Рай с привкусом тлена

      Утро началось с пронзительных детских криков. Едва разлепив глаза, я долго пыталась сообразить, что со мной и почему мое тело ноет, будто его побили палками, а в груди разлилась свинцовая тяжесть. А когда вспомнила, то почувствовала себя еще хуже: увы, вчерашний день не приснился мне в кошмарном сне. Смерть Диего, предательство Джая, ненависть Изабель — вот почему сегодня мне никак не хотелось просыпаться.       Звуки из детской не оставляли сомнений в том, что Габи и Сандро отчаянно мутузят друг друга подушками. Похоже, смерть отца успела всего лишь за ночь изгладиться из их памяти, а обычные детские развлечения, включая вечные ссоры между братом и сестрой, не теряли для них значимости.       К счастью, Лей и Сай все еще не покинули меня. Я заставила себя подняться с постели, с помощью служанок привела в порядок себя и детей и спустилась в столовую. Нейлин выглянула из кухни с озабоченным лицом, озарившимся, впрочем, доброй улыбкой при виде меня и малышей. Спохватившись, она засуетилась, раздавая кухонным служанкам распоряжения накрывать на стол.       — Донна Изабель еще не просыпалась? — осведомилась я.       — Проснулась еще до рассвета и ушла в усыпальницу, — вздохнула Нейлин. — Ни крошки не съела, изведет себя вконец…       Я вспомнила себя в то время, когда боль от потери ребенка не оставляла меня ни днем, ни ночью. Нейлин права: едва ли в нынешнем состоянии Изабель способна думать о чем-то еще, кроме собственного горя.       — Хорхе не объявлялся?       — Нет, госпожа, — сокрушенно качнула головой Нейлин и взглянула на меня с неприкрытой тревогой. — Что теперь с нами будет? В доме остались только женщины и дети, а во дворе бродят вооруженные вояки!       Я скосила глаза на Габи: притихшая дочка навострила уши, прислушиваясь к разговору.       — Все наладится, Нейлин, — пообещала я и ободряюще улыбнулась. — Мы в безопасности, уверяю тебя.       Мы с детьми заняли привычные места за столом, друг напротив друга. Место Диего по левую руку от меня пустовало, как и место Изабель между двумя высокими детскими стульчиками. Я украдкой поглядывала за тем, как малыши управляются с завтраком. Судя по сосредоточенному личику Габи и сведенным к переносице светлым бровкам, она уже обдумывала для меня ворох непростых вопросов. Увы, они не заставили себя ждать.       — Мамочка, а где бабушка Изабель?       — Она… ушла навестить твоего папу, милая.       Габи проглотила кусочек нежнейшего омлета, взбитого на свежих сливках, и задумчиво облизнула вилку.       — Бабушка тоже хочет умереть, чтобы никогда больше не проснуться, как папочка? — расстроенно заключила она.       Невинный детский вопрос заставил меня горестно вздохнуть. Не сомневаюсь, что именно этого Изабель и желала, похоронив своего последнего сына…       — Нет, милая, бабушка этого не хочет. Просто она хочет побыть с твоим папой.       Габи слегка успокоилась, но, помолчав немного, огорошила меня новым вопросом:       — Мамочка, а нас тоже убьют, как папу?       — Убьют? — растерялась я. — С чего ты это взяла, Габи?       — Вчера после ужина я искала Вуна, чтобы он покатал меня на пони. Но не нашла его, а во дворе ходили люди с большими мечами! Сай сказала, что нам больше нельзя гулять в саду, иначе нас могут убить, как папу.       — Нет, милая, нас не убьют, — твердо заявила я. — Мы ведь не сделали никому ничего плохого.       — А папочка сделал? — широко раскрыв глаза, тихо спросила Габи. — Бабушка Изабель сказала, что его убили плохие люди.       Я набрала в грудь воздуха и потерла виски, что вновь запульсировали тупой болью. Как объяснять ребенку простыми словами непростые вещи, если я и сама путалась в том, кто прав, а кто виноват?       — Папочка погиб случайно, Габи.       — Он порезался мечом? — не унималась моя любознательная девочка.       — Скорее, по неосторожности наткнулся на чужой меч.       Кажется, Габи удовлетворилась ответом, и я облегченно потерла напряженную шею.       — Мамочка, а где Джай?       Имя ударило меня под дых, на мгновение лишило дара речи. Я до боли закусила губу, чтобы загнать обратно предательские слезы, выступившие на глазах.       — Джай… больше не придет.       — Почему? — изумилась Габи.       — Ай! — поддержал ее Сандро и хлопнул вилкой о тарелку.       — У него теперь другой дом. А теперь давайте-ка не будем расстраивать Нейлин: она может подумать, что приготовила невкусный завтрак, раз мы так много болтаем за едой.       После завтрака я попросила Сай отвести детей в детскую и занять их игрой.       — И хорошенько запри наружную дверь. Не открывай никому, кроме меня и Лей, — распорядилась я, вспомнив, что сегодня утром не заметила телохранителей на привычном месте в коридоре.       Мне еще предстояло разобраться с домашней прислугой, но пока я не знала, кому из бывших рабов можно доверять, чтобы оставить им на попечение детей. Однако прежде всего следовало позаботиться об Изабель. Скрепя сердце, я спустилась вниз и поспешила к выходу с намерением уговорить свекровь поесть и немного отдохнуть, пока я сменю ее у гроба Диего.       Однако едва я вышла на веранду, стало ясно, что общение с Изабель придется немного отложить. Во дворе столпилось огромное количество людей — судя по изможденному виду и простой заношенной одежде из груботканого полотна, сплошь бывшие рабы. Большинство из них были безоружны, лишь кое-кто сжимал в руке либо узловатую палку, либо камень. От веранды их пыталась оттеснить дюжина вооруженных бойцов.       — Что происходит? — спросила я, замирая от зародившегося под лопатками страха.       — Мы пришли спросить, госпожа, — ступил вперед рослый мужчина в широкополой соломенной шляпе. Помешкав, он стянул ее с головы и слегка поклонился. — Что нам делать?       Я смотрела на них — и не видела никого. Мой взгляд рассеянно скользнул по застывшим в угрожающем молчании фигурам и почему-то остановился на лужайке, прежде всегда аккуратно подстриженной и заботливо увлажненной рабами-садовниками, а теперь высохшей, пожухлой и вытоптанной — изменившейся буквально за один день. Усилием воли я заставила себя вновь поднять голову и посмотреть в глаза задавшему вопрос человеку.       — Вам самим придется решать. Вы больше не рабы. Кто хочет — волен уйти из поместья. В этом случае о вас позаботится городской муниципалитет. Кто пожелает — может наняться на работу в поместье Адальяро или любое другое. За работу вам станут платить, разумеется.       — Так заплатите нам за те годы, когда мы горбатились на вас! — гневно выкрикнули из толпы, и по лужайке разнесся одобрительный ропот.       — Не могу, — бессильно опустив руки, призналась я. — Могу лишь обещать, что в ближайшие дни постараюсь разобраться в том, сколько работников мы можем нанять и какое жалованье назначить.       — Не можете вернуть нам деньги?! — воскликнул тот же самый мужчина, и ропот вокруг него усилился. — А кто же вернет нам жизни, потраченные напрасно?! Кто ответит за унижения и побои, которые мы терпели от вас? Кто вернет нам наших родных, проданных за бесценок, когда они стали вам не нужны? Кто вернет нам наших отцов, матерей, жен и детей, сгинувших в вашей поганой Саллиде?       Я судорожно сглотнула, пытаясь протолкнуть образовавшийся в горле липкий комок.       — Прошу меня простить. Я понимаю ваше негодование, но если мы будем вспоминать прошлое, то ни о чем не договоримся. Вчерашний день все изменил для Кастаделлы, и в вашем праве этим воспользоваться…       — Нет уж, платите, донна, мы не уйдем, пока не получим деньги за наши страдания!       — Ну-ка потише! — вдруг раскатисто рявкнул знакомый голос.       Вздрогнув, я обернулась и увидела Жало. Огромный, мускулистый, насупленный, он всем своим видом источал угрозу. Бойцовское облачение лишь добавляло ему свирепости: короткий набедренный доспех из грубых пластинок, узкий кожаный жилет, обнажавший мускулистые руки и грудь, на ногах простые сандалии с потертыми ремешками, переплетенными до колена, защитные наколенники из лоскутков кожи. Жало выступил вперед и потрогал перевязь меча, с которой спускались самодельные ножны из сыромятных ремней, открывавшие почти половину лезвия.       — Заткните свои жалкие пасти! Благодаря донне Вельдане вы получили свободу. Если бы не она и не боец Арены по прозвищу Вепрь, вы до сих пор горбатились бы с утра до ночи на господ, не получая взамен ничего, кроме вонючего тюфяка и миски постной похлебки! Хороши бушевать теперь, когда хозяина нет! А где вы были раньше? Хоть кто-нибудь возмущался, когда над вами с кнутом стоял надсмотрщик или дон Адальяро?       