***
Вдох и глубокий длинный выдох. И еще раз по той же схеме. Где-то на фоне шумели голоса, слышался звон аппаратуры, перешептывания, стук каблуков. Мануэла стояла перед дверями, отделявшими ее от этих звуков, и сжимала и разжимала кулаки. Это не помогало: ощущение ледяных игл, впивавшихся в ладони, никуда не ушло. Она сделала еще один глубокий вдох, затем выдох, и ледяные иглы волной прошлись по всему телу. «Довольно», — отрезала она. Ожидание ничего не решит. Можно стоять тут вечность, и все равно, переступив порог, она не будет готова. Мануэла напомнила себе обо всех обещаниях, что беззвучно раздала Джонатану, Эндрю и себе. Пора было уже стать сильной ради всех троих. Толкнув двери, она едва не забыла надвинуть очки на заплаканные глаза. Вовремя, потому что солнце ударило в лицо и мгновенно высветило цель для всех тех, кто ждал ее у входа в полицейское управление Пасадены. Шум бросился на нее, облепил с ног до головы, атмосфера вокруг наполнилась жаром, голосами и жгучим, дурно пахнущим любопытством. Мануэла не выстояла бы, толпа с камерами точно оттеснила бы ее обратно к крыльцу и заставила позорно сбежать назад за двери, но рядом была парочка телохранителей, так кстати нанятых отцом. Теперь за пределы золотой ограды без них не ходил почти никто из Жардан Рояль. — Никаких комментариев, — бросали бесстрастно оба, пользуясь разницей в росте, укрывая Мануэлу своими статными фигурами. — Мисс тер Пэриш, вы будете выступать в защиту вашего жениха в суде? — выкрикнул женский голос ей в лицо. Сдержать желание ответить оказалось сложнее, чем полагала Мануэла. Ей чудилось, молчать на все расспросы будет проще простого, но этими словами проклятые стервятники словно били ее каблуком прямо в разверстую грудь. Будто бы они знали все о ее жизни и безо всяких вопросов. Будто они залезли внутрь ее головы. — Никаких комментариев, — повторила она сипло за своим секьюрити. — Мис тер Пэриш! — Мануэла! — Вы знали о том, что ваш бойфренд — убийца? — гаркнул на ухо какой-то борзый молодой журналист. «Он не убийца», — едва не ответила она, но снова сдержалась. Они не имели права знать ничего о том, что она думала. Полсотни метров до машины показались полосой препятствий в несколько миль. Наконец показалась под ногами разметка парковки, один из телохранителей открыл дверцу блестящего Мерседеса, и Мануэла нырнула внутрь, во тьму и тишину. Дверь захлопнулась, и тут же окружающее поплыло прочь. Первые несколько секунд Олдос, сидящий за рулем, молчал. Мануэла сидела, подобрав ноги и зажав ладонями уши. Она ждала, пока уляжется треклятый шум, пока все эти чужие, бесцеремонные крикуны уберутся из ее сознания. Они ничего не знали. Ничего не знали о том, что на самом деле было у нее на уме. Все, что они говорили — лишь сплетни и информация из СМИ, часть которой попала туда из соцсетей и репортажей полиции. Сложить два и два — и как на ладони вся их с Джонатаном незамысловатая история с печальным концом. Сделав еще один глубокий вдох, Мануэла отняла ладони от ушей и утерла взмокший лоб. «Ничего еще не кончено». Так Джонатан сказал ей в конце их свидания. Он на каждом свидании повторял эти слова, потому что отец Аделии сказал ему так, и бедняга Мэтьюз сейчас был готов верить ему больше, чем здравому смыслу. Впрочем, если была хоть толика надежды… К черту здравый смысл. — Как прошло? — спросил наконец Олдос, поняв, что Мануэла взяла себя в руки. — Терпимо, — отозвалась она на выдохе. — Мистер Ройе считает, что удастся договориться с окружным прокурором на сделку. Джонатан ранее не судим, хотя… в отношении Жардан это никого не убедит… тут дела закрываются чаще, чем их фигуранты моргают. — Что именно они от него ждут? — поинтересовался Сесил-старший. — Помощи, — ответила уклончиво Мануэла. — Джонатан готов пособничать следствию. Но я понятия не имею, что он… что он может сделать для них… Оба помолчали немного. Мануэла откинулась на спинку сидения, чувствуя, как к горлу подступает тошнота — запоздалая спутница волнения. Вокруг стало душно, запах бензина встал комом где-то в пищеводе. Она прикрыла глаза, успокаивая пульсирующую боль в висках. Ладонью Мануэла нащупала газету и подняла ее с сидения. По-видимому, Олдос отшвырнул ее сюда после прочтения, а может быть, оставил нарочно, чтобы она увидела. На первой полосе под жирной подписью «ГНИЛЫЕ МЭТЬЮЗЫ» тиражировался неумелый коллаж. Мию арестовали сразу после брата, и ее арест снимали репортёры, так что мрачное и почти пугающее лицо в высоком разрешении не очень удачно контрастировало со снимком Джонатана, сделанным на чей-то телефон. Ману сразу узнала этот снимок, Мэтьюза сфотографировали в тот момент, когда он просил ее о свидании. Мольба на его лице без подходящего фона выглядела почти как чистое безумие, намешанное со страхом. Разумеется, в статье налили кучу грязной воды, но никаких предположений и слухов тут уже не было. Все подавалось так, будто вина обоих была уже доказана, и, как ни странно, главным злодеем хоть где-то выступил не Джонатан. Мануэла пробежала по строчкам. «Что можно сказать о доме Мэтьюзов после такого шокирующего преступления? И что обо всем этом думает глава этого дома Марк Мэтьюз? Империя рухнула?» — Единственное, что он может, и что может быть нужно следствию — это выбить признание из Мии, — подал голос Олдос. «Она ни за что не признается», — пронеслось в голове Мануэлы. Это были не ее слова, а слова Джонатана. Да, Ройе уже предполагал, что такой лакомый кусочек, как признание, точно смягчил бы окружного прокурора. Но никто из них троих, на самом деле, не верил в то, что это возможно. — Так или иначе, ты передала ему мои распоряжения насчет залога? — спросил Сесил-старший. — Да, — ответила Мануэла. — Он знает. Все