***
— Нам скоро придется покупать еще одну телегу для рабов. В этой они уже едва умещаются, — пробурчал Диего, глядя на длинную вереницу закованных в цепи полуобнаженных мужчин, которым Вун помогал забраться в повозку. Правда, его недовольство едва ли было искренним. — Я уже думала об этом и попросила Аро внести покупку телеги в список будущих издержек, — ответила я, убирая невидимую пылинку с парадного мундира мужа. Диего поморщился. Он всегда морщился, когда я упоминала Джая или Аро, и к этому я уже привыкла. И если его нелюбовь к Джаю была отчасти объяснима, то чем ему не угодил Аро… Нет, я не могла этого понять. Около месяца миновало с того дня, когда я воспользовалась советом Джая и как бы невзначай пожаловалась мальчику на трудности с ведением хозяйственной книги. Аро отвлекся от своих рисунков, потянулся к записям и почти мгновенно произвел необходимые вычисления. С тех пор я назначила его своим счетоводом с настоящим жалованьем — пока скромным, ведь мальчику следовало сперва научиться распоряжаться личными деньгами. Жалованье я выплачивала по пятницам, и каждую субботу Лей приходила ко мне и укоризненно качала головой: Аро опять ходил на рынок и накупил на все деньги книг по алхимии и полную сумку мешочков с какой-то вонючей пылью и бесполезным мусором. Несмотря на их странную дружбу с Джаем, на тренировочную площадку Аро носа не казал. Свободное от работы время он просиживал у себя в комнате, сжигая целые пинты свечного масла и изводя огромное количество бумаги на рисование воображаемых механизмов; либо забивался куда-то в отдаленные уголки сада и мастерил что-то из камней, деревяшек, железок и той самой «пыли», которая вызывала столько негодования у Лей. После таких вылазок он возвращался перепачканным с головы до пят, и бедной Сай приходилось тратить целую уйму мыльной пасты, чтобы выстирать его одежду. Но я не разделяла недовольства Лей. Меня радовало, что Аро нашел себе занятия по душе, пусть я совершенно не понимала их. Эти увлеченные занятия все дальше уводили его от ужаса прошлых лет, а главное, приучали к свободе — свободе заниматься тем, чего хотел он сам. Лей, словно истинная мать-настоятельница, по вечерам вытаскивала Аро и Сай побродить босиком по морскому берегу, в то время как мы с Диего прогуливались по аллеям на набережной среди почтенных господ. Нередко Лей зазывала с собой и Хаб-Арифа. С этих вылазок они приходили умиротворенные и счастливые, надышавшиеся морем и свободой, и мне нравилось видеть восторженный блеск в темных бесхитростных глазах Аро. — А этот что здесь делает? — вырвал меня из раздумий голос мужа, на этот раз по-настоящему недовольный. Я оглянулась и увидела Джая, который вместе со всеми пытался забраться в телегу. Несмотря на то, что ему всего несколько дней назад сняли лубки, его руки были скованы цепями за спиной и пристегнуты к ошейнику, как и у остальных рабов. Я вздохнула: никак не могу привыкнуть к этим дурацким правилам безопасности. Но он хотя бы одет. — Джай побудет на смотровой площадке, понаблюдает за поединками. Ведь он тренирует людей и несет за них ответственность. — Ответственность за них несем мы, а этот просто пытается придать себе важности, — ворчливо возразил Диего и прикрикнул на рабов-телохранителей: — Пристегните их хорошенько, каждого! Я отвернулась, чтобы не видеть, как еще не до конца окрепшего Джая будут пристегивать в неудобной позе к железным скобам в полу телеги. Этот день на Арене был один из моих нелюбимых: когда соперников для бойцов определял жребий. За последний месяц я уже научилась приглядываться к чужим рабам и кое-кого из них запомнила. Самые опытные, сильные и ловкие бойцы принадлежали, как правило, либо дону Верреро, либо дону Ледесме. С ними осторожные игроки предпочитали не иметь дела. Донне Эстелле ди Гальвез принадлежали, в основном, новички, которых она выставляла против других новичков, но владела она и парочкой умелых воинов. Впрочем, несмотря