Амбивалентность

Вторая беседа состоялась почти сутки спустя — очевидно, Пожарский, не сумев расколоть ее сразу, в лоб, решил изрядно помурыжить свою «гостью», чтобы, изведясь от страха и неизвестности, она в итоге ослабла, сдалась и выложила все, что ему нужно. Но отступать так просто Ирина не собиралась… Полковник ломал ее долго, умело, старательно — со всеми психологическими трюками, от мягких уговоров до прессинга и явных запугиваний, по всей науке допросов: судя по всему, за свою карьеру преступников он расколол немало. Но Ира, отгородившись глухой стеной, твердила всего одну фразу: «Я не понимаю, о чем вы». Спустя три часа, когда Пожарский уже заметно выдохся и начал злиться, и вовсе намертво замолчала — чтобы даже случайно не сказать ничего, не дать ему ниточки, за которую он смог бы вывести ее на разговор. Она не совсем понимала, что происходит — почему ее привезли не на Лубянку, а в закрытый госпиталь; почему ей не предъявляют никакого обвинения; почему не пытаются придавить железными доказательствами… Не понимала, но чувствовала только одно: она должна молчать. О Паше этот неприятный полковник не должен не то что узнать — даже догадаться не должен.       — А вы крепкий орешек, Ирина Сергеевна, — хмыкнул наконец Пожарский, поднявшись. Навис, сверля ее ледяным острым взглядом. — Ну что ж, это ваш выбор. По-хорошему вы не захотели… — Сделал несколько шагов к выходу, распахнул дверь и крикнул кому-то: — Док, зайдите. Спустя пару минут в палату зашел хлипкого вида очкастый человек в белоснежном халате.       — Что такое? — осведомился бодро. — Больная не идет на контакт?       — Не идет, — сквозь зубы процедил Пожарский.       — Печально, печально, — как-то театрально покивал головой врач. — Ну что же… Это как раз тот случай, когда медицина не бессильна, — и как-то неприятно хихикнул. Ира, не сводя напряженного взгляда со своих посетителей, все равно упустила момент, когда в руке у доктора мелькнул шприц. В отчаянной попытке, почти инстинктивно, дернулась в сторону — но крепкие холодные ладони Пожарского сдавили стальными тисками. А потом в руку больно впилось острое жало иглы.

***

      — Почему она молчит? — Пожарский ходил по палате, чеканя слова и шаги. Доктор, говорливый Лев Леонидович, развел руками.       — Ну, миленький мой, с такими жизненными показателями говорить вообще затруднительно, а уж если ваша барышня нацелилась молчать…       — Может, дозу увеличить? — нетерпеливо перебил полковник, покосившись на бледное, бессознательное лицо своей «гостьи».       — Ну, тогда вы уж точно от нашей больной ничего не услышите, — весело хмыкнул Лев Леонидович. — Сердечко-то, смотрите, совсем на пределе… М-да, такого я еще никогда не встречал, очень интересная реакция на препарат, очень!       — Да какая, нахрен, реакция! — заорал Пожарский и, вцепившись в воротник белого халата, тряхнул врача что есть сил. — Мне надо, чтобы эта тварь заговорила! Чтобы мне все рассказала! Все! Любой ценой! Врач аккуратно высвободился от железной хватки полковника и опасливо отступил на пару шагов.       — Вам бы, Евгений Романыч, успокоительного не помешало… — Встретил бешеный взгляд и понятливо кивнул. — Завтра она заговорит. У вас же еще осталось то средство?..