происходящее казалось безумием, дурным сном. И распоряжение, которое отдал Мануэле Олдос, тоже казалось безумным. Он передал через нее всего одну простую мысль — если Ройе и адвокат Джонатана ничего не добьются с этой сделкой, Сесил-старший просто заплатит залог независимо от его суммы. — Я только не понимаю… зачем, — подала голос Ману. — У Марка Мэтьюза точно нет проблем со средствами, тем более на то, чтобы освободить сына. — Он уже говорил с Джонатаном? — На этот раз Олдос обернулся к ней, воспользовавшись остановкой на светофоре. — Нет, — отозвалась она почти бесшумно. Сесил отвернулся обратно. — Я дружу с Марком уже не один десяток лет, — вздохнул он. — Он… не всегда принимает очевидные решения. — Вы думаете, он не заплатит? — ошарашенно спросила Мануэла. — Я не знаю, — просто ответил Олдос. — Но рисковать не собираюсь. Джонатан — лучший ученик в моей школе, по крайней мере на сегодняшний день. Впереди финал турнира, победитель которого заключит контракт с теннисным центром в Рохэмптоне, выйдет в большой спорт. Он вновь повернулся, но теперь Мануэла видела лишь очертание его профиля. — Очень влиятельные специалисты из Англии будут наблюдать за его игрой; он нужен мне на корте. Конечно, оправдательный приговор под большим вопросом, но так или иначе… я уже слишком много на него поставил. Мануэла едва успевала оправляться от шока. Оставив на потом размышления о тренерском цинизме и том, что Сесил-старший, кажется, и вправду видел в учениках в первую очередь качественно подогнанные кости и мышцы, Ману лишь спросила: — А как же Эндрю? — Эндрю нужно время, и мы оба знаем, почему, — отозвался Олдос. — Я не могу потерять их обоих. Одно упоминание этого имени порождало в груди Мануэлы какой-то болезненный взрыв. Сделав почти бесшумный вдох, она постаралась принять вид, будто по-прежнему держит в уме нить разговора. Но это было ложью — мысли рассыпались, как бусины на лопнувшей леске. — Как он? — позволила себе выдохнуть она. Вообще-то вполне невинный вопрос, если учесть состояние Эндрю последние недели. Но Олдос выдержал паузу, и Мануэла запоздало поняла, что он, уж конечно, услышал смысл, что сквозил между строк. — Я не узнаю своего сына, — наконец промолвил он. — Не первый день, если честно… все, что происходит с Эндрю, меняет его, врачи предупреждали нас об этом. — Но есть и что-то еще? — перебила тихо Мануэла. Олдос кивнул, не оборачиваясь. — Что-то еще… Знаешь, Мануэлита, если бы меня кто-то заставил назвать все, что происходит с моим сыном, парой слов… я бы сказал, что последнее время ему чертовски не везет. Мануэла пропустила вздох, провожая взглядом мелькающие здания, словно утопающие в закатном свете из-за глухой тонировки стекол. На душе у нее тоже вечерело. — За черной полосой ведь всегда следует белая, да? — спросила она больше у самой себя. И тогда Олдос грустно улыбнулся, бросив взгляд в зеркало заднего вида. — Конечно, Ману, — мягко ответил он. — Рано или поздно, даже после самой долгой серией проигрышей — всегда в конце концов хоть раз побеждаешь. Даже если совсем в другом виде спорта.***
Знай Сесил, что отец, пусть даже в шутку, предлагает ему сменить вид спорта, сошел бы с ума. Все дни, что минули с вечеринки Грэга и того мига, когда Мануэла, проронив последние слезы, попрощалась и исчезла, теннис был единственным, что держало его на плаву. Узнав от врача уже почти окончательный диагноз, с которым ему предстоит бороться, Эндрю словно опустился на дно океана с бетонным грузом, привязанным к самому сердцу. Он был уверен, что хуже чувствовать себя просто неспособен. Он испытал все: ярость, бессилие, тоску, отчаянную горечь, холодную злобу и всепоглощающую жалость к себе. Он лихорадочно искал виновника своей беды, останавливаясь то на Уэйне О’Берли, обрушившем трибуну, то на Уоттсе, подмешавшем отраву, то на тех двоих, что накостыляли ему ракетками по голове год тому назад — и всех ненавидел отчаянно. Потом ненавидел судьбу, бога, удачу, что так давно от него отвернулась, наконец самого себя. А потом Джонатана арестовали. И Эндрю в оцепенении наблюдал за тем, как по-настоящему рушится жизнь. Признаться, это немало встряхнуло и даже отвлекло от собственных бед. Злость, которую необходимо было выпускать каждый день, как накапливающийся в ране гной, на сей раз обратилась на тех, кто этого действительно заслуживал — на эгоистичных дураков, с которыми он делил поселок. В лихорадке Сесил проделал путь до яхты «Риган», в холодном бешенстве выплеснул на них кипящую правду, в молчаливой агонии выслушал Мануэлу и в раздирающей усталости вернулся домой. Проснувшись наутро, он пошел на корт. Тренировки сильно сократил доктор Гилберт, да и отец настаивал на отмене нагрузок, но Сесил вдруг вспомнил, что привело его ко всему самому ценному, что он когда-то имел. Тупое баранье упрямство, над которым смеялись соученики из школы, за которое его унижали и ненавидели соперники, то самое, что сделало его чемпионом. Дело, что он умел делать лучше всего — сцепив зубы, биться в стену сколь угодно долго до тех пор, пока она не рухнет. Поначалу Эндрю не знал, чего именно он пытается добиться, придя на площадку и включив пушку. Просто отрабатывал удар за ударом, начиная снова и снова пока головокружение и тошнота не заставили обессиленно упасть на колени. Тогда он осознал. Подавив дурноту, поднялся, глотнул воды и продолжил. Все было потеряно, но за этой чертой неожиданно не наступило конца. Солнце встало, ракетка привычно легла в руку и, несмотря ни на какие напасти, рука вспомнила свою нехитрую науку, знай себе швыряя мячи в самые дальние концы поля. Впервые в жизни Сесил играл, не думая о победе. Он играл, потому что вся жизнь вокруг шла прахом, но он все еще мог играть. Без