на заверения Хаб-Арифа, что он способен их отвоевать, выступать против бойцов этой леди я ему запретила. Однажды я осознала, что со мной теперь тоже считаются. Диего поначалу был недоволен тем, что ко мне подходят люди не из нашего, правящего круга, договариваются о ставках, выспрашивают о моих планах, желают выкупить моих рабов или же, напротив, предлагают выбрать их бойцов для следующих поединков. Однако со временем муж стал относиться к такой моей популярности спокойнее и даже отчасти гордился этим. Сегодня первым выпало сражаться Тирну. Это был уже третий его бой под моим именем, и сегодня он снова не подвел своих учителей. Его поединок на мечах добавил в нашу армию еще одного новичка, совсем юного парня с ошалевшими, полубезумными глазами. Следующим в рукопашном бою предстояло выступить Эйхо, смуглому уроженцу островной части Халиссинии. Этот парень появился у нас вместе с Золдом, и поскольку его ранения были легкими и позволили раньше приступить к тренировкам, сегодня Хаб-Ариф рискнул впервые выставить его на бой. Джаю, как я знала, не нравилась эта идея: он считал этого юношу недостаточно подготовленным. Именно поэтому перед поединком с участием Эйхо я волновалась особенно. И было из-за чего. Его соперник, удивительно светлокожий, хоть и не отличался особой мощью телосложения и физической силой, зато обладал проворством и ловкостью пантеры. На первых атаках преимущество, казалось, было за более крупным и жилистым Эйхо, но вскоре удача ему изменила. Противник быстро раскусил его ухищрения и, умело контратакуя, загнал Эйхо к бортику, молниеносным движением сдавил предплечьем горло и прижал лицом к песку. Я подскочила с места, издав вопль отчаяния: впервые кто-то из моих людей потерпел поражение. Но что это? Какая-то странная заминка дала Эйхо возможность извернуться из, казалось, железного захвата, перехватить лодыжки светлокожего соперника и опрокинуть его навзничь, как безвольную куклу. Неловко взмахнув руками, боец практически без сопротивления позволил себя обездвижить. Победа досталась Эйхо. Я села на место и в недоумении посмотрела на Диего. — Он поддался, — нахмурился муж. — Невероятно. — Что? — я непонимающе моргнула. — Как поддался? Зачем? Диего не ответил, лишь нахмурился еще больше и подозрительно покосился в мою сторону. Толпа разгневанно зашумела. Растерянный Эйхо, поднявшись на ноги, озирался вокруг и не мог понять, что за переполох случился на трибунах. Помощники распорядителя остановили бой, но победу Эйхо, вопреки ожиданиям, не присудили. Распорядитель, посовещавшись с наблюдателями, следящими за соблюдением правил, нахмурил брови, многозначительно переглянулся с сидящим в привилегированной ложе доном Вильхельмо и поднес к губам рупор. — Многоуважаемые господа! Увы, многие из вас видели, и совет наблюдателей подтвердил: победа подложная. Этот раб, — распорядитель указал на побледневшего бойца, — нарушил правила, намеренно сдавшись. Какими бы ни были его причины, — мне показалось, что распорядитель бросил быстрый взгляд в мою сторону, — но подобное нарушение недопустимо и карается немедленной смертью. — Смертью?! — воскликнула я, едва не подскочив на месте. — Но за что?! Ведь это всего лишь игра! — Игра должна быть честной, — с каменным лицом, не глядя на меня, произнес Диего. — Победившему выигрыш не засчитывается. Если будет установлена его причастность, он будет наказан плетьми, а его господин за подлог уплатит неустойку. Кровь, ударившая было мне в лицо, теперь отхлынула от щек. Эйхо накажут?! Да по какому праву?! — Успокойся, — услышала я голос Диего и ощутила его ладонь на своей руке. — Если он невиновен, я не позволю его наказать. — Что… что они делают?! — задыхаясь от сдавившего горло ужаса, прошептала я. Подняли решетку; сквозь нее несколько рабов уже вкатывали на арену огромный деревянный диск. Чувство дурноты всколыхнуло желудок: я узнала этот диск. Именно на нем должен был умереть Джай, когда