Крикун, что требовал от меня денег, сердито насупился. А человек, начавший переговоры, неуверенно переступил с ноги на ногу и скрутил в узел ни в чем не повинную шляпу.       — Вам принесли свободу на лезвии меча, — продолжал Жало, и голос его звенел в повисшей тишине. — Берите ее и уходите, противно слушать ваше нытье! И если думаете, что госпожу некому защитить после смерти хозяина — подойдите и скажите это моему клинку!       — Браво! — вдруг раздался с дальней части лужайки насмешливый окрик и громкие, нарочито размеренные аплодисменты. — Браво, юноша, вы настоящий оратор.       Все головы разом повернулись в сторону говорившего: у ворот обнаружились дон Леандро Гарденос и дон Карлос Лидон. И не одни, а в компании четырех вооруженных стражей — судя по одежде, из бывших бойцовых рабов. Закончив театрально хлопать, дон Леандро поклонился — да так искусно, что было не разобрать, кланялся он мне или Жало, и делал это с насмешкой или всерьез.       — А теперь, многоуважаемые свободные граждане Кастаделлы, могли бы мы с другом увидеть хозяйку этого поместья, донну Изабель Адальяро?       — Я провожу вас, господа, — обрадовавшись возможности улизнуть от обременительного разговора с парламентерами, я резво соскочила со ступенек и подошла к сенаторам. — Донна Изабель в усыпальнице. Думаю, поддержка друзей послужит ей пусть небольшим, но утешением.       Наводнившие лужайку люди вновь зашумели, но я с легким сердцем оставила их на Жало. Мне нечего было им сказать, кроме того, что уже сказала. Прежде чем делать работникам предложение о найме, я должна выяснить у Изабель, какими запасами и доходами мы располагаем. Однако было бы крайне бестактно задавать ей подобные вопросы, пока она пребывает в глубокой скорби по сыну.       Мы с высокими гостями предусмотрительно обогнули лужайку по краю, избегая столкновения с толпой, и вскоре оказались под сенью садовых деревьев.       — Этот раб… — начал вдруг дон Гарденос уже без насмешки, но с печатью задумчивости на лице. — То есть бывший раб, произносивший свою пламенную речь… Он говорил правду?       — В каком смысле? — не поняла я.       — О том, что восстание рабов состоялось благодаря вам.       Мои щеки воспламенились в мгновение ока, а взгляд стыдливо метнулся вниз. Поразительно, но я чувствовала вину одновременно перед всеми: и господами, которые по моей милости лишились привычной жизни и вынуждены были столкнуться лицом к лицу со значительными переменами, и перед освобожденными рабами — ведь я, не ведая о том сама, на несколько лет продлила их неволю.       — Правда, — пришлось признаться. — С первого дня приезда в Кастаделлу я не скрывала своего отношения к рабству.       Лицо дона Месонеро приобрело недоброе выржение, а темные глаза сузились.       — Рано или поздно это должно было случиться, — предвидя град обвинений, поспешила добавить я. — Возможно, я лишь несколько ускорила события, но такое положение не могло продолжаться вечно.       Дон Леандро резко остановился, и я едва не натолкнулась на его плечо.       — То есть, с самого приезда в Кастаделлу вы под боком у достопочтенных граждан собирали армию рабов? Вооружали их, тренировали? А мы-то все недоумевали, откуда у мятежников столько людей, чтобы захватить город!       — Я не знала всего, — признание далось мне с трудом. — Я думала, что все будет не так…       — А кто знал? — с глухим раздражением поинтересовался дон Месонеро. — Этот ваш Вепрь, вероятно? Зачинщик бунта и предводитель мятежников? Не понимаю… как они смогли провернуть это под носом у Диего?       Признание о Туманных островах едва не сорвалось с моих губ, но я удержала его на кончике языка. Чего доброго, заботливые господа сенаторы благодаря моей болтливости лишат семью Адальяро прав на владение Драконьим Даром. А железо — тот товар, на который в ближайшее время спрос только повысится: Саллиде необходимо оружие. Плавильня на Туманных островах — пока мой единственный шанс раздобыть средства на существование.       — Что вы намерены теперь делать? — с вызовом спросила я. — Судить меня за организацию мятежа?       Благородные доны обменялись хмурыми взглядами, не сулившими мне ничего хорошего. Я на всякий случай отступила назад и оглянулась в поисках Жало.       — Боюсь, в сложившихся условиях это будет крайне затруднительно, донна Адальяро, — первым совладал с собой дон Леандро Гарденос. — Если господам судьям и удалось выжить вчера, то едва ли они осмелятся возражать мечам и аркебузам. Победителей, как известно, не судят… Если победителям удастся удержать победу, — он недобро хмыкнул и окинул меня многозначительным взглядом.       — Никто не должен знать об этом, — с усилием разжал побелевшие губы дон Месонеро. — Если правда об участии донны Вельданы в бунте вскроется в Сенате, мы похороним надежду склонить остальных на нашу сторону. И не получим помощи Аверленда. Кастаделле нужен надежный тыл, а донна Вельдана — связующая ниточка между севером и югом.       Я выдохнула с некоторым облегчением и расслабила стиснутые в кулаки ладони. По крайней мере, благородные доны не забьют меня камнями в собственном саду.       — Вы написали письмо дядюшке, донна Вельдана? — дон Леандро вскинул темную с проседью бровь.       — Еще нет. Как раз хотела заняться этим после того, как повидаю донну Изабель.       — Буду признателен, если вы займетесь письмом безотлагательно, — с нажимом произнес дон Леандро, выдавая истинную цель визита. — А мы с доном Месонеро присоединимся к вам сразу после того, как выразим соболезнования почтеннейшей донне Адальяро.       — Разумеется, — церемонно кивнула я и жестом пригласила их продолжить путь.       Донна Изабель сегодня еще больше напоминала деву скорби. Бледная, печальная, с покрасневшими опухшими глазами, в траурном платье и кружевной черной накидке поверх головы, она сидела возле каменного гроба с открытой крышкой и не подавала признаков жизни. Я ощутила пока еще слабый, но уже довольно отчетливый запах трупного разложения и невольно задержала дыхание. В Аверленде имелись схожие традиции в течение трех дней нести прощальную службу у гроба покойного, но здесь, на юге, в условиях адской жары оставлять усопшего в доме было бы неразумно, и я невольно поблагодарила Творца за то, что тело Диего сразу же перенесли в усыпальницу. Завтра к вечеру гроб наконец закроют крышкой, навечно отрезав моего несчастного мужа от мира живых.       — Донна Адальяро, — подал голос дон Гарденос и встал перед Изабель на одно колено. — Мне так жаль.       Она вздрогнула, подняла безжизненные глаза. Бледная тонкая кисть показалась из-под траурного кружева накидки, и дон Леандро с чувством поцеловал ее.       — Смерть вашего сына — огромное несчастье для всех нас, — поддержал друга дон Месонеро и тоже склонился перед Изабель. — Соболезную вашей утрате.       Я почувствовала себя как никогда лишней в этой неуютной компании.       — Э-э-э… схожу на кухню и попрошу Нейлин приготовить закуски для поминального стола, — пробормотала я и поскорее ретировалась из обители смерти, что вгоняла меня в тоску по Диего и вызывала безграничное чувство вины за его убийство.       Оказавшись за пределами усыпальницы, я первым делом вдохнула полной грудью успевший уже нагреться, но все-таки свежий воздух. Затем обогнула мрачный фасад усыпальницы, подошла к маленькому надгробию из белого мрамора и ласково коснулась его рукой.       — Мой ангелочек, — прошептала я с нежностью. — Ты теперь там не один… Да хранит тебя Творец…       Тяжелая, давящая тоска затопила мою грудь. Надеюсь, Диего не проклинает меня с того света… Ах, заслужила ли я его прощение? Будет ли он столь добр, чтобы отыскать на небесах маленькую невинную душу и позаботиться о ней, пока в этом мире я забочусь о других детях?       Не хотелось думать о том, что тяжкие грехи Диего могут вместо рая затянуть его в преисподнюю…

***

      Сегодня утром у здания городского хранилища жарче, чем в полуденный зной в Халиссийской пустыне. Даже не верится, что богатые дома Кастаделлы могли вмещать такое количество народа. Человеческое море шумит, вздымается волнами, взрывается громкоголосым штормом. А из-за запертых ворот тянет дымком и свежей стряпней. Разъяренная толпа напирает на решетку, но впускают через узкую калитку не всех.       — Пропустите, дьявол вас дери!       — Мы не станем просить милостыню! Мы возьмем свое!       — Теперь это наше!       — Мы хотим есть!       Смотритель городского хранилища старательно прячет растерянность за грозно нахмуренными бровями. Стоящие по бокам аркебузиры из остатков городской стражи, присягнувшие новой власти, придают ему некоторую уверенность, но едва ли они смогут долго сдерживать голодную толпу.       — Только по спискам! Муниципалитет кормит только горожан! — охрипшим голосом выкрикивает смотритель. — Проходят только те, у кого имеется бумага!       — К дьяволу ваши сраные списки!       — Подотрись ты своей бумагой!       — Город нам должен!       — Кормите нас!       На нас, патрульных конников, никто не обращает внимания. Я молча спешиваюсь, сую поводья не глядя кому-то из братьев и незамеченным пробираюсь сквозь ощетинившуюся острыми локтями толпу, взбираюсь на каменную балюстраду у лестницы.       — Тихо! — отработанный за вчерашний день раскатистый рык вырывается из моих легких. — Прекратите осаду! Всех накормят!       — Вепрь!       — Это Вепрь!       — Освободитель!       — Тихо! Пусть говорит!       — Прикажи им накормить нас!       Я оглядываю оборванных, изможденных людей, в их глазах плещется ярость и обожание, ненависть и надежда.       — Городским властям необходимо знать, скольких людей они обязаны кормить, — говорю громко и отчетливо. — Муниципалитет должен получить сведения о количестве новых горожан…       — Мы не хотим! — выкрикивает из толпы рослый татуированный халиссиец. — Мы не собираемся оставаться в вашей сраной Кастаделле и снова горбатиться на господ!       — Мы хотим домой! — поддержал его смуглый товарищ. — Возвратиться на свою землю! Найти свои семьи!       — Считайте своих трусливых крыс, а нас просто накормите!       Толпа взрывается единым оглушительным ревом. Я дожидаюсь, пока он немного стихнет, вскидываю руку, и через несколько мгновений на площади воцаряется тишина.       — Хотите домой? — вкрадчиво переспрашиваю я. — В Халиссинию? В Лиам? В Баш-Хемет? В горы? Валяйте. Как только переступите границы Кастаделлы, попадете прямо в объятия саллидианских регулярных войск, которые закуют вас в цепи и распнут на столбах вдоль дорог.       Тишина становится мертвой, слышится только шумное дыхание сбитых с толку людей. Я выдерживаю паузу и направляю разрозненные мысли вчерашних рабов в нужное русло.       — Вы получили свободу, но этого мало. Теперь мы должны отстоять ее — вместе! Мы должны быть сильны и сплочены, чтобы дать сокрушительный отпор всем рабовладельцам! Ступайте в муниципалитет, заявите о себе, возьмите бумагу, станьте свободным жителем города! Мужчины, берите оружие и вступайте в отряды народного ополчения! Мы способны доказать всей Саллиде, что мы сильны и нас не победить! Разве мы не хотим вызволить наших собратьев, что томятся в рабстве в других городах? Разве мы не хотим, чтобы они тоже стали свободными? Разве не хотим разыскать свои семьи, своих братьев и сестер, матерей и отцов, жен и детей?!       — Да! Да! Хотим! — взорвалась толпа гневными окриками, ощерилась вскинутыми вверх кулаками. — Веди нас, Вепрь! Командуй!       — Убьем их! Убьем их всех!       — Разве не хотим мы уничтожить невольничьи рынки во всей Саллиде?!       — Да! Да! Уничтожим! Сожжем!       — Разве не хотим отомстить проклятым контрабандистам, что ловили и продавали нас?!       — Хотим! Разорвем! Победим!       — Разве не хотим отменить рабство на всем полуострове, чтобы никто и никогда не забрал у нас наших детей?!       — Да! Да-а-а!!! — ревет и беснуется народ, на время позабыв о голоде.       Я утираю пот со лба и киваю смотрителю:       — Выносите на площадь бочки и котлы, раздавайте людям хлеб и ваше варево.       — Но, господин… Ведь установлен порядок… — пугается смотритель. — Все добро под учетом!       — Делайте, что говорят. Учет ведите, но люди должны быть накормлены.       — Но без контроля городские запасы иссякнут в считаные дни!       — Завтра к вам придет больше людей с бумагами. Нам не нужны голодные бунты. Нам нужны люди, способные сражаться.       Сквозь ворота выкатывают бочку с густой зернистой жижей. Обоняние, отточенное годами рабства, безошибочно угадывает тапиоку с добавлением саго. Нехитрая, безвкусная стряпня, но сытная, и даже от малоаппетитного запаха голодный желудок алчно урчит.       Не льщу себя надеждой, что смог бы соперничать за людское внимание с бочкой горячей кормежки. Ухожу невидимкой, протискиваясь сквозь толпу, вскакиваю на коня.       — Куда теперь? — мрачно интересуется Акула, провожая жадным взглядом полную до краев бочку.       — К границе. Надо выслать разведчиков, следить за подступами к городу. А затем займемся вербовкой ополченцев и формированием отрядов.