трофеев, от которых его отрезала болезнь, без Мануэлы, которую он оттолкнул сам, без единой родственной души, в которых он, как думал, никогда не нуждался — у него все еще была игра. Он смотрел записи и видел тот взгляд Джонатана на корте, в день, когда он вышел туда в последний раз перед арестом, и этот взгляд теперь вселил в него что-то живое. Перед глазами Мэтьюза проносилась вся жизнь, он знал, что спустя считанные часы все полетит к чертям. Но в тот момент он мог играть — и играл. Не ради победы и не ради оваций, не ради своих амбиций и не ради похвалы тех, кто был дорог — а во имя себя и во имя любви к тому, что делал. Если и было что-то, чему Эндрю мог у него поучиться за все то время, что знал Джонатана — так только этому. И теперь, когда вокруг него бытие ощущалось выжженной пустыней, к Сесилу неожиданно пришла странная легкость. Наконец-то мучившая всю жизнь, выматывающая до колик и срывающихся легких одержимость победой его отпустила. Эндрю словно вникал, закрывая глаза, в саму суть игры и всего того, что она для него значила. В тот миг он понял наконец, почему отец предпочел теннис всему остальному, почему мама когда-то двадцать лет назад собралась уйти, считая, что он предпочтет игру и ей с сыном. Потому что отец ощущал то же самое. Единение со своим делом столь сильное, что буквально жил им. Жил до сих пор, несмотря на то, что никаких побед уже одержать не мог. И теперь Эндрю, несмотря ни на что, видел путь. Не в амбициях и достижениях, не в трофеях и любовных победах, а в самом пути. В том, как размеренно шаг за шагом идти вперед и за каждый из этих шагов говорить себе «спасибо». Отбросив ракетку в очередной раз и усевшись прямо на настил, Сесил потер глаза, перед которыми бегали белые точки, и посмотрел в небо. Там плыли быстро-быстро друг за другом облака, вспышками пропуская солнечные лучи. Неутомимый бег, беспощадный, безостановочный, как сама жизнь. Всю эту жизнь Эндрю втайне сетовал на выбор отца, считал, что он выбрал смирение. И лишь теперь понял, что отец выбрал свободу. Пришло время и ему сделать то же самое. Отгоревать свои потери, отпустить их — и остаться наедине с собой. Ведь впервые за всю жизнь это был его осознанный выбор.***
Мало какое место сейчас было менее гостеприимным, чем особняк Пале де Фонтэн, и все же единственный гость решился переступить его порог. Еще какие-то несколько дней назад поместье вовсю осаждали репортеры и зеваки, но теперь, когда, казалось, все стало ясно, все разбежались, оставив его пустым и брошенным. Проплывали мимо безжизненные сухие фонтаны, словно застывший в оцепенении, оставленный прислугой сад. Безликие окна, зашторенные, будто ослепленные, и пустота вокруг. Пустота и тишина — явные вестники отчаяния. Бензли позвонил, отлично зная, что прислуга о его прибытии осведомлена, чего нельзя было сказать о хозяине. Конечно, со дня ареста сына Марк Мэтьюз неохотно принимал гостей. Но Ройе было что сказать и уже очень многое хотелось бы услышать. Главе поселка пора было подать наконец свой голос. Горничные не провожали, потому что распоряжений о посетителях не получали, так что наверх к кабинету друга Бензли шел один. Друга. Человека, которому безгранично доверял и пользовался его доверием в ответ. Какими теперь станут их отношения? Марк даже в самые тяжелые дни оставался сильным человеком и уже давал понять, что готов поступить по совести, но… сказать не значит сделать. Уж это Бензли по долгу службы выучил на отлично. Он постучал и услышал короткое «да», явно адресованное прислуге — по одному тону было ясно. Это «да» означало скорее «нет» для тех, кто хорошо знал Марка, но сегодня Ройе не принял этот ответ. Отворив, он вошел без слов и закрыл за собой двери. Мэтьюз бросил на него всего один взгляд и молча отвернулся. Он сидел в кресле, глядя в окно и вроде как создавал видимость работы, но Ройе сразу заметил стакан посреди бумаг на столе, и понял, что они скорее выполняют роль декора. — Марк, дружище, — начал Бензли. — Я знаю, что ты не хочешь обсуждать ничего из того, о чем я пришел поговорить. Но тем не менее, я не был бы собой, если б не пришел. — Это точно, — ответил Марк с горькой усмешкой. И в этой усмешке просквозила вся его суть. Марк был добряком в стальной броне, и даже самые жесткие его решения были продиктованы этой натурой, для всех он всегда старался быть хорошим парнем. Не казаться, а быть. Бензли знал, что в их положении, на той высоте, где они оба находились, это невозможно. Безумие, что Марку все еще удавалось сохранить этот огонь внутри себя непогашенным. — Ты ведь не заставишь меня давать заметок в СМИ? — спросил Мэтьюз. — Мне это ни к чему, — пожал плечами Бензли, присаживаясь в кресло. — Я здесь, чтобы мы с тобой вместе решили судьбу твоего сына. — Если бы я мог, — произнес, не оборачиваясь, в полголоса Марк. Бензли выдержал паузу. — Джонатан свою судьбу решил самостоятельно, — вздохнул Мэтьюз. — Я мог бы помочь ему тогда, еще до того, как он решил взять ее в свои руки. Но что ты ждешь от меня теперь? — Я говорил с окружным прокурором, — ответил Бензли. — Джонатану могут существенно скостить срок, если нам удастся заключить сделку с полицией и ФБР… Марк нахмурился, на раз выдавая, что именно эта тему больше всего не хотел затрагивать. — Я знаю о сделке, которую они предлагают. Хочешь одного моего ребенка вытащить за счет другого? Он наконец повернулся, и Бензли невольно замолк, глядя на друга. На лице Марка отразились все те дни, что он пережил после ареста сына и дочери. Каждый их них оставил отпечаток, словно несколько лет разом. Ройе поразился, насколько Марк постарел за столь короткий срок. — Я хочу вытащить невиновного за счет того, кто виноват, — твердо произнес он. — Ты знаешь