я впервые увидела его; именно на нем на моих глазах умер мучительной смертью разорванный на части невинный человек. — Нет. Нет. Нет, — я затрясла головой, будто в падучей болезни. Выдернув руку из ладони мужа, рывком поднялась. — Это невозможно, я этого не допущу! — Вельдана, сядь, — жестким тоном приказал Диего. — Не позорь меня снова, прошу. Как на беду, я случайно поймала взгляд приговоренного к смерти бойца. Он смотрел прямо на меня, и в его широко раскрытых глазах — светлых, не темных, как я сразу этого не заметила! — светилась безнадежная мольба. Меня окатило ледяной волной осознания: Святые Угодники, да этот безумец действительно сдался Эйхо намеренно, не иначе как хотел стать моим рабом! Я решительно обернулась к Диего, который вновь цепко держал меня за руку. — Тогда сделай что-нибудь! Хотя бы раз воспользуйся своей властью! Хотя бы раз заступись за жизнь человека, чтобы этого не пришлось делать мне! Пообещай им что угодно: что я выкуплю его за любые деньги, что он больше никогда не примет участия в боях, соври, что это мой сводный брат — что угодно, чтобы сохранить ему жизнь! Губы Диего сложились в тонкую нить, красивое лицо исказила гримаса злости. Что ж, яснее ясного: он не станет заступаться. Не станет потакать очередной прихоти взбалмошной жены-северянки… — Хорошо, — неожиданно произнес он, с видимым усилием разжав губы. — Только прошу тебя: останься здесь и сохраняй спокойствие, иначе ты все испортишь. Словно во сне, я заставила себя опуститься на мягкий бархат дивана. Диего, расправив плечи и гордо вскинув голову, вышел из ложи. Неторопливо, с непередаваемым достоинством благородного человека подошел прямиком к ложе Вильхельмо. Мой взгляд лихорадочно метался между ними, поглощенными неслышной беседой, и происходящим на арене. Несчастного виновника уже распяли на диске, а веревки от его запястий и лодыжек привязывали к огромным шипастым колесам. Неумолимая машина смерти готова была поглотить очередную свою жертву. — Скорее же, скорее! — шептала я вслух, вновь переводя взгляд на мужа. Он уже возвращался ко мне. Так же чинно, неторопливо, чеканя шаг в начищенных до блеска сапогах. По его лицу, сохранявшему каменное выражение, невозможно было понять, удалось ли ему добиться справедливости. Однако Вильхельмо не сделал никакого знака распорядителю, чтобы остановить казнь. Я ринулась навстречу мужу и вцепилась дрожащими пальцами ему в плечи. — Ты… ты… — Увы, — сухо произнес он, отводя глаза. — Его казнят. Вильхельмо прав: подобные прецеденты должны пресекаться незамедлительно и без исключений. Посуди сама: если один раз оказать милость нарушителю, за ним последуют другие: договорные бои, поддавки, фальшивые победы… Идея игр на Арене потеряет свой смысл, зрители откажутся делать ставки. — Ты струсил, — выдохнула я потрясенно. — Струсил! Ну что ж, тогда я … — Нет, — резко одернул меня Диего. — Нет. Ты не станешь вмешиваться. Мало того, что ты снова опозоришь мое имя, ты еще навлечешь на себя подозрение. Тебя обвинят в мошенничестве — якобы ты всеми правдами и неправдами желаешь заполучить чужих рабов. Об Адальяро уже и так ходят нехорошие слухи: наши бойцы до сих пор не знали поражений… Протяжный вопль боли донесся до моих ушей. Невольно обернувшись на звук, я увидела, что мускулистые рабы уже привели в движение адские колеса, натягивая веревки. Трибуны одобрительно зашумели. Я сглотнула вязкую слюну: смотреть на жестокие мучения человека, разрываемого заживо, было невыносимо, но глаза будто прикипели к отчаянному взгляду приговоренного. Он смотрел на меня. Очередное напряжение сильных безжалостных рук, едва уловимый поворот колес — и крик боли казнимого превратился в высокий, нечеловеческий визг. Мое сердце остановилось. — Не смотри, — дернул меня Диего за край рукава. — Вельдана, ты слышишь? Его слова привели меня в чувство. Я наконец-то сумела сомкнуть веки, облегчая резь в сухих глазах. Ладони сами собой закрыли уши, но