другого? Так, чтобы другие знали, что он чувствует. Не только он сам.       Ньют пытается найтись с ответом, но в голову ничего не лезет. Просто «спасибо» не подойдёт. А молчание становится решением куда худшим, чем начать возражать или отмахиваться от слов Томаса.       Ньют дышит в такт тиканью настенных часов, врастая в скамью, срастаясь со своими эмоциями. Он всю жизнь понятия не имел, как выпутаться из своих чувств. И благодаря Томасу теперь и вовсе потерял ориентир на выход.       Ньют замечает, как Томас с каждой погружённой в тишину минутой нервничает всё сильнее и сильнее. Он сидит практически неподвижно, лишь отрывисто дышит и заламывает пальцы рук. А глаза его, мечась из стороны в сторону, от необузданной тревоги делаются совсем детскими. Сдаваясь, Ньют вздыхает.       Придвинувшись к Томасу ещё ближе, Ньют берёт его за руку, тем самым заставляя его прекратить калечить свои суставы. Он всё ещё хочет что-нибудь сказать, но в голове такая же пустота, в то время как буря в его сердце уже давно снесла все ограды и равновесие.       Ухватив Томаса за вторую руку, Ньют небрежным жестом сжимает его обе ладони своими пальцами, погрузившись в свои чувства и не подозревая, что Томаса это может напугать. Сделав пару выдохов, Ньют мягко целует Томаса в ухо, чем заставляет того вздрогнуть от неожиданности.       Ньют выпускает ладони Томаса из своих, после чего тянется своими пальцами к его лицу, ожидая реакции. Томас замирает в нерешительности, просто уставившись на Ньюта. Липман, не сдержав усмешки, обхватывает руками лицо Томаса и мягко касается своими губами его губ.       — Ты всё ещё бываешь забавным, Нейланд, — тихо произносит Ньют, не переставая ухмыляться.       Они сидят в раздевалке совершенно одни, всё ещё прижавшись друг к другу. Тишина нарушается лишь раскатами ветра за окном, заставляя острые ветки тарабанить по стёклам.       И ни Ньюту, ни Томасу не удаётся услышать то, как торопливые шаги, принадлежащие Минхо, постепенно стихают. Дверь медленно закрывается, вновь оставляя парней наедине.