меня. Мне не нужно ничего, кроме правды. — Кроме твоей правды, — поправил Марк беззлобно. — Как ты мне прикажешь спасать его, Бензли? Ты думаешь, я способен на это? — Ты должен принять решение, — вздохнул Ройе. Как бы то ни было, перед ним все еще его друг, самый мудрый человек из тех, что он знал. Пусть и сломленный. Довольно поддавков. — Марк, он подвел тебя. Я знаю. Знаю, как это больно, когда дети не оправдывают наших ожиданий… все мы с этим столкнулись здесь, в Жардан, ты же знаешь. И ты всегда был на нашей стороне. На стороне своих. Что бы они ни сделали. Неужели с родным сыном ты поступишь иначе? Марк вздохнул, и Бензли пропустил мысль, что друг, должно быть, сейчас жалеет о том, что не курит — сбросить напряжение очевидно необходимо было обоим. — Ты говоришь как отец, Бензли, — произнес Марк. — Но я, я — не только отец. На мне лежит огромная ответственность, и ты знаешь, какая. — За поселок. Знаю. — Я должен держать вожжи, что бы ни случилось. Должен каждый день подниматься и бороться. За наш дом, который мы вместе построили. За мое дело, за тысячи людей, которые зависят от меня. Мы оба совершали много сомнительных поступков, дружище, но теперь… Это может слишком дорого мне стоить. Бензли откинулся на спинку кресла и подтянул ногу на ногу. Именно поэтому Марк и стоял во главе них, именно потому, что выбирал всегда общее, а не свое. И теперь он не поступит иначе. — Я знаю, что ты думаешь, — устало сказал Марк. — Он меня, наверное, никогда не простит. — Он уверен, что это ты не простишь его, — усмехнулся грустно Бензли. — Мне не за что его прощать, — хрипло ответил Мэтьюз. — Он мой сын. Джонатан такой, каким я его создал. Так что все его ошибки — мои. И я сделаю все, чтобы исправить их, даже если это будет трудный путь. По легкому пути я не шел никогда. И это было правдой. Бензли потер переносицу, соображая, что теперь делать. Сам он был другим, и всегда намертво вцеплялся в свое, даже если защищал зло. Так уж они были устроены здесь, в этом богом проклятом месте, а Марк… он был лучше них всех, хотя и создал его. Еще одна ошибка, за которую он, должно быть, теперь себя ненавидит. Это несправедливо, ведь они все были в ответе за это. — Марк, ничего еще не кончено, — приглушенно произнес Бензли, наклонившись к столу и коснувшись его ладони. — Еще есть шанс удержать тебя на плаву без этих… жертв. Ты ведь понимаешь, что Мие тюрьма не грозит. Я сумею договориться, где следует, мы определим ее туда, где ей помогут… — Конечно, друг мой, — сжав его руку, с трудом улыбнулся, не скрывая горечи, Марк. — Я в это верю. Сделай то, что считаешь нужным. Ты же видишь, я ни в чем не намерен тебе препятствовать. Очень натянутое чувство утешения преследовало Бензли, пока он спускался из кабинета друга. Не разрешение действовать по-своему ему было нужно от Марка, но… это все же лучше, чем совсем ничего. Ройе уже собирался сесть в машину, докуривая сигарету, кода увидел спешащую через сад к нему фигуру. Вытянувшись, Бензли молча ждал, когда к нему подойдет Мейсон. Тот запыхался и вместо приветствия коротко и вскользь пожал ему руку. — Мне нечем пока порадовать тебя… — начал Бензли, но Мейсон отмахнулся. Он облизнул губы, и тогда Ройе понял, что покрасневшее лицо и рваное дыхание среднего Мэтьюза не были признаком торопливого шага. — Не знаю, что он там тебе сказал, Бензли, — проговорил сбивчиво Мейсон, — это на его совести, что бы Марк ни решил. Я лишь об одном тебя прошу. Подняв глаза, он вперился в лицо Бензли почти отчаянно. — Спаси моего племянника. Что бы ни потребовалось… не слушай старого индюка. Он слишком ослеплен своим горем. Сделай все, что нужно, чтобы спасти Джона. И почему-то от этой отчаянной просьбы на душе у Бензли стало светлее. Как будто Мейсон указал ему на тот самый легкий путь, будто верил в него — будто легкий путь все еще был возможен. Потрепав за плечо, Бензли улыбнулся Мейсону и бросил окурок себе под ноги. — Ничего еще не кончено, — как молитву, повторил он. — Вот увидишь.***
Аделия впервые на своей памяти шла этим путем пешком. В пределах поселка вообще редко кто передвигался на своих двоих, хоть дома и стояли в относительной близости друг от друга, но попасть за ограды было куда быстрее на машине, да и прогулки вдоль проезжей части приятными назвать было трудно даже в Жардан Рояль. Однако подъезжать к Виньябле с водителем означало породить очередной повод для сплетен среди прислуги, откуда они обычно очень быстро доходили до хозяев. Аделия не собиралась сообщать о месте своего назначения никому. Она шагала вдоль фигурных решеток, по памяти вспоминая повороты. Редко ее маршрут вел к поместью Уоттсов, но все ж таки места были знакомые. Солнце клонилось к горизонту, но еще припекало, безветрие делало зной еще назойливее. Адель в который раз с досадой отметила, что на колесах поселок кажется куда меньше, нежели если тащиться своим ходом, но в этот момент наконец показалась меж листвы знакомая крыша. Аделия обошла заметно облупившуюся ограду и с удивлением обнаружила, что ворота распахнуты настежь. В будке охраны не обнаружилось никого, ни одна живая душа не препятствовала пути во двор, который она уже давненько не видела при свете дня. Бассейн пустовал, на дне внушительным слоем собрались сухие пальмовые ветки, какой-то мусор и куча пустых банок от пива. Подняв взгляд, Адель смекнула, что последние, кажется, прицельно швыряли с балкона второго этажа. Плитка вокруг бассейна потрескалась и поломалась, добрая половина оной вообще отсутствовала, парковка была пуста. Жухлые пальмы, некогда аллеей обрамлявшие двор, лениво шуршали листьями на едва заметном ветерке; две из них обломались под корень. Ни одно поместье в Жардан не выглядело столь паршиво. Даже