вопли несчастного прорезались сквозь пальцы, сквозь громкий возбужденный гул толпы, сквозь глухую пульсацию крови в моих собственных венах. Я не могу ему помочь. — Пойдем, — прорвался в мое сознание голос Диего. Он обнял меня за плечи и настойчиво увлек за собой, выводя прочь из ложи. Каблук скользнул по краю каменной ступеньки, я неловко оступилась, но была подхвачена сильными руками мужа. Ступая вниз, я шаталась, словно матрос под хмелем, будто потеряла опору под ногами, оглушенная страшными криками боли и кровожадным, требовательным рокотом толпы. Я бесполезна. Визг захлебнулся — человек сорвал голос? Я вскинула глаза, и тут же отвела их от кровавого зрелища на диске. Случайно наткнулась на тревожный взгляд Джая на смотровой площадке. Я ничего не могу сделать. Живот свело судорогой, к горлу резко подступила тошнота, и я закрыла ладонью рот. — Скорее! — приговаривал Диего, уже почти волоча меня на себе. Он втолкнул меня в прохладу узкого коридора уборных, и вовремя: у каменной чаши для умывания меня вывернуло наизнанку. Я жалкая. — Погоди, я подам воды. Через мгновение у моего лица оказался небольшой медный ковш с изогнутой ручкой. Дрожащими пальцами я зачерпнула горсть воды, но так и не донесла ее до лица: спазм скрутил мои внутренности еще раз. Страшась поднять глаза на мужа и увидеть брезгливость на его лице, я дождалась, пока желудок успокоится, и только тогда кое-как умылась и прополоскала рот. — Вам нужна помощь, господин? — послышался за спиной робкий девичий голос. — Да, — с отчетливым облегчением произнес Диего. — Моей жене нездоровится. Помоги ей привести себя в порядок и выведи наружу подышать, а потом позови меня. Девушка — разумеется, она оказалась рабыней, смуглой и черноглазой — в самом деле помогла. Усадив меня на каменное сиденье с брошенной поверх бархатной подушкой, ловкими движениями она обтерла мое лицо невесть откуда взявшимся чистым платком, поправила выбившиеся из прически волосы, обмахнула моим же веером, поднесла под нос крохотный флакончик с ароматической нюхательной смесью, шустро сбегала за стаканом холодной воды с лимоном и, пока я приходила в себя, расторопно привела в порядок изгвазданную мной каменную чашу. Благодаря ее хлопотам я и в самом деле почувствовала себя лучше. Откинувшись затылком на каменный подголовник спинки, окинула взглядом ее стройную фигурку и только теперь заметила под скромным рабским платьем небольшой, но уже заметно округлившийся животик. Спросила чужим, сиплым голосом: — Ты служишь дону Вильхельмо? Плечи девушки резко приподнялись, будто она защищалась от удара бичом. — Да, госпожа, — тихо ответила она. — Я рабыня господина Верреро. — Как тебя зовут? — Тея, госпожа. — Тея, — повторила я бездумно. Что говорить дальше, я не знала. Рабы, принадлежащие Вильхельмо, — впрочем, как и многие другие рабы — вызывали во мне острую смесь сочувствия и ощущения собственной беспомощности. Я не могла выкупить всех рабов у Вильхельмо. Всех рабов Кастаделлы, а тем паче Саллиды. Здешний мир таков, что одни люди имеют безграничную власть над другими, используют их для утоления собственных прихотей, срывают на них злость, пытают и убивают на потеху толпе. Мои усилия спасти хоть кого-нибудь — лишь ничтожная капля в океане несправедливости, унижений и боли. Как живет эта девушка? Чего она боится? Роняет ли по ночам слезы в подушку? Желанно ли ее дитя? Любит ли она отца своего будущего ребенка? Жив ли он? Ответа на эти вопросы я не знала, да и не стоило мне их знать. Не стоило спрашивать у нее даже о том, обижает ли ее хозяин. Что я могла бы сделать, будь так? Невыносимо захотелось, чтобы Лей вдруг оказалась рядом. Уткнуться носом ей в плечо, вдохнуть пряный запах притираний, которыми она умащивает кожу, услышать ее спокойный, убаюкивающий голос. — Принести вам соленых оливок, госпожа? — Что? — я непонимающе моргнула. — Оливок? Зачем? — Они помогают унять тошноту, — виновато потупилась Тея. Я