Обернись

Кузяев сжимает в руке серебряный нож и с легкостью может, наконец, всадить его точно в сердце. Но вместо этого снова отступает к стене, дрожа всем телом и позорно сжимая челюсти, обводит взглядом грязную комнатку на отшибе злополучного городка и не в силах просто сделать свою работу. Оборотень наступает, медленно и плавно сокращая между ними шаги, снова выедает глазами всякую искорку желания сопротивляться и подчиняет своей воле уже так, на расстоянии. Каждое движение размеренное, без суеты и стремительности, что, кажется, противоречит образу хищника, пожирающего человеческие сердца, и Паредес обманчиво движется, будто ничего не боится, готовый на самом деле в любой момент обезоружить противника и подчинить его себе окончательно. Далер знает это, и момент внезапного нападения давно упущен, вообще все попытки убить эту нечисть сходят на нет каждый раз именно из-за того, что Кузяев отчаянно медлит. Сжимает в руке оружие, бесцельно держит его перед собой и ни разу не пользуется, потому что Лео — его личный кошмар, появляющийся из темноты и подминающий под себя. Далеру становится отвратительно плохо, оттого что одновременно бывает омерзительно хорошо. С этим невозможно бороться. — Да ладно, сладкий, — Леандро улыбается плотоядно, хищно, голодно, отчего у Кузяева привычно уже начинают дрожать колени, но злополучный нож все еще служит необходимой преградой, — тебе не надоело играть? Или тебя это заводит? Кузяев сглатывает вязкую слюну, стараясь унять всполох внезапного смущения, ненавидит себя за яркость и несдержанность реакций, потому что этот монстр давно читает его как раскрытую книгу. — Брось, малыш, мы оба знаем, как тебе нравится, — Паредес оказывается совсем близко, так, что острие ножа практически касается его живота, и это вполне опасно, потому что ранение серебром для оборотня сулит крупные неприятности. — Тебе уже не терпится, правда? Далер по-детски поджимает губы, словно срастаясь со стеной, бессильно замахивается и мажет острием по воздуху, пока Лео отточенным движением выбивает оружие из ослабшей руки. Плохой из Далера охотник. — Что, сладкий, так просто опять не выйдет? — Леандро слишком близко, и его дыхание щекочет заалевшую щеку. — Я знаю, что тебе нравится с принуждением. Жестко. Да, милый? Кузяев пытается вырвать руку, и это выходит крайне неудачно, то ли от того, что хватка Паредеса вовсе не человеческая, то ли из-за того, что Кузяев не слишком старается. Каждый раз их встречи заканчиваются одинаково. Каждый раз после таких свиданий Кузяев бежит и выживает, существует, опять гонимый отвратным желанием сплюнуть гнилую похоть, но та щекочет под ребрами, и Лео снова находит его, выкручивает руки и выжимает остатки гордости, подчиняя и блокируя любые отголоски сопротивления. Кузяев сопротивляется нехотя, позволяя выбивать из рук последнее орудие убийства, и изображает нежелание так неумело, что проклятый нож временами хочется всадить в собственное червивое сердце. Эй, Далер, ты же вроде охотник на нечисть? А не твоих ли родителей высосал до капли вампир? И не ему ли с садистским удовольствием ты через несколько лет отрубил голову мачете? Эй, Далер, а не ты ли поклялся на могиле матери, отца и сестры защищать людей и истреблять монстров? И не ты ли последние пару лет трахаешься с омерзительным оборотнем, жрущим все еще бьющиеся людские сердца? Конечно, можешь кричать самому себе, что это насилие, и ты сопротивляешься. Но это не так. — Ну, что? — Лео хищно улыбается, прижимаясь грудью, влажно вылизывает ухо и чуть прикусывает мочку, шепчет горячо и интимно, заползая под рубашку и сильно сжимая бока. — Будешь изображать святую невинность, или я могу просто взять тебя? Давай же, сладкий, я чувствую, как ты скучал. Кузяев мычит что-то совершенно невразумительное, безнадежно упираясь вспотевшими ладонями в сильную грудь, заходится несдержанным вздохом, когда монстр снова садистски медленно проходится языком по уху, переходя на шею и впиваясь ногтями во вспотевшую кожу спины. Далер запрокидывает голову, сразу же получая укус в шею, Лео зализывает ранку и быстро запускает руку в штаны, расстегнув молнию. Кузяев не хочет-не хочет-не хочет, толкает Леандро в грудь, отстраняя, встречаясь с его замутненным голодным взглядом, покрывается мурашками и отходит влево, жмется к углу, готовый в любой момент выскочить из опустевшего домика на отшибе, пропахшего гнилью и трупами убитых людей и уничтоженных монстров. Их извечные места для свиданий. — Сладкий хочет играть? — Паредес жестко улыбается, позволяя Далеру метнуться к двери, и больно припечатывает его со спины, вжимая грудью в деревянную опору. — Малыш, такие прелюдии тебя заводят? Далер пытается вырваться, и все попытки оборачиваются слабыми судорогами ослабшего тела, сильно зажатого между горячим монстром и грязной дверью, впившейся в оголенные участки кожи щипами. Лео разворачивает его и поднимает на руки, подносит к столу и, опрокинув на пол все содержимое, жестко кидает Далера на столешницу, грубо раздвигает ноги и нависает сверху, кладя руку на откровенное и явное возбуждение. Кузяев его ненавидит. Кузяев себя презирает. Чуть ли не плачет, бьется макушкой о стол, пока Паредес избавляет его от штанов и белья, разрывает рубашку и отбрасывает одежду на пол. — У тебя встал недавно, или когда ты только увидел меня? — шепчет в живот, опаляя дыханием, и Далер пытается вырваться, словно идет против ветра, пока Леандро крепко удерживает его на месте и вдруг болезненно хорошо обдувает головку прохладным дыханием. — Сладкий, просто лежи смирно, пока я тебя не связал. Хотя… Лео прикусывает самый низ живота, заставляя Далера вскрикнуть и вцепиться оцепеневшими пальцами в его волосы. — Мы оба знаем, что тебе нравится быть обездвиженным. Берет в рот сразу и глубоко, опрокидывая взвившегося было Кузяева обратно на столешницу, разместив широкую ладонь на его груди, выпускает член изо рта, щедро облизывая пальцы второй руки, шепчет тут же, обводя взглядом алеющее лицо: — Нравится быть моим, — и снова насаживается, выбивая из Кузяева громкий вскрик, резко входит одним пальцем, проталкивает внутрь, отстраняется от члена, облизывая губы. — Так узко. Сколько прошло с нашего последнего раза? Далер уже ничего не делает, когда Паредес заставляет его перевернуться, облокачивает грудью о стол и грубо разводит ноги, подготавливает недолго и без особого старания, потому что Леадро любит болезненно, чтобы Кузяев срывал голос и плакал, бился костяшками о столешницу и стесывал ногти, размазывая по лицу крупные слезы. Кузяев любит с ним так же. Паредес входит не без труда, не с первой попытки, но с каждым разом все глубже толкается внутрь, одновременно грубо надрачивает, впивается рваными поцелуями