Азбука

Зеркальце обрадовалась и вскочила на ноги. Слезы ее высохли мгновенно, словно никогда и не текли по смуглым щекам. Радость вытолкала печаль из маленькой груди, и на лице Зеркальца расползлась широкая улыбка. А царевна, маленькая и серьезная, еще не успела отпустить свою обиду. Она угрюмо послала Зеркальце в сад искать золотой гребень и велела не возвращаться, пока не найдет его. Но обида царевны обогнула Зеркальце, и она с легким сердцем отправилась в сад. С новым чувством, она искала в саду золотое сокровище, и смотрелась вновь в холодные воды, и пила из них, припадая к огромной струе. Источник тек из зеленых каменных глыб, едва обтесанных, и вода в нем тоже была зеленоватая, а в руках - чистая. В ручном отражении Зеркальце видела совсем другое лицо - с уехавшим носом, с расплывшимся глазом, с разбежавшимися по волнам губами. Оно смешно играло с ней, и Зеркальце радовалась, странно и живо смеясь. Она проливала воду из ладоней обратно в источник и смотрела на себя в буйстве водных кругов. А когда те стихали вдруг по собственной великой воле, и вода становилась спокойна, то отражение все равно дрожало, легко ломая человеческую красу. А над зеленой водою раскачивался рыжий апельсин. Он качался на ветви, ужасно гордый, и Зеркальце никогда бы не подумала, что он и разрезанный фрукт у повелительницы в покоях - одно и то же. Она и не думала о том, но мысли подсказывали ей все ответы. Они даже принесли Зеркальцу апельсинное звонкое имя. Оно пришлось Зеркальцу по душе. Девочка ткнула мокрой веткой царственную рыжую кожу, и апельсин закачался в приветствии. Важный бок его поймал солнце и разошелся на воде яркими бликами. Как хорошо! Качнув апельсин снова, Зеркальце вскочила на резной камень - ее глаза раскрылись широко в погоне за цветом. Блики брызнули врассыпную - под глыбу, под камень, под камушек, в самое сердце пруда. И в самом сердце сверкнул вдруг гребень под толщей зеленой воды. Зеркальце подбежала к самому краю камня и потянулась вперед, чтобы хорошенько все разглядеть. Золотая ладонь переливалась на темном дне, застигнутая, укрытая тихой волною. Острые нежные пальцы ее мерцали изумрудно. Когда они еще жили на суше и распутывали детский волос, то никогда не царапали головы. Ими могли огладить даже голую голову младенца, и на ней не показалось бы и капли крови. Пальцы были властны и горды, ладонь нежно держала их в соцветии, и вместе они гладили голову почти как любящий родитель. В изменчивом течении воды казалось, что пройдет мгновение, и холодная рука потеплеет, и сложится в любящем жесте. Что-то отозвалось на это в маленькой груди Зеркальца, что-то знакомое. Как будто оживали вместе с золотой рукой ее собственные пальцы, становились настоящими их каменные концы. На цыпочках, над изумрудной гладью, Зеркальце протянула руке руку. Но гребень заманил ее в ловушку. Тяжелые ткани утянули Зеркальце в воду, и под водой она исчезла, не успев удивиться. Пришла темнота, за ней дно, и на дне взор размылся, а в груди стало тихо. Скоро стало и тяжко. Но так красиво светилась вода, так нежно гладил камень, что никак не хотелось отрываться от дна, вставать, и идти, и искать. Хватало охоты только поднять неясные глаза. Со дна Зеркальце не отражалась совсем в зеленоватой глади, ставшей теперь почти белой от высокого охладевшего солнца. Зеркальце так и осталась бы лежать на темном дне, если бы вдруг не вспомнила что-то. Где же рыбы..? Холодный ужас вдруг охватил ее и швырнул вверх, к скрытной поверхности. Она разбила ее и закашлялась. Струи сбегали с ее лица, с волос, с глаз обратно на дно, хищные и разочарованные. Дно было совсем недалеко, Зеркальце даже могла сесть на него. Вода тогда касалась рта, и Зеркальце вытягивала шею, чтобы не утопить его - носом она дышать боялась. Наконец руками она оперлась о дно и приподняла свое маленькое тело. Дышать стало легче. Подул ветер, и апельсин снова отбросил на воду солнечный блик. С ним вода вела себя спокойно, не желая случайно согнать светлого гостя, и Зеркальце тоже поплыла к нему тихо, осторожно отталкиваясь руками от дна. Ладонь ждала ее, тепло поблескивая. Зеркальце потянулась к ней, переплетая живые и золотые пальцы, да и осталась так, успокоенная. Мысли царевны, покоящиеся в ней, разбежались с радостным гиканьем, покинули голову и ринулись куда-то наружу, поближе к находке. Они толкались и звали Зеркальце обратно к каменным стенам. Но Зеркальце была сама по себе, и расставаться с ладонью ей еще не хотелось. Не как ребенок к родителю, но как товарищ к товарищу льнула она к ней, сама не до конца ожившая. Отгоняя царевнины мысли, Зеркальце поболтала в воде еще другой рукой, ища невидимых северных рыб, а потом принялась играть с водой, строя ладонью фигуры в ее груди. Так она сидела долго, и сидела бы еще дольше, но над головой ее разорвалось вдруг небо и хлынул тяжелый, мутный, живой дождь. Вода заклокотала от капель, и Зеркальце будто утонула, будто ослепла снова. Она вцепилась в гребень изо всех сил, ища спасения. Но скоро она очнулась и тогда взволновалась страшно - капли барабанили по ее лицу, как по стеклу, как по воде. Менялось ли оно теперь, как раньше в водном отражении? Барахтаясь, Зеркальце ринулась к берегу и выскочила, раня ноги о скользкие камни. С рукой у груди она помчалась во дворец. Царевна сидела, скучая и играя волшебной костью, когда Зеркальце ворвалась в покои, сжимая в руках милый гребень. Он будто горел, умытый чистой водой, и кончики пальцев его нежно зеленели. Хозяйка воскликнула радостно, как звереныш, и вскочила резво с желтых подушек. Не замечая Зеркальца, она потянулась к ладони маленькими руками, захваченная счастьем, и не заметила совсем, как из неловких ее коготков выпала драгоценная кость. Она ударилась звонко о медный поднос. С ужасным лязгом тот подскочил, апельсин тяжело подпрыгнул на блюде, и дольки его, будто выброшенные великой силой, взлетели и грудой посыпались на пол. А золотая ладонь ускользнула от маленьких рук и тоже упала в покинутую красивую одежду, в которой миг назад стояла удивительная служанка. Дождевая и прудовая вода растекалась от мокрых потемневших тканей по драгоценному ковру и гасила крупинки звезд. А царевна, огорошенная, вдруг завопила, горько рыдая от страшной догадки. Растаяла, растаяла! А косточка укатилась в угол и исчезла. *** Безымянный вновь оказался здесь. Сейчас особенно ясно он чувствовал, как уходит из него... нее? обретенное имя, как уходит облик и синие глаза гаснут, блуждая. Он пропадал так, как пропала коса и время, звезда и свет, и только звонкий удар кости катился вновь по круглым стенкам, по черному котлу. Все, что собрал Безымянный, терялось - он был уже не он, и не она, и не оно - никто. Звезды остались в небе и на ковре, а зеркальце расплылось и исчезло. В темноте было пусто. Ее не заполняло то, что она отбирала, она не насыщалась, не кончалась - нигде, никогда. Утроба стала его тяготить.