вновь скользнула взглядом по небольшой округлости ее живота. — Ах… не знала этого. Пожалуй, нет, обойдусь. Прости, Тея, что тебе пришлось возиться со мной, — устало произнесла я, отпив еще один живительный глоток подкисленной воды. Девушка замерла и робко бросила на меня испуганный взгляд. — Это ничего. Такое иногда случается с благородными дамами. Не все могут смотреть на кровь. — И все же они идут сюда, смотреть на кровь. В темных глазах Теи мелькнула смешинка, но она быстро опустила длинные ресницы. — Что? Я сказала что-то не то? — Простите, госпожа, — с неподдельным испугом рабыня бросилась на колени, коснулась лбом пола. — Простите, я ничего такого… — Прошу тебя, Тея, встань. Я не сержусь на тебя, да ты и не сделала ничего, чтобы меня рассердить. Мне действительно непонятно, зачем сюда ходят женщины. — Чтобы смотреть на мужчин, — тихо ответила Тея, поднимаясь с колен, но не смея поднять глаз. Ах. Ну конечно же. Как я об этом не подумала. Где же еще благородная донна сможет увидеть столько красивых, налитых силой полуобнаженных мужских тел? Не на улицах же Кастаделлы. — Ты… видела, что сейчас случилось на арене? — Видела, госпожа. Я ведь прислуживаю здесь, навидалась всякого. — Знаешь… то есть знала этого человека? Тея посмотрела на меня исподлобья, словно не понимая, о ком я говорю. — Казненного? Да, госпожа. Его звали Рико. Когда-то он принадлежал дону Вильхельмо, а потом его выиграл в поединке раб дона Ла Калле. Проговорив это, Тея вновь отвела глаза и прикусила губу. Я поняла, что девушка знает гораздо больше, чем говорит, но винить ее в этом я не могла. — Почему он так поступил? Почему решил сдаться? Уж не знаю, на что я надеялась, рассчитывая получить от нее честный ответ. Тея пожала плечами и смолчала, уронив взгляд в пол. Вздохнув, я задала другой вопрос. — Марио Ла Калле — кажется, это один из сенаторов? Память услужливо нарисовала образ невысокого мужчины средних лет с глубоко сидящими, вечно прищуренными маленькими глазами и щегольскими короткими бакенбардами — его я видела на нашей свадьбе. Дважды вдовец, в третий раз он женился на молоденькой черноглазой донне; кажется, тогда она была уже на сносях. — Да, госпожа. Вам уже лучше? Хотите, провожу вас к выходу? — Будь так любезна, — согласилась я и поднялась с каменного сиденья. На душе все еще лежал тяжелый камень, но желудок уже не бунтовал. Я позволила Тее вывести себя из круглого здания Арены и жадно вдохнула жаркий, почти горячий, но все же свежий воздух улицы. — Госпожа, ваш супруг просил позвать его, когда я выведу вас наружу. Могу я?.. — Конечно, Тея, благодарю тебя. Моего супруга зовут Диего Адальяро, он сенатор. Наша ложа первая справа от центрального прохода… — Я знаю, госпожа. — Знаешь? — удивилась я, но тут же догадалась: Тея прислуживает на Арене, а стало быть, ей знакомы все здешние завсегдатаи. — Знаю, ведь он ваш супруг, — тихо ответила она. Я озадаченно посмотрела на нее. На этот раз смело взглянув мне в глаза, Тея еще тише, едва слышно добавила: — Наверное, вас знает каждый раб в Кастаделле, донна Адальяро. Даже те, кто вас никогда не видел. — Что?.. — изумленно ахнула я. — Но… как? И почему? — Да продлит Творец ваши дни на земле, — Тея внезапно встала на колени, склонилась до земли, коснулась кончиками пальцев подола моего платья, но тут же тихо поднялась и ускользнула в темноту каменного коридора. Когда Диего появился рядом и заботливо тронул меня за плечо, я все еще пыталась осмыслить произошедшее. — Тебе лучше, дорогая? — Да… да, вполне, — рассеянно кивнула я. — Хочешь уехать? Я могу отменить поединки с нашими рабами и сейчас же забрать их домой. Заплатим неустойку, но ничего: твое самочувствие для меня важнее. — Спасибо, Диего, — я благодарно положила ладонь на его предплечье и чуть сжала пальцы. — Но не стоит. Если… если там закончилась… казнь, я вернусь на место. Как бы то ни было, но каждую субботу наша маленькая армия пополнялась новыми бойцами; Джай не простит мне проволочки. Да и судьба Эйхо тревожила: следовало убедиться, что его не обвинят понапрасну и он вернется домой вместе со всеми. — Как пожелаешь, дорогая, — Диего мягко привлек меня к себе и поцеловал в лоб. — Как пожелаешь.***