во взмокшую шею, ловя каждый вскрик отчаянной боли и наслаждения, потому что Далер, отъявленный мазохист, ловит от этого кайф. И презирает себя за это. — Нравится, сладкий? — Лео вбивается грубо, доводит до разрядки рукой и больно царапает поясницу, тут же до боли сжимая дрожащую кисть Кузяева, и заламывает руку за спину, причиняя дополнительную порцию дискомфорта. — Давай же, скажи, что нравится, — насаживает быстрее, заполняя, растягивая и раздирая до крови, отчего Кузяев кричит, распахивает глаза и безжизненно смотрит перед собой, захлебываясь слезами, — нравится же, малыш? Паредес не переступает черту, за которой только боль и ничего более, он заставляет Далера плескаться на грани, и каждый секс, обуянный травмами и ушибами, болезненным проникновением и рваными толчками, неизменно заканчивается оргазмом. Потому что Кузяев проклятый мазохист. Выходит не сразу, но предпочитает все же излиться на спину, не причиняя оглушительной боли и так пострадавшему входу, и Далер обессиленно сползает на грязный пол, усыпанный осколками и обмотками. Трупы раскинуты в соседних комнатах. — Просто убей меня, — шепчет в который раз. Каждый раз неизменное и потухшее. Не в силах подняться, раздираемый болью и ненавистью к себе, хватает Паредеса за руку, и тот остается рядом, смотря на Кузяева с постоянной, вечной тоской. — Просто сожри мое сердце. У него нет сил встать и уйти отсюда, потому что вся его жизнь — это бесконечная гонка за очередными монстрами и уродами, вид истерзанных душ и убитых людей, проклятый оборотень, который каждый раз снова и снова ломает его, вышибая все из и так прогнившего насквозь тела. Но это — ерунда. С этим можно смириться и идти напролом, больно сжав руки в кулак. Но у Кузяева — тотальное одиночество, сжирающее до основания чувство непролазной тоски и проклятая, никчемная жизнь, которая никому не нужна. У Кузяева — весь мир чужой, и каждая крыса мечтает вырвать ему глотку или сожрать его с потрохами, обезумев от голода. И поделом ему. У Кузяева никого нет, и каждый день — адское месиво нескончаемого обмана, что он существует для благой цели: спасает людей, истребляет нечисть. На самом деле он просто шагает туда, где потемнее, где пострашнее и побольше тех, кто жаждет его убить, потому что самому себе выпустить кишки нереально страшно, а существовать — непомерно глупо и отчаянно больно. — Ты же любишь это, — просит, просит, просит, все еще не понимая, почему после таких слов Лео неизменно тускнеет и уходит, не появляясь несколько недель или месяцев, — ты живешь этим, это твоя сущность. Просто сожри мое сердце. Он смотрит на Паредеса снизу вверх, обезумевший от собственной мерзости и неспособности найти себе место, купаясь в обесцвеченной похоти и грязном желании, и от всего этого жить кажется совсем невозможно. Леандро впервые не уходит сразу, а опускается рядом с ним на корточки, жестко притягивает к себе за подбородок и тут же затихает, изучая безжизненно бледное и бесчувственное лицо. — Я хочу твое сердце, — говорит вдруг без привычных ноток откровенной игривости и хищнической одержимости страстью — даже как-то по-человечески, — но не так, милый. Уходит, оставляя Кузяева в домике с горами трупов, прогнившим запахом скоротечности жизни, и Далер опускается на грязный пол, долго всматривается в темно-желтый потолок, прежде чем заставить себя подняться.