***

      Крышка каменного гроба надвигалась на последнее ложе Диего со зловещим скрежетом. Последним скрылось лицо — уже мало узнаваемое, с неестественно раздутыми губами, с зеленоватым оттенком кожи у сомкнутых век. Мне стоило больших усилий удержаться и не приложить к носу чистый платок, защищаясь от удушающего запаха.       Изабель взвыла, будто замирающий в стенах усыпальницы скрежет ранил ее в самое сердце. Вун почтительно отошел, ссутулился и поспешно осенил себя божьим знамением. Незаметно потер ладони одна о другую, словно смахивая с них каменную пыль. Ким остался стоять у изголовья, опираясь руками на крышку гроба и свесив голову ниже плеч. Густые смоляные кудри падали ему на грудь, скрывали лицо — и на доли мгновения мне показалось, что это Диего стоит у собственного гроба.       Изабель запрокинула голову, уронив черное кружево накидки и обнажив совершенно поседевшие волосы, рванула платье на груди и дико, по-звериному завыла.       Не в силах наблюдать за ее страданиями, я ступила ближе и обняла ее за плечи.       — Пойдемте, матушка. Вам надо немного отдохнуть.       Она отпрянула, оттолкнула меня и дико выпучила глаза, словно смотрела на дьявола из преисподней.       — Как смеешь ты! Ты, гремучая змея, погубила моего сына — и после всего имеешь наглость называть меня матушкой!       Исполненные жгучей ненависти слова хлестнули меня больнее пощечины.       — Я не губила… это была случайность…       — Не считай меня дурой, мерзавка! Ты думаешь, что я ничего не знаю, но ты ошибаешься! Ты выкормила убийц нашей кровью! Ты пригрела на груди дикого зверя, что перегрыз горло моему сыну! Ты принесла в нашу семью беды и несчастья! Будь ты проклята, тварь! Убирайся из моего дома и забери отсюда своих ублюдков!       Я с беспокойством покосилась на выход из усыпальницы. Вуна внутри уже не было: очевидно, он не стал дожидаться разгара женских истерик и благоразумно ретировался. Зато Ким со злорадным любопытством сверкнул глазами в мою сторону.       — Творца побойтесь, — с глухим спокойствием ответила я. — Это ваши внуки. Не боитесь позорить меня, так хотя бы не покрывайте позором имя своего сына.       Изабель осеклась, ошарашенно вытаращив на меня сухие, воспаленные глаза.       — Вы… заранее сговорились, да? — прошипела она, начиная новую атаку. — Сговорились убить Диего, моего мальчика, моего последнего ребенка!       — Ким, оставь нас, — холодно велела я.       — Нет, Ким, останься! Будь свидетелем признаний этой змеи! Убийца! Проклятая убийца!       — Никаких признаний не будет. Я не хотела смерти Диего. Никто не хотел. Это была случайность.       — Ненавижу! Ненавижу тебя! Пусть гнев Творца падет на твою голову и отберет у тебя твоих детей, одного за другим, как ты отняла у меня моих!       — А что, к смерти Фернандо я тоже имею отношение? — разозленная подлым пожеланием Изабель, я вскинула голову. — А может быть, гнев Творца как раз упал на ваши головы? Ведь у Диего было время решить вопрос мирно. Если бы рабство отменили раньше, как на том настаивал Аверленд, Творцу не пришлось бы расточать свой гнев ни на меня, ни на Диего. Вы скорбите о своих детях, а кто пожалеет детей рабов? Разве не вы отбирали детей у родителей и продавали, как вещи, когда вам они были не нужны? А когда дети рабов гибли от мора, кто вызвал им лекаря? А разве Сай не была ребенком, когда вы оставили ее сиротой при живом отце, продав его на военный корабль?       — Замолчи! — тигрицей взвилась Изабель и сжала в кулаки сухощавые ладони. — Как ты смеешь обвинять меня у гроба моего сына!       — А вы как смеете называть моих детей ублюдками?! Они носят имя Адальяро и имеют законные права на это поместье!       — Ах, вот как ты заговорила! — глаза Изабель злобно сузились. — Поместье тебе подавай! Только через мой труп ты его получишь!       — Больно нужны мне ваш труп и ваше поместье, — я с досадой махнула рукой. — Я уеду на север с первым же кораблем, который выпустят из порта. А вы разбирайтесь тут сами.       