странно, что Марк Мэтьюз позволил остаться на территории своего прекрасного Сада такому обветшалому и запущенному дому. Впрочем, подумала в тот миг Аделия, Марку Мэтьюзу явно было теперь не до того. Некогда шикарные двери из белого дерева отворились у нее на глазах, и на крыльцо легкой походкой спустился Кэмерон. Он остановился на последней ступеньке, сунув руки в карманы брюк, с сигаретой в зубах и молча смотрел, как Адель подходит. Она не ускорила шага. Внутри стучало набатом от неясного волнения, и глядя на Уоттса, Аделия ощутила, что и у него внутри сейчас грохочет тот же метроном. Глупо, если посудить — сколько раз она бывала в его доме? Однако оба без слов осознавали, что на сей раз все иначе, чем прежде. — Привет, — бросила она просто, подойдя. — Пришла, — усмехнулся снисходительно Кэмерон. Уж конечно, он заметил, что она приперлась пешком, да еще и на лице наверняка, как всегда, написано все, что думает. Аделия приосанилась и постаралась вложить во взгляд побольше оптимизма, когда деловито окидывала им убранство Виньябле. — Ну, показывай, что у тебя тут интересного. Из дверей шмыгнул мимо хозяина черепаховый тощий кот и завозился в ногах у Аделии, она ойкнула, перебирая каблуками. Уоттс рассмеялся, молча взял кота и перекинул обратно через порог, но кот вернулся и стал старательно тереться о ее колени. — У него есть имя? — спросила Адель, присев на корточки и почесывая кота за ухом. — Нет, — качнул головой Кэмерон. — Он сам ко мне прибился, так что… кто я такой, чтобы его называть? Он повел ее внутрь, Аделия перешагнула порог с котом на руках. Внутри было непривычно сумрачно, хоть она и не припомнила, чтобы видела когда-то этот дом не в полумраке извечных уоттсовых тусовок. Внутри будто бы все было не так плачевно, как снаружи, Адель даже учуяла слабый запах краски. Неужто кто-то пытался припудрить это место хотя бы для вида? Тем не менее, общий вид поместья не изменился. Все те же царапины на некогда роскошном мраморе пола, трещины на благородном дереве перил, щербато улыбающиеся стеклярусом люстры, вытертые, прожженные ковры. Этот дом некогда был образцом великолепия, как и любой в Жардан, но Кэмерон оставил тут свой, особый след. Весь дом, словно портрет Дориана Грея, рушился изнутри вместе с душой хозяина. На мгновение Аделии показалось, что именно затем он и привел ее сюда: показать свое сломленное нутро, поделиться тем, о чем никогда не сможет сказать вслух. Уоттс легонько раскинул шторы, и в холл просочились скупые солнечные лучи. Все здесь ощущалось совсем иначе в дневном свете: не было привычного грохота и толпы, ярких пятен света и колотящейся посуды, крови и слез, хохота и стонов. Адель представила, что именно в такой дом Кэмерону приходится возвращаться после своих гремящих на весь поселок вечеринок, после всего шума и гвалта — оставаться в этой мертвенной тишине, в окружении созданных им же разрушений. Глядя теперь в его лицо, усталое, покрытое мелкими, едва заметными шрамами, хранившее следы пережитой боли, но спокойное, она вновь подумала, что дом этого человека как нельзя лучше отражал все, что происходило у него внутри. — Как твоя мама? — спросила Адель, опускаясь на диван посреди зала. Она отпустила кота, но тот остался сидеть на коленях. Аделия лишь смахнула с юбки песок, оставленный грязными лапами. — В порядке, насколько это возможно, — пожал плечами Уоттс. То же он, наверное, сказал бы и о себе. — К счастью, она стала придерживаться рекомендаций врачей. Я думал, когда отец пропишется здесь на постоянке, это ее доконает, но… все вышло наоборот. — Она счастлива видеть его здесь? — невольно удивилась Адель. Кэмерон не говорил о своей семье, но слухов в поселке о Уоттсах ходило достаточно. — Конечно, — безнадежно ответил он, подняв на нее взгляд. — В этом-то весь и ужас. Но пока он тут ошивается, это словно… ей придает какой-то бодрости. Я боялся, что он сбежит, как всегда, и она снова сдаст, но теперь уже боюсь, что он никогда отсюда не уберется. Сколько бы ни проходило дней, что Адель вот так говорила с ним о чем-то личном, она все никак не могла привыкнуть, что он открывается ей. Сумев сопоставить все факты и ощущения, она все же догадалась, почему их так яростно тянуло друг к другу — слишком уж похожие чувства они испытывали. Он — с самого начала, она — после череды разбивающих сердце попыток; оба до дрожи боялись кому-то довериться. И вдруг, распознав друг в друге столь знакомый страх, прибились, как утопленники течением, друг к другу, толком не понимая, зачем. Ясно было лишь, что обоим это по неизведанной причине необходимо. — Если ты голодна, я скажу прислуге принести чего-нибудь с кухни, — опомнился Уоттс. — Накроют нам ужин? — вдруг улыбнулась она. — Сервированный стол, вино, мидии с сыром? Кэмерон замер, глядя на нее и невольно расплываясь в усмешке в ответ. Очевидно, что ничего подобного он, конечно, не сделает даже при помощи слуг. — Ну, несмотря на паршивый вид дома, мидии найдутся, — заметил он. — Да и насчет вина, думаю, сомневаться не приходится… А что тебя так веселит? Вместо этого Адель поднялась, ссадив кота, и, взяв Уоттса за рукав, повела по лестнице. Спасибо тусовкам, она хорошо ориентировалась в этом странно знакомом и незнакомом одновременно месте. — Уверена, что мидии здесь не хуже, чем в ресторане Изабель, а вино и подавно, но я здесь не за этим, Кэмерон. Они поднялись этажом выше, а после Адель свернула в сторону балкона, выходящего аккурат на двор. Здесь стояли лишь два засыпанных песком и мелкой листвой лежака, а под одним из них обнаружилось четыре закрытые банки пива. Усевшись на один из лежаков, Аделия закинула ноги и наощупь достала одну из банок под сидением. Обернувшись на все еще стоящего в дверях