***

Затхлый воздух оглушает сознание омерзительной мутностью, и глаза слепит противный отсвет тусклой настольной лампы. Недопитое пиво плещется пенистой жижей по серому полу, когда Кузяев случайно задевает бутылку ногой, неуклюже поднимаясь с кровати. Охота спасает. Ненадолго вышибает вечные помыслы убиться, вскрыв вены в прокуренной ванной, и каждый растерзанный монстр — доказательство, что еще один день прожит не зря. Каждое сопротивление и драка — на автомате, будто условный рефлекс убить первому, не позволив убить себя, потому что как бы Кузяев не мечтал присоединиться к семье в мире ином, в этом помирать от рук твари на деле кажется омерзительным. Любой проигрыш — последний, и Далер прекрасно это осознает, поливая демона святой водой или отрубая вампиру клыкастую голову, сжигая останки оживших трупов или вонзая серебряные ножи в сердца оборотней. С последним у Кузяева обозначились явные проблемы. — Как же ты будешь смотреться, насаженный задницей на вот этот самый штырь, который только что пытался засадить мне в глотку, — шипит оглушительно на ухо отвратный монстр, облизывая неестественно длинным языком выбитое из рук Далера орудие, смачно пинает в живот и обнажает зловеще пасть, нависая. Любой проигрыш — последний. Далер улыбается ненормально весело, будто присутствует на утреннике любимой сестренки, чьи мозги, к слову, потребил на ужин проклятый зомби, воскрешенный дурой-невестой. Приподнимается, тут же откинутый снова, больно ударяется спиной о дерево, осматривая с интересом чернеющий лес, и будто приветствует смерть торжественно за руку, заходясь в трепетном ожидании, когда же проигрыш принесет ему утешительный приз. Монстр лишь харкает кровью, болезненно вскидываясь, и из его глотки выглядывает острие второго копья, некстати вовремя воткнутого нежданным спасителем со спины. Парень брезгливо откидывает от себя стремительно синеющего не человека, склоняется над Кузяевым и внимательно осматривает его раны, вдруг с доброй улыбкой протягивая руку: — Поднимайся, а то еще его дружки подтянутся. Кузяев позволяет незнакомцу дотащить себя до машины и покорно устраивается на заднем сидении, пачкая мягкую обивку грязью и кровью, и водитель тут же дает по газам, выруливая в сторону трассы. — Тебя завезти куда? — спрашивает, наблюдая за потухшим Кузяевым на заднем сидении. — Твои где? Далер улыбается мертво, глотая кляксу струящейся крови, отвечает не сразу, безжизненно откидываясь на сидении, и прикрывает глаза, ощущая внезапную слабость: — Мои все на кладбище. Водитель пару минут молча управляет машиной, сворачивая на безлюдную трассу, кривит губы в печальной улыбке и произносит, чуть повернув голову к Далеру: — Значит, поедем ко мне. Избушка посреди леса кажется нереальной, будто незваный спаситель незаметно для Далера открыл портал и перенес их в мир чарующих сказок, и Кузяев чувствует себя крайне неловко, затапливая деревянный пол, устланный половиком, кляксами густой крови. — Расслабься, просто почищу потом, — успокаивает незнакомец, укладывая Кузяева на кровать и долго возясь с его ранами. — Меня, кстати, Андрей зовут. Ну, так, если тебе интересно. — Далер, — отвечает без энтузиазма, чуть морщится, когда Лунев проходится смоченной ватой по глубокой царапине, — спасибо, кстати. Что продлил мои страдания. Боже. Кузяев смаргивает пару недель слишком быстро и просто, словно проходит пара минут, и волшебный дом убаюкивает страшные раны, залеченные заботливым хозяином. Далер полагает, что пора бы и честь знать, обугленный необходимостью когда-либо уйти, решает сделать это как можно быстрее и вдруг слышит со спины удивленный вопрос: — Ты куда? Далер оборачивается, неумело улыбается, снова трогает ручку двери, и та поддается со скрипом. Зимний холод влетает в душу унылой метелью. — Спасибо за все, — в спину бьет оглушительное тепло, а в грудь — омерзительный холод. Но Далер шире раскрывает дверь и порывается выйти, смакуя проклятое и выстраданное за последние пару дней: — пора и честь знать. — Твои все на кладбище, — доносится в спину колюще-режущим, и Кузяев замирает, обдавая ручку крепким зажатием, — мои тоже. Далер оборачивается, и Лунев стоит прямо перед ним, ведет рукой и захлопывает дверь, одергивая руку Кузяева от ручки, проходит к столу и разливает кипяток по кружкам с заваркой. — Оставайся, — говорит совершенно невозмутимо, но с ноткой неуверенности в голосе, смотрит несколько скованно, а потом снова излучает решимость и командует с теплой улыбкой, от которой у Далера учащается пульс, — там баранки принеси с верхней полки. Так у Кузяева впервые в жизни появляется напарник.