Уже не пытаясь привести в чувство свекровь, я стремительно вышла из душного склепа в сад. На Кастаделлу легкой дымкой опускался вечер, пронизывая раскаленный за день воздух ниточками желанной свежести. Но я не испытала даже толики облегчения: злые слова свекрови камнем отягощали сердце. Если я и жалела о поспешно брошенном обещании уехать домой, вспомнив увещевания Джая, то поздно: оставаться в одном доме с человеком, который меня ненавидит, не было ни малейшего желания.       Сейчас мне хотелось просто оказаться в одиночестве в своей комнате, уткнуться лицом в подушку и дать волю слезам.       Но едва моя нога ступила на нижнюю ступеньку веранды, как позади раздался усталый голос:       — Донна Вельдана!       Обернувшись, я увидела сухощавую фигуру доктора Гидо.       — Дон Зальяно, — произнесла я упавшим голосом. — Добрый вечер. Вы… хотите попрощаться с Диего?       Старый лекарь сконфуженно потупил взор и переступил с ноги на ногу.       — Может быть, позже, донна, если это будет уместно. Вообще-то я хотел повидать вашего раба… то есть бывшего раба, Зура. Он еще в поместье?       Я оторопело моргнула и не сразу поняла, о чем он говорит. А сообразив, ощутила, как скулы заливает краска стыда. Ну конечно! Как я могла забыть? Всего несколько дней назад человека по имени Зур пороли у столба, а затем Джай попросил меня вызвать к нему лекаря. Бедняге пришлось отнять загнившую у стопы ногу почти до колена, но с тех пор я наведалась к нему только раз, еще до восстания. Последние события напрочь выбили из моей головы мысли о нем…       — Разумеется, дон Гидо. Он, должно быть, в бараках. Я провожу вас.       Ухватив доктора под руку, я принялась истово молиться про себя, чтобы Зур оказался жив и действительно обнаружился в бараках. Иначе я предстану перед этим добрым человеком лгуньей, бездушной и жестокой рабовладелицей, которой наплевать на людей…       — Я очень соболезную вам, донна Вельдана, — доктор Зальяно по-отечески сжал мою ладонь на своем предплечье. — Потерять мужа в столь юном возрасте, имея на руках двух малышей… Мужайтесь, дитя мое.       — Благодарю вас, дон Гидо. Я выживу, ради Габи и Сандро, а вот душевные раны донны Изабель не залечит никто.       — Время — лучший лекарь, мой добрый ангел. И донна Изабель со временем найдет утешение в своих внуках, плоти от плоти своей. Творец милосердный не оставит своих заблудших чад в беде.       Я сокрушенно вздохнула. Уж во внуках Изабель утешения точно не найдет. Для нее они навеки останутся лишь ублюдками, отродьями человека, которого она считает виновным в смерти сына…       — Многим пришлось испить из этой горькой чаши, — качнул головой дон Гидо, не замечая моих сердечных терзаний. — Весь город словно помешался. Убивают друг друга, калечат… Я почти не спал все эти дни.       — Вы… очень самоотверженный человек, — сказала я искренне. — Творец воздаст вам за вашу доброту.       Творец снизошел в ответ и на мои молитвы: Зур оказался там же, где я видела его в последний раз. У его постели сидела немолодая печальная женщина, обтирала тяжело дышащему Зуру лицо влажной тряпицей и негромко напевала песню. Завидев нас, она поднялась, устало склонила голову и отошла от лежанки.       — Ну как ты, дружище? — участливо опустился на кровать дон Гидо и взялся за запястье больного.       Зур приоткрыл потемневшие веки и облизнул сухие, потрескавшиеся губы. С трудом произнес:       — Скорее бы… сдохнуть.       — Не торопись, парень, сдохнуть ты всегда успеешь, — пробормотал Гидо, ловко разматывая заскорузлые повязки и ощупывая край культи. Я усилием воли подавила подкатившую к горлу тошноту и отвела глаза. — Краснота не распространилась, неплохо, неплохо. Больно? Ничего, это скоро пройдет. Ты пьешь снадобья, которые я оставил?       — Пьет, господин, — вместо Зура ответила женщина. — Но неохотно: упрямый очень.       — Упрямство — это хорошо, — продолжал приговаривать Гидо, пока его сухие узловатые пальцы сноровисто делали свое дело. — Упрямство дает силы выжить. Не сдавайся, парень, люди живут и без ног, и без рук. Главное — голову не потерять.       — Провалитесь… в пекло…       — Кажется, я из него и не выбирался, — тяжело вздохнул дон Зальяно и обернулся к женщине. — Будь добра, подай чистые тряпки.       