Кэмерона, она качнула головой на второй шезлонг. — Я пришла сюда, чтобы провести время так, как могу провести его только с тобой. Уоттс подавил смешок и, подойдя, плюхнулся рядом. Лежак скрипнул под его весом, в тот же миг вихрем на балкон вбежал кот и забрался к хозяину на живот. — Я все-таки настаиваю на мидиях, — отпив щедрый глоток из банки, заметил Кэмерон. — Как скажешь, — легко согласилась Адель. Она нащупала под ножкой шезлонга пустую банку и, приподнявшись, метнула ее в бассейн. Банка легко взлетела и со звоном упала в груду таких же, уже покоящихся на дне. Кэмерон рассмеялся. — Я, признаться, думал, тебе тут все будет отвратительно. Аделия как раз сделала глоток из банки, так что не смогла ответить сразу. Непривычный вкус пива бередил нутро и мысли. Почему-то именно в обществе Уоттса ей хотелось пробовать все то, с чем она доселе толком не была знакома. Приподнявшись, она сделала всего один шаг, чтобы пересесть к нему на колени. Кэмерон сел, придержав ее за пояс, кот недовольно перевернулся, но так и остался лежать клубком, зажатый между ними. — Здесь грязно и пусто, — ответила наконец Адель. — Дом в ужасном состоянии. Про бассейн вообще молчу. Как ты тут живешь? Она глянула ему в глаза и увидела там искорку интереса. Он словно знал, что она продолжит. — Но в целом мне нравится, — закончила она, перестав его мучить. — Здесь спокойно и тихо. А еще тут ты. От одного того, как Уоттс оглядел низ ее лица, внутри полыхнуло. Адель уже готова была поддаться на ласку, но вспомнила еще кое-что, что хотела бы выяснить до того, как ни о чем насущном рассуждать они уже не захотят. — У тебя есть мысли, почему твой отец вдруг решил здесь поселиться? — спросила она, отпив из его банки. — Есть, к несчастью, — нахмурился Кэмерон. Он даже отстранился слегка, словно не желая мешать эти мысли с теми, что владели им только что. — Я слышал один его разговор на днях… Не могу ручаться точно, но, кажется, отец имеет план продать поместье какому-то своему подельнику. — Продать Виньябле? — осела Адель. — Да… не знаю, когда именно он планирует это сделать, но очень хочет провернуть все в обход Марка Мэтьюза. Не знаю, как тебе, а мне сдается, это хреновый знак. Аделия помолчала, обдумывая сказанное. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что знак и правда хреновый. — И ты… рассказал об этом кому-то? — Нет, — покачал головой Уоттс. — Хотел сказать Мэтьюзу, но… с нынешними событиями ему только моих проблем не хватало. Я подумал, что, быть может, стоит сказать твоему папаше? Потребовалась секунда, чтобы Адель оценила все перспективы этого великолепного решения. Она медленно мотнула головой. — Он не оценит. Даже если информация и правда стоящая, вряд ли он обернет это в твою пользу. А вот Марк… — Марку сейчас не до того, — отмахнулся Кэмерон. Должно быть, он прав, решила Аделия. В конце концов, признание могло и подождать. Продать поместье в его нынешнем состоянии кому бы то ни было потребует времени. Вопрос только в том, почему Фрэнклин Уоттс решился на это именно сейчас. — Не забивай голову моими бедами, — сказал Кэмерон, заметив складочку, залегшую у нее меж бровей. — Ты ведь здесь не для этого? Она обернулась к нему и улыбнулась, обвив руками за шею. И правда, она здесь точно не для того, чтобы что-то для кого-то вынюхивать. — Я здесь для того, чтобы заесть это добротное пойло мидиями, а после славно порезвиться с тобой прямо на свежем воздухе. — Вот как? — ухмыльнулся хитро Уоттс. — На свежем воздухе я тут еще не резвился… И кто из нас на кого плохо влияет? Аделия закусила губу и картинно подумала. — Этот дом ужасно влияет на нас обоих.***
Внутренний двор реабилитационного центра выглядел совсем не хуже какого-нибудь дизайнерского сада в Жардан Рояль. Кругом шумели остриженные кипарисы, вуалью плыли по воздуху ветви карликовых ив, на клумбах уже распустились, овевая гостей ароматом, крокусы и ирисы. Посреди сада возвышалась белокаменная стела с фонтанчиком. Там, в окружении кустов барбариса и магнолий Бензли и нашел ее. Хантер сидела на нагретом мраморе, подтянув колено к груди, босиком, в длинных носках, и сосредоточенно писала что-то в записную книжку. Стоило ему подойти, она по инерции захлопнула блокнот, но, сфокусировав взгляд на нем, расслабилась и улыбнулась. С легкой, знакомой хитрецой, но на сей раз очень слабой. — Как тебя пустили? — вместо приветствия спросила она. — Ну, а ты думала, кто я, мать его, такой? — усмехнулся Ройе, присев рядом с ней. — Как ты? Хантер поджала губы и качнула головой, вскинув брови и бросив взгляд куда-то в сторону. Ответ неопределенный для любого, кто ее не знал. Бензли оглядел похудевшие белесые ноги с острыми коленками, торчащие из-под белой фланелевой футболки плечи, соломенные волосы, похожие на колтун. И все-таки в лице средней мисс Ферлингер не было больше той смертельной усталости и мути, что он застал в последний раз, когда видел ее. Что-то во взгляде Хантер прояснилось, и от этого она посветлела изнутри. — Путь восстановления небыстрый, — ответила наконец она, — но он уже начат. Что там происходит, во внешнем мире? Мне тут даже новости смотреть не разрешают. Бензли подавил усмешку. Несмотря на явно вымотанный всем произошедшим вид, Хантер оставалась собой. — Джонатан под арестом, Мию уже отпустили, за отсутствием улик. Мы с окружным прокурором обговариваем сделку с ФБР, которая поможет вытащить его хотя бы на время до суда. — Думаешь, он сможет найти еще какие-то доказательства вины Мии? — скептически глянула она. — Нет конечно, — поморщился Бензли. — Все, что он может — это уговорить ее признаться. Хантер лишь фыркнула в ответ, покачав головой. Не требовалось говорить вслух, что эта вероятность до ничтожного мала. — Ну, а что