Амбивалентность

      — Ирина Сергеевна, есть разговор. Паша старательно отводил глаза, пытаясь не таращиться на начальницу слишком уж откровенно, но взгляд все равно выхватывал обрывочные детали — сигарета в тонких пальцах, еще более явная хрупкость фигуры, колени, почти не прикрытые строгой юбкой, золотистый загар, растекавшийся по коже, рыжие завитки в небрежном пучке, пылавшие, кажется, еще сильнее прежнего… Они не виделись всего ничего, но с той последней встречи полковник как будто расцвела — а может, раньше он просто не смотрел… не смел посмотреть на нее так? Как на женщину. Как на очень красивую, невероятно соблазнительную и притягательную женщину. И особенно нелепо было это осознавать именно сейчас — после всего того, что навсегда их разделило. Господи, ну и бред! «Спать с ней это тебе не мешало», — пронзила едкая мысль, и Ткачев едва не выругался вслух. О чем он вообще думает, блин!       — Что-то случилось? Зимина, снова затянувшись, оперлась о перила, глядя на него с обыденно-неизменным выражением абсолютной невозмутимости. А Паша вдруг совсем не к месту вспомнил ту ночь… ту ночь, когда ему показалось, что она немного, совсем чуть-чуть открылась ему — иначе он не мог назвать тот приступ больной отчаянной нежности, пережитый тогда.       — Давайте не здесь, — произнес чересчур резко, злясь на себя за неотступно-навязчивые мысли и сладостно-горькие воспоминания — слишком живые и яркие, чтобы можно было просто сделать вид, что ничего не случилось.       — Хорошо, — пожала плечами полковник, послушно спускаясь следом за ним и на ходу запахивая легкий плащ, как будто ей стало вдруг холодно.

***

      — Ирина Сергеевна, вы же помните, что я дежурил в ту ночь, когда убили Васильева с семьей, — начал Ткачев, когда уселись в его машину.       — Помню, — кивнула Ира, не понимая, к чему он клонит, но Паша молчал, не торопясь продолжать. — Да не тяни ты! — бросила нетерпеливо привычным командным тоном. Ткачев потер подборок, снова отвел взгляд.       — В общем, в квартире подполковника я нашел кое-что. Подумал, что вы бы захотели сначала сами увидеть, поэтому следаку из СК ничего не сказал. Ну а потом эта история со взрывом, как-то из головы вылетело… Я вам потом хотел показать, но Измайлова сказала, что вы уехали…       — Что показать-то? Ткачев, ну не тяни резину! Паша открыл бардачок, достал оттуда смартфон — явно дорогой, с большим экраном и какими-то девчачьими наклейками на корпусе — бабочки, феи, цветы.       — Это телефон одной из сестер, — сказал тихо. — Дети, видимо, дурачились, снимали видео, потом поставили телефон на подставку, чтобы удобнее было… А когда, ну, все случилось, мобильный упал, завалился под шкаф, поэтому ни убийцы, ни следак ничего не заметили.       — Что в нем? Включи, — хрипло сказала Ирина, чувствуя, как что-то колючее и ледяное царапается в груди. Ткачев заметно вздрогнул.       — Такое лучше не видеть, — пробормотал, поежившись. — Давайте я вам просто…       — Включай! — ледяным тоном повторила полковник. Паша, с сомнением взглянув на нее, все же нашел в телефоне нужное и запустил запись. Ирина, пристально глядя на экран, поначалу отстраненно отмечала попадавшие в кадр детали — смеющиеся детские лица, разрозненные части комнаты — розовые занавески, огромный плюшевый заяц на полке, разбросанные на столе детские книги, снова девочка, прижимавшая к груди большую разряженную куклу… Дальше запись будто остановилась — в кадре виднелась только часть стены и окна. Потом раздался испуганный шепот, шаги, что-то хлопнуло — как будто открылись и закрылись дверцы шкафа, послышалось приглушенное «тихо!», произнесенное ломающимся подростковым голосом… Следом грохнула дверь, звуки борьбы слились в неразборчивый гул, и тут же ударил вскрик, сдавленный, тихий, но от того не менее страшный. А дальше камера с безжалостной четкостью отразила все — мальчишескую руку, выставленную в защитном жесте, залитую кровью футболку, и последний, добивающий удар — прямо в шею, безжалостно, точно. А затем камера дрогнула, запись дернулась и прервалась.       — А потом они нашли спрятавшихся в шкафу девчонок и застрелили их, — очень тихо сказал Ткачев, не глядя на начальницу. — Я одного понять не могу — зачем? Они же все равно не могли разглядеть убийц… Ирина молчала. Она сидела не шевелясь, очень и очень прямо, и лицо у нее было настолько бескровным, что Паша испугался — того и гляди рухнет в обморок.       — Вообще-то я вам только одно хотел показать, — продолжил Ткачев, не дождавшись какой-либо реакции. Отмотал видео на нужный момент, сделал снимок экрана и увеличил. — Это рука одного из убийц. Вот здесь, видите? Татуировка. Толком, конечно ничего не разобрать, но видно две буквы. Это штамп одного мастера, я его рекламу видел в интернете. Фишка в том, что он делает уникальные рисунки. Для каждого клиента специально разрабатывает такое, что еще никто не набивал. Если ему показать эту фотку, думаю, он вспомнит, кому делал эту татуху. А там уж узнаем, кто был у Васильевых дома… Зимина резко развернулась к нему. Ее лицо по-прежнему оставалось застывшим, мелово-бледным, и только на щеках лихорадочно горели красные пятна. Рывком подавшись вперед, полковник цепко ухватила Ткачева за руку, сжала до боли, так сильно, что ногти впились в ладонь.       — Найди его, Паша, — произнесла звеняще-тихим, яростным голосом. — Найди эту мразь, достань хоть из-под земли, но найди мне его!