Пока лекарь занимался больной ногой Зура, я оглядела комнатушку барака. Похоже, в эти дни бедолагу не оставляли одного. В каморке прибрано, глиняная чаша для нечистот пустовала и не источала зловония. На столе остатки еды в миске — что-то жидкое, похоже на овощную похлебку.       — Где вы берете еду? — осведомилась я у женщины.       — На кухне, у госпожи Нейлин, — ответила она.       — Ему нужно мясо для укрепления сил.       — Вчера еще было, но сегодня уж кончилось. Госпожа Нейлин сказала, что из мясной лавки все подчистую забрали на нужды муниципалитета.       Я припомнила, что нас за обедом кормили запеченными в глине перепелками, и нахмурилась. Нейлин ничего не говорила мне о сложностях с продовольствием, вероятно, щадя мои чувства после смерти мужа. Но как долго она сможет справляться сама?       — Хорошо, я разберусь с этим. Вам что-нибудь нужно?       — Нет, госпожа, — женщина с тревогой заглянула мне в глаза и тут же прикрыла их ресницами. — Я… хотела бы быть чем-то полезной.       — Как тебя зовут?       — Уми, госпожа.       — Чем ты занималась здесь, Уми?       — Работала на плантациях. Собирала хлопок, оливки, виноград…       — Ты мне очень поможешь, если позаботишься о Зуре до его выздоровления, — сказала я, вытащила из поясного кошеля пару медных монет и протянула ей. — Если что-нибудь понадобится, дай мне знать.       — Благодарю, госпожа, — женщина по привычке согнулась пополам в низком поклоне.       — Это мне следует благодарить тебя, Уми. Вместе мы… справимся.       Когда доктор Гидо закончил с Зуром, я проводила его обратно к дому, делая вид, будто опираюсь на его руку, но скорее поддерживая его, пошатывающегося от недосыпа и усталости.       — Не удобнее ли вам будет заночевать в нашем поместье, господин Зальяно? — решилась предложить я. — В доме дона Верреро наверняка сейчас неспокойно…       — Сейчас везде неспокойно, донна Вельдана, — вздохнул лекарь Гидо. — Пока что мое место в здании Арены, где повстанцы устроили себе убежище и лазарет. Благодарю за участие, однако мне лучше вернуться туда, где меня смогут найти на случай необходимости.       Мне ничего не оставалось, кроме как проводить его до ворот.       За которыми вместо привычных стражей с мечами наизготовку обнаружился Джай.       Сердце взмыло в небеса и сорвалось в пропасть, в груди перехватило дыхание при виде знакомой фигуры. Почему, почему мое естество продолжает так реагировать на него, несмотря на боль предательства, на горечь разочарования? Его слова, его объятия, его страстная грубость и скупая нежность — все было ложью. Он добился своего, я для него лишь средство — удержать власть в городе.       Почему же все еще так больно дышать рядом с ним?       Джай сдержанно поздоровался с Гидо, предложил довезти лекаря до Арены, от чего Гидо лишь устало отмахнулся, пожелав пройтись пешком. Я поспешила запереть калитку, не дожидаясь тяжелых объяснений — а может, требований, что теперь в изобилии сыпались на меня со всех сторон. Должна родить сына, должна остаться в Саллиде, должна ездить в Сенат, должна добиться помощи от дядюшки, должна, должна, должна…       — Вель! — ударило в спину тихое, кольнуло между лопаток. — Не уходи.       — Чего тебе? — я обернулась через плечо, глядя на вытоптанную траву лужайки, чтобы не видеть усталого, покрытого отросшей щетиной лица.       — Не впустишь меня?       — Нет.       — Вель… я хочу поговорить.       — Поговоришь завтра в Сенате. Ты ведь теперь там заправляешь. Мне остается лишь подчиняться. Там, но не здесь.       — Как дети?       — В порядке.       — Я хочу их видеть.       В ушах зашумело, дыхание перехватило вновь. Мои дети уже потеряли близкого человека, которого считали отцом. Имею ли я право лишать их и того, кто у них остался?..       Диего не был для них идеальным родителем, преследуя честолюбивые цели, и до кончины оставался убежденным рабовладельцем. Но что может дать им Джай, безжалостный убийца, для которого Габи не значит ничего, а Сандро — всего лишь средство для управления завоеванным городом? И что скажет на это Изабель, которая винит его в смерти сына?       Нет, как бы то ни было, мне следует уехать из Кастаделлы, как только повстанцы откроют порт.       — Уходи, Джай, — сухо бросила я и устремилась к дому, словно могла убежать от собственных гнетущих мыслей.