Марк? Уже давал какие-то комментарии? — Нет, кроме тех, что услышал от него лично я, — поджал губы Ройе. — Я хотел удостовериться, что в случае, если ФБР откажет в сделке, Марк сделает все возможное, чтобы Джонатан хотя бы дождался суда на свободе… — Должно быть, сумма залога для него — сущая мелочь? — уточнила Хантер. Бензли потер переносицу, не зная, как даже самому себе объяснить ответ Марка и не солгать. Он ведь не сказал прямым текстом, что не заплатит… И все же Бензли доверял своему чутью и на помощь Мэтьюза не рассчитывал. — Марк блюдет свою репутацию сейчас сильнее, чем когда-либо, — уклончиво пояснил он. — К счастью, на Джонатана достаточно успел поставить Сесил. Он жаждет видеть его на корте на предстоящем финале турнира, так что подстрахует с залогом. Подувший сильнее прежнего ветер снова пахнул нежным запахом крокусов, Хантер прикрыла глаза, подставив лицо солнцу, и отложила блокнот в сторону. — Значит, Джонатану дадут время выбить из сестры признание, — повторила она. — Полагаю, о сделке знаете только вы двое? — Официально для всех он выйдет под залог, — объяснил Бензли. — О сделке знают лишь те, кому я доверяю… И все же, думаю, рано или поздно информация о ней просочится в поселок. Времени у нас еще меньше, чем определит суд. Он бросил взгляд на нее, но Хантер никак не отреагировала на его слова о доверии. Пожалуй, теперь, после основательной промывки мозгов от всего, что их засоряло, Хантер станет еще менее болтлива, чем раньше. — А Миа? Что говорит она? — спросила Хантер после паузы, словно что-то старательно анализировала в уме. Словно каждое пророненное им слово было сродни драгоценной пищи для нее, насыщало и восполняло запас жизненных сил. Хантер медленно и терпеливо выуживала из него сведения, которых столь долго была лишена, и это будто питало ее куда лучше всех здешних лекарств. Мозг его любимой проныры требовал топлива. — Я не смог поговорить с ней ни во время, ни после ареста, — снисходительно отвечал Ройе. — Но, полагаю, немногое потерял. Миа на коне: все ее планы осуществились, ей теперь только и нужно, что помолчать и проявить терпение. — Надеюсь, тебе удастся хорошенько ее вытрясти после признания, — заметила Хантер. — Говоришь так, будто не сомневаешься в том, что она признается. — Сомневаюсь, но думаю, она все же сделает это, — ответила Хантер, открыв глаза. — И тогда мне очень хотелось бы узнать, как именно она все-таки отравила кофе в закрытых банках. Бензли уже задавался этим вопросом и даже пытался говорить по душам с прислугой поместья Пале де Фонтэн. Он и сам не мог понять, как можно подмешать даже часть яда в законсервированную банку, да еще и в таких промышленных масштабах. — Узнаем, — кивнул коротко он. — Что говорят врачи? Тебя скоро отпустят? — Скоро. Было заседание суда, стараниями Фрэн мне впаяли только восемьсот часов исправительных работ и хорошенький штраф… Так что по возвращении придется немного запачкать руки. — Действительно пойдешь на работы? — невольно усмехнулся Ройе. — Уоттсу после его эпичного провала с мескалином тоже что-то там впаяли… не помню, чтобы он хоть раз явился. Хантер повернулась и переложила ноги ему на колени, подвинувшись ближе. — Уоттсовы проблемы, — коротко сказала она. — А мой путь восстановления начался с честности… так что пусть пройдет под ее флагом. Разглядывая ее расслабленную худую, длинноногую фигуру, Бензли воздержался от новых расспросов. Он, разумеется, выяснил все подробности ареста Хантер в тот же день, и тот факт, что она не стала козырять именем отца, сильно смягчил судью — это он Ройе сказал лично. Вероятно, эта девчонка, как и всегда, знала, что делала. — Ну а что отец? Гордится тобой? — Мы еще не говорили, — пожала плечами Хантер. — Но, полагаю, чего-то подобного он от меня и ждал. Как он отреагировал на арест Мэтьюзов? — Феерично, — цокнул Бензли. — Разумеется, с учетом всех последних событий, ему скандал в доме Мэтьюза, да еще с таким размахом, только на руку. Хантер уложила голову ему на плечо, снова закрыла глаза. На сказанное она никак внешне не среагировала, по-видимому, уже предугадав такой исход событий в уме. Бензли невольно пошарил пальцами по ее горячей макушке, словно желая подбодрить. Потянувшись, он указал на блокнот: — Личный дневник? — Вроде того, — кивнула она. — Дневник воспоминаний. Тех, которые удается сохранить. Таких немного. — Есть что-то, с чем я мог бы помочь? — поинтересовался Ройе. Открыв глаза, Хантер с мгновение поглядела в расфокусе перед собой, а после подняла голову и спросила: — Ты рассказывал мне, как начал работать с тем парнем, что в итоге оказался Касом? Я не помню, как именно он стал твоим слежкой? — Не рассказывал, — метко припомнил Бензли. — И как же? Он легко ухмыльнулся, вспоминая весь их совместный с Артуром профессиональный путь. Кому расскажешь — не поверят… — Уэстбрук сам набился ко мне в помощники, когда понял, что Кас охотится за заговорщиками и за ним в том числе, — напомнил Бензли. — Мне тогда как раз требовался незаметный паренек, который хорошо знает Виньябле и может по-тихому там ошиваться и подглядывать для меня. Что ни говори, а парень он оказался мозговитый… Хантер словно сканировала его слова глазами, до того сузила их и внимала, почти не дыша. — Артур сам попался в Виньябле на слежке — только после его ареста я понял, что именно он вынюхивал. Тогда я еще засылал в особняк Уоттса федералов, они его и взяли вместе с записями, которые позже мне немало пригодились. Уэстбрук тогда отмазался, сказал что-то вроде того, что выслеживал некоего дилера, подсадившего на вещества его подругу. Я пробивал его по базе — ни арестов, ни других проблем с законом за ним не числилось, собирались его пнуть под зад, но он активно попросился