Широкополая соломенная шляпа падает на глаза, но поправить ее со скованными за спиной руками нет возможности. Хорошо хоть она есть, эта шляпа, да и плечи не жжет палящее солнце: я одет, в отличие от остальных рабов. Затылок ломит: растрясло телегой на каменистой дороге, но мне почти не мешает. Бывало и хуже. Стараюсь рассмотреть сквозь низко надвинутые поля шляпы верзилу-горца, которого выиграл сегодня Зверь. Всю дорогу тот смотрит в одну точку на дне телеги, лицо с россыпью нехитрых татуировок словно закаменело. Сломлен поражением? Другие-то побежденные — что сытые коты: переглядываются беспрестанно; несмотря на сочащиеся кровью порезы у некоторых, рожи едва ли не трескаются в попытке сдержать довольные улыбки. Тут впору задуматься: а все ли они проиграли честно? Нет, никто из них не подставился так явно, как тот распятый бедолага, но еще пара-тройка таких беспроигрышных суббот, и на госпожу Адальяро станут косо смотреть. Горец же явно стремился победить. И ему удалось бы, не примени Зверь, уже лишенный дыхания и почти поверженный, хитрую подсечку в почти безвыходном захвате. Всего мгновение замешательства стоило верзиле победы: Зверь довершил дело болезненным зажимом, вывихнувшим сопернику плечо и едва не сломавшим кисть. Лечиться придется долго, зато у нас теперь есть по-настоящему сильный боец. Телега останавливается у раскрытых ворот поместья. Как вовремя: затылок, то ли от пережитого напряжения, то ли от жары, разболелся не на шутку. Впереди скрипит дверца кареты; немолодой раб-привратник помогает выбраться сначала красавчику, потом Вель. Она сегодня сама не своя. Рассеянно скользнув взглядом в нашу сторону, что-то говорит рабу, затем муженьку и бредет в дом. Нас отцепляют от железных креплений и всех гуськом ведут к тренировочному городку. Лишь там, заперев ворота ограждения, одного за другим наконец освобождают от оков. Левое плечо горца уже заметно больше правого. От меня не ускользает то, как он морщится, избавившись от кандалов. Потирает опухшую кисть, тянется к плечу, но отдергивает руку, сжимает губы в нить и вновь роняет взгляд наземь. — Займись новобранцами, — бросаю я Зверю. — А я поговорю с твоим. Горец даже не поворачивается, когда его целиком накрывает моя тень. — Эй. Я слышал, тебя зовут Жало? Медленно, словно нехотя, он поднимает голову и удостаивает меня презрительным взглядом. — Слух у тебя завидный. Решаю пропустить мимо ушей не слишком дружелюбный ответ. — А твое настоящее имя? — Тебя не касается, — в его голосе слышится неприкрытая злоба. — Как скажешь, — пожимаю плечами. — Болит? Думаю, скоро приедет лекарь. Идем, покажу, где ты теперь будешь жить. Горец не ведет и бровью. Отхожу в сторону, приглашая следовать за собой, но упрямец не двигается с места. Бритая голова лоснится от пота. Наверняка ему жарко, наверняка хочет пить. — Изволишь вначале как следует зажариться? — с легким раздражением интересуюсь я. На этот раз он делает шаг в мою сторону, и я уже не оглядываюсь, иду дальше, останавливаюсь у крайнего барака. Толкаю грубо сколоченную дверь, подхожу к окну, сдергиваю с него рогожку, защищающую приятную прохладу комнаты от жгучего солнца. Становится светлее. Две простые лежанки, напоминающие широкие лавки, стоят вдоль выбеленных известью стен узкой комнаты. Еще две нависают над ними. Между лежанками втиснут крохотный низкий стол, к стене у входной двери прибиты несколько полок — вот и все нехитрое убранство. Рабам, не имеющим ничего, кроме кандалов и жалкого подобия жизни, большего и не требуется. Когда-нибудь здесь будут ночевать четверо, но пока нас не так много, горец может занять всю нору один. Для бойцового раба это неслыханная роскошь. Жало, не дожидаясь особого приглашения, заходит внутрь и садится на постель. — Как тебе хоромы? — все-таки пытаюсь завязать беседу. Безразличный взгляд горца упирается в стол. Это упрямое молчание начинает раздражать не на шутку. — Что такой мрачный? Боишься наказаний? Не бойся, тебя тут не тронут. Если только не вздумаешь бузить. — Наказаний? — он надменно кривит губы. — Никто уже не сможет наказать меня так, как я наказал сам себя. — В чем дело? — спрашиваю уже серьезней и кладу ладонь на его здоровое плечо. — Говори начистоту. Он резко бьет ребром ладони по моей руке, сбрасывая ее. Правое предплечье пронзает тупая боль, напоминая о недавнем переломе. Слепая ярость мгновенно застилает разум. И хотя ребра все еще опасно тревожить… …Мне удается ничего не сломать в этой узкой, как гроб, комнатушке, когда я впечатываю строптивца лицом в дощатый пол, упираю колено между его лопатками и, нисколько не щадя, заламываю оба его запястья к его же затылку. Он глухо рычит от боли: недавняя стычка со Зверем не прошла ему даром, но время для церемоний закончилось. — Не советую распускать руки, — шиплю сквозь зубы прямо над его ухом. — Опасно для жизни. Ломота в ребрах толчками разливает по венам яд, и я едва сдерживаюсь, чтобы не вгрызться зубами в татуированную ушную раковину и не вырвать ее с мясом из упрямой башки. — Ты здесь главный? — хрипит он и сучит ногами, мигом растеряв свое высокомерное презрение. — А хоть бы и так. — Острая боль в затылке вторит пульсации в боку, и я еще сильнее вжимаю колено в позвонки распластанного подо мной горца, дергаю запястья. Уже начинаю его не любить. — Я задал вопрос. И хоть ты недавно хвалил мой слух, я что-то не расслышал ответа. — Слезь с меня, — сдавленно стонет он. — Я скажу. Медлю, будто раздумывая над его просьбой, однако вскоре отпускаю его и сажусь на свободную постель. Многострадальный затылок глухо ударяется о край верхней лежанки, и я от души разражаюсь бранью. Почему нельзя было сделать гребаную полку повыше? Жало — ему, однако, как нельзя подходит это прозвище — неловко поднимается, сплевывает на пол кровь из разбитой мною губы и садится напротив. Понурив бритую голову, угрюмо произносит: — Я должен был победить. — Кого? Зверя? — Его. Если бы не зевал, если бы дожал до конца — уже был бы свободен. — Свободен? — настороженно щурюсь. — То есть как? — А вот так, — огрызается он, но тут же тревожно косится на меня — не нападу ли снова? — Хозяин обещал мне свободу, если выиграю для него Зверя. — Хм. — Припоминаю клеймо на его спине — буква «Л», окольцованная сцепленными звеньями цепи. — Твой хозяин — дон Ледесма? — Был, — он утирает красный от крови рот тыльной стороной ладони и вновь утыкается взглядом в пол. — Зачем ему Зверь? — спрашиваю задумчиво, скорее сам себя. — Не знаю. Мне не докладывали. — Что ж, — поднимаюсь осторожно, чтобы снова не вломиться башкой о деревянные нары. — Свой шанс ты потерял. Придется подождать, пока представится другой. Произношу это не без доли ехидства, желая отомстить за презрение, за неласковый разговор, за колючего ежа в ребрах, за раскалывающийся затылок. Ответа, разумеется, не жду, но голос Жала останавливает меня у двери: — Я не могу ждать… Я не могу… Оборачиваюсь изумленно. Растопыренные пальцы горца судорожно скребут по лысине, будто хотят проникнуть в мозг, обнаженный торс раскачивается взад-вперед, на пол капает кровь вместе с тягучей слюной. — Почему? — У меня там жена, дети… я не знаю, что с ними… живы ли… мне надо домой… я не могу здесь… не могу… Под левой лопаткой кольнуло что-то острое, похожее на жалость. Еще один боец, страстно жаждущий вернуться на волю, кажется, скоро примкнет к нашему братству. Какое-то мгновение колеблюсь, не вывалить ли ему все и сразу. Но я мстительная сволочь. Ответь он добром на протянутую руку помощи — я бы уже подарил ему надежду. А пока — пусть поварится как следует в своей тоске. Тем ценнее будет для него выстраданная свобода.