Загорается небо вечернее пожару лесному подобно, вспыхивают лучи алые, Урук обнесенный светом своим озаряя. Бежит колесница по небу Энлиля, господа северных небес, мчатся туры его круторогие, гуляет ветер вольный в полях, пшеницей усеянных. Пробиваются лучи закатные во дворцовую залу, ласкают царя на троне златом, станом и мощью подобному льву дикому, путаются в кудрях его шелковых, в одеждах, златом шитых, из Элама далекого царю привезенных. Усмехается лугаль могучий, скалится, зверю лесному подобно, вверх подымает чашу свою.
Разносятся по зиккурату мелодии арфы сладкострунной, качают бедрами широкими танцовщицы, во шелка разодетые, взгляды гостей услаждая движениями нежными, витает в воздухе аромат вина терпкого. Смеются гости знатные, пируют на славу, героев младых чествуют. Лишь Энкиду, степное дитя, печалится, взгляд свой кроткий на танцовщиц не бросает, к кубку с вином притронуться не желает, не слушает арфы прекрасной. Склоняется Гильгамеш, тень падает на его очи алые, руку крепкую на плечо другу своему кладет.
– Энкиду, от чего ты так печален? От чего катятся слезы по щекам твоим? Ведь восхваляют все имя твое, дворец мой дом твой. Взгляни на себя, сын Аруру, ты богу подобен. Нет человека прекраснее тебя. Так от чего же неспокойно сердце твое? – герой вопрошает, чашу на поднос серебряный отставляя.
Утирает слезы украдкой степное дитя и руки его дрожат. Качает головой он и волосы длинные лицо прекрасное закрывают.
– О, друг мой! Знаешь меня ты лучше всех прочих под небом этим. Лишь тебе могу доверить я мысли свои. Терзают они и ум мой, и дух. Не в силах я весельем насладиться. Не радуют взор танцовщицы прекрасные, и вино ныне вкуса не имеет.
Голос Энкиду тих и печален, степным ветром шелестит по залу. Хмурит светлые брови царь всех людей, кубок свой отставляя. Взгляд его беспокойством преисполнен, но молчит он, позволяя другу верному озвучить, что гнетет его светлое сердце и мешает веселью предаться.
Места себе не находит дитя Аруру и чувствует он, что противится природе своей. Не может он более наслаждаться праздными развлечениями, не его это путь. Гаснет он средь злата царского, шелков и напитков хмельных. Словно цветок вольный чахнет он в четырех стенах, и сила великая, богами данная, тело статное разрывает. И мыслями неспокойными ум полнится, видения страшные насылают они.
Пламя жгучее в сознании горит у него. Терзают степное дитя голоса скорбные, бессчетного числа. В пламени горящие видятся они ему, о помощи зовут они и слезы горькие льют. Дева с волосами цвета лазури руку тянет к нему, а после чудище грозное пред взором является. Из пасти его языки пламени вырываются, земля содрогается от поступи его, и рев чудовищный вздымает ветра жестокие, вырывает с корнем деревья. Сеет хаос кругом создание несчастное, и не дают видения эти покоя.
Не было давно у героев бравых подвигов славных. Мир царит на земле великой, не было угрозы, что проверкой силы для героев была, что славу неумолкающую могла бы принести. Но вот являет себя наконец угроза затаившаяся. Замирает над Уруком обнесенным она мечом Дамокловым. Ждал давно Энкиду нечто подобное. На подвиги тянет его дух степной и вольный.
– Тревога терзает меня и вопли, друг мой, терзают мне горло... – после паузы тревожной продолжает Энкиду. – Отравляет нас с тобой скука, пресытились мы развлечениями праздными, словно львы вальяжно спящие в логове своем, от охоты отказываются и силу теряют свою. Путь наш иной – деяния славные нам надо свершить. Без дела сидим – пропадает сила. На благо Уруку ее стоит направить. Не пить нам с тобой вино, не на блудниц, взор услаждающих, глядеть нам нынче стоит. А угрозу страшную скорее предотвратить.
– Мой друг, далеко отсюда, в Ливане, растут на горах могучие кедры, – возлагает царь руку крепкую на плечо дитя богов. – Живет в чаще лесной чудовище страшное, Хумбабой зовется. Убьем мы с тобой его, зла мир этот лишим. Срублю я кедров высоких для города нашего, имя свое увековечу. Лишь зардеется небо, взойдет солнце алое, отправимся мы в путь далекий, а покуда стоит напутствия у матери моей просить, – покидает тревога думы царские в предвкушении похода славного, сияют очи его, огнем азарта загоревшись, поднимается он с трона своего, в святилище богини направиться решив.
Удивленно Энкиду очи свои открывает и в недоумении глядит он на царя всех людей. Мысли их общие, в единой цели сходятся. Словно может он прочесть, что за думы терзают лесное дитя. Но тревога крепко сердце чуткое сжимает в тисках своих жестких. Другом был для Энкиду Хумбаба. И чувство долга в смертельном бою с жалостью к созданию тому борется.
— Ведомо, друг мой, в горах мне было, – открывает Энкиду уста, вещает он Гильгамешу, – когда бродил со зверьем я вместе: рвы там на поприще есть вкруг леса... Кто же проникнет в средину леса? Хумбаба – ураган его голос, уста его – пламя, смерть – дыханье! Почему именно его уничтожение ты целью своей поставил? Зачем? Как же пойдем мы, как в лес мы вступим? Бог Вэр, его хранитель, Шамаш наделил его силой, а Адду отвагой, чтоб кедровый лес оберегал он. Ему вверил Эллиль страхи людские. Люди молвят – тяжек и путь к тому лесу, кто туда ступит, того слабость объемлет.
– Сам ты знаешь, друг мой, что за угрозу несет Хумбаба. Не ведом страх тебе, так почему ты теряешь боевой дух свой? Кто, мой друг, вознесся на небо? Только боги с Солнцем пребудут вечно, а человек – сочтены его годы, что б он ни делал, – все ветер! Ты и сейчас боишься смерти, где ж она, сила твоей отваги? Я пойду перед тобою, а ты кричи мне: «Иди, не бойся!» Если паду я – оставлю имя: «Гильгамеш принял бой со свирепым Хумбабой!» Своими речами ты печалишь мне сердце! Подниму я руку, нарублю я кедра, вечное имя себе создам я! Друг мой, мастерам я дам повинность: оружие пусть отольют перед нами.
– Не за свою я жизнь боюсь, о друг мой. А за твою. Грозный противник Хумбаба и верно говоришь, что нужно одержать победу над ним. Прости мне беспокойство мое и сомнения, был когда-то мне другом Хумбаба. Ныне потеряна душа та в огне безумия, но не желаю я потерять еще и тебя.
– Если так объяло тебя беспокойство, о дитя Аруру, то со мной пойдем. Крепко возьму тебя я за руку, под сень Нинсун Буйволицы, матери моей, с тобою пройдем. Развеет она сомнения твои.
* * *
Дверь тяжелую открывает Эн, в шелка расшитые облаченный, в место святое. Колени преклоняет сын могучий пред матерью своей, Нинсун Буйволицей, стоп ее касается. Открывает Гильгамеш уста, просьбу молвит пред ликом ее.
– О мать моя, настала пора нам с другом моим отправиться в путь, кипит в жилах горячая кровь, неспокойно на сердце. Благослови же, царица, вернуться с победою, в веках что останется, от зла отчистить мир этот.
Плечи оглаживает сына своего нежно Нинсун златоокая и с колен сына своего поднимает. Но волнуется матери сердце, опасен Хумбаба, силен он, мощью своею славится по миру всему. Не может сына отпустить она в поход столь опасный без защиты и благословений своих.
По голове его гладит ласково, злато волос перебирая, в лоб целует его покровительственно и благословениями своими осыпает.
Возносят благодарности Нинсун Буйволице мужи бравые, припадают вновь к стопам ее. Прощаются тепло с великой матерью они, и глядит богиня светлоликая в спину сыну своему, что зал царственный покидает воодушевлением преисполненный.
Но останавливает Нинсун мудрая Энкиду, за плечо его крепко держит и с мольбой глядит ему в глаза рассудительные.
Понимает взгляд ее дитя Аруру без слов. Останавливается он пред ней, руку свою кладет по верх ее, ободрить желая.
Полнится тревогой сердце матери. Тянется она за шкатулкой златой, лазуритами и рубинами украшенной, два амулета сияющих достает, с заботой на шею Энкиду один надевает и, как сына своего, в лоб покровительственно целует. Второе же в руки могучие вручает и вновь благословляет.
– О герой, ты могуч и станом прекрасен, хоть и не мною рожден ты. Узнав о вашей затее, молилась Шамашу я, сына мне даровавшему, защитить вас просила. Ты же – сила его и опора. Посвящаю тебя служить же сыну, защитить его от всех бедствий молю. Прими данный мной амулет, символ дружбы вашей крепкой, да обещание свое щитом быть ему даруй. Отдай ему второй амулет со словами этими. Благословения матери силу имеют не малую. Сохранят они вас в походе том. Пусть, любовью и силой моей наделенные, защитят они вас, свяжут вместе они пути ваши навек. Дабы не расстались вы никогда, чтобы смерть обходила вас стороной, и победу бравую вы смогли одержать над противником любым, сколь бы грозен он ни был. Но негоже ступать в бой без поддержки богов. В святилище Шамаша идите, милостив он был всегда к вам, просите благословений его, и будет поход ваш успешен.
Благодарит ее от всего сердца чистого своего степное дитя, поклон ей низкий шлет и слезы в глазах стоят его. Тронут Энкиду добротой великой и любовью, что дарит ему мать его самого близкого друга. Не знало лесное дитя любви матери, но ныне же, чувствует он ее теплоту и не может улыбки своей робкой сдержать. И произносит торжественно пред Нинсун златоокой великие клятвы, что не нарушит во век.
Выходит Энкиду следом за другом своим из зала тронного, тишина губительная безжалостно накрывает пространство. И чувство тревожное сильнее становится, скребется в груди, и прижимает Нинсун руки к сердцу своему чуткому. Чувства матери нельзя обмануть. Поход этот страшные бедствия сулит в будущем скором. Много слез горьких прольется после этого и времена грядут тяжелые, скорбью наполненные.
Слезы горькие глаза огнем жгут Нинсун Буйволице и припадает она в слезах к алтарю, у богов милости снискать стараясь. И хриплый шепот ее, тревогой и горечью наполненный, молит о защите и спасении. И с надеждою в сердце у алтаря сидит она, главу свою склоняя в смирении о том, что угодно героям бравым на пути их тернистом.
* * *
Загорается небосвод красками яркими, солнцем залитым быть обещает день грядущий, бьет копытом конь вороной под седлом Гильгамеша, песок разрывая, удила кусает украшенные. Треплет царь его по шее крутой, сына Аруру ожидая.
Приходит к царю своему Энкиду в руках неся сокровище, данное Нинсун Буйволицей и глаз с него не сводит царь всех людей.
– Мать ли моя вручила в руки твой столь ценный дар? – молвит лугаль ему, украшение златое на шее друга узрев.
– Истинно так, о царь. Мать твоя благословения свои и любовь с нами посылает, вложила их она в амулеты эти, желая, чтобы пути наши отныне и вовек связаны были.
Подходит дитя Аруру ближе к царю и другу своему, заботливо шею царю украшает, ласково плечи огладив его с трепетом и волнением в сердце своем.
– Как оружие твое верное, как друг твой, я приношу ныне здесь клятву пред взором твоим, – опускается у стоп его могучих Энкиду на колено и голову вверх поднимает, прямо в глаза алые глядя. – Что бы ни случилось с нами, буду я всегда подле тебя. Щитом твоим я верным буду – от взора лукавого и злого укрою, от атак любых сберегу и невредимым тебя в Урук великий сопровожу. Ни единое бедствие тебя не коснется, ибо рядом я буду всегда. Вручаю жизнь свою тебе я. И желанием сердце мое преисполнено, чтобы так было всегда. Амулет этот светлейший связывает нас сильнее, чем ранее. Такое у меня чувство, что отныне я словно частью тебя буду.
– Не оружие ты мне, но друг верный и брат словно бы, дарованный свыше, – крепко сжал руки Энкиду лугаль могучий, с земли его поднимая и лаской своею сполна одарив. – Судили тебе со мною быть боги. Не буду с тобою разлучен, о друг мой. Носить амулет этот я буду до скончания своего века, а память о свершениях наших будет греть душу неустанно мою, не имей в том сомнений. Пойдем же. Путь долог наш будет, тернист. Ты же, о друг мой, мне будешь отрадой.
Солнцу подобен правитель, царь над людьми. Сияет судьба звездою рассветной его, сплетаясь в единый узор с жизнью степного дитя, трепет душевный впервые изведавшего. Клонится к стопам его сама судьба, госпожа пространства и времени, в короне златой, сердце свое не в силах унять пред величием могучего Эна.