работать со мной. Сказал, что в Виньябле всех знает наперечет и умеет быть незаметным. Так и подрядился на службу. — И ты ничего не заподозрил? — уточнила Хантер. — Нет, мы же сами его взяли. Как он потом сказал, в тот момент он и сам не планировал меня искать, а узнав, из-за чего мы кошмарим тусовку Уоттса, понял, что это его шанс найти убийцу раньше федералов и не попасться. Хантер открыла блокнот и записала что-то неразборчивым почерком. Бензли глянул, но вчитываться не стал. — Это же не твое воспоминание, — заметил он. — Я записала не его, — ответила Хантер, снова улегшись затылком ему на плечо, — а этот момент. Вдохнув ароматного цветочного воздуха, свежего от гуляющего ветра, ощутив солнечные лучи на лице, Бензли прикрыл глаза, продолжая едва заметно гладить Хантер по макушке. Странное умиротворение овладело им здесь, рядом с ней, захотелось и самому записать, запечатать это воспоминание так, чтобы когда-нибудь откупорить и снова ощутить этот покой. Подобное чувство раньше бывало у него лишь после окончания тяжелого и муторного дела, а нынче… ничего, как повторял он, еще не было кончено. Однако здесь, рядом с этой странной не по годам мудрой девицей, Бензли словно получил передышку и шанс восстановить силы. — Надеюсь, скоро ты придешь в норму, — тихо проговорил он, не желая нарушать медитативную расслабленность обоих. — И больше не позволишь загнать себя в такую пропасть. Хантер улыбнулась одними губами, умиротворенно вздохнула и обняла его локоть, устраиваясь уютнее. — Ни в коем случае, — промурлыкала она в ответ. — Теперь только я. Я загоню в пропасть любого, кого захочу.***
Так редко Хейзел теперь покидала «Рококо», что, оказавшись дома, ощутила вокруг странный незнакомый на первый взгляд запах. Ей нужно было собрать скарб, чтобы не сидеть в отеле в одном и том же и не таскаться в Пасадену каждый раз, когда требуется что-то из вещей. Грэг ясно дал понять, что минимум до первой зарплаты она может занимать апартаменты в «Рококо» без зазрения совести и работать в любой вечер, когда посчитает нужным. Собирая шмотки в увесистый чемодан, Хейзел мельком оглядывала комнату, проверяя, не забыла ли какую-нибудь необходимую мелочь, когда в очередной раз затрезвонил сотовый. Эта мелодия стояла на звонке Лайлы, которую Хейзел игнорировала уже неделю. Не по своей воле — иногда отсыпалась после работы, а иногда просто не знала, что сказать. Она нутром чуяла, что подруга устроит разнос, едва прознав о том, чем Хейзел теперь занимается. Тем не менее, трубку все же сняла. Не может же это длиться вечно. — Хейз? Боже, где ты? Я даже в агентство звонила, узнать, не выжила ли тебя близняшка и не сжила ли вообще со свету! Почему не отвечаешь? — Ох, подруга, — выдохнула Хейзел, обессиленно опустившись на диван. — Нет-нет, с близняшкой у меня все хорошо. Я по-прежнему работаю на Вудкастера. Вздох облегчения, который послышался в трубке, отчего-то вызвал у Хейзел стыд. — Надеюсь, ты оставила затею его соблазнять? Хейз? — Да… — невольно усмехнулась она. — Это в прошлом, не волнуйся. Дело такое, Лайла… мне теперь ни это, ни сам Грэг не нужны. На том конце провода на мгновение повисла напряженная пауза. — Так… — кашлянула Лайла. — И что ты там еще задумала? Стиснув кулаки до того, что ногти впились в ладони, Хейзел на одном дыхании протараторила подруге все, что случилось с ней за последние недели. Утаила лишь тот факт, что после злополучного вечера с немецкими гостями работала еще дважды. — Так что… в общем, я теперь помогаю в «Рококо». Здесь платят намного лучше, чем в агентстве. И за меня больше волноваться не нужно. — В ответ ничего не послышалось, и Хейзел глянула на дисплей, чтобы удостовериться, что подруга не отключилась. — Лайла? Ты здесь? Наконец после длинной паузы послышался звук прочищаемого горла. — Хейзел, — сипло произнесла Лайла. — Ты… с ума сошла? Закатив глаза, та поднялась, решив не терять времени и продолжить собираться. — Да брось, — отмахнулась она. — Ну что такого, если я побуду на подхвате в этом его отеле? Там полно девчонок, и все они вполне довольны своим положением… — Хейз, он подложил тебя под клиента в своем борделе! — ошарашенно выпалила Лайла. Ну да, так звучало дерьмово. Но Грэг ведь не заставлял… просто предложил хорошую компенсацию. — Вообще-то это больше было похоже на просьбу о помощи… — заметила Хейзел. — Ты с ума сошла! — повторила Лайла, уже не стесняясь в выражениях. — Хейзел, немедленно вали из этого места! Прямо сегодня, сейчас! Собирай манатки и беги домой! Ты меня слышишь? Хейзел невольно улыбнулась. — Я дома, Лайла, — ответила она. — Никто меня там силой не держит. Хочу — могу уехать в любой момент. Ну что ты, в самом деле? Все будет хорошо. Я пока там посвечу лицом, может быть, даже познакомлюсь с кем-нибудь обеспеченным и симпатичным… или просто подзаработаю и свалю к чертям из этого поселка. Она снова села на диван, держа в руках ночную сорочку. — Лайла, он обещал десять штук за тот вечер. Только за один вечер. Ты понимаешь? Десять штук. Я могу больше никогда не возвращаться в его долбанный особняк, никогда больше не работать прислугой… — Хейзел… — обреченно простонала Лайла. — Господи, неужели ты не понимаешь? Ни цента ты от него не увидишь… Я прислуживала на его проклятой тусовке голой целую ночь, забыла? Вудкастер и мне обещал кругленькую сумму! И где она теперь? Хейзел помнила эту историю. Лайла подписалась на унизительную обслугу на дне рождения близнецов, а после нахамила близняшке, за что вылетела из Диаман Флувьяль с треском. Чего она, в конце концов, ожидала? — Я буду умнее и осторожнее, — пообещала Хейзел. — К тому же, не он один в «Рококо» распоряжается деньгами. Девочки, которые там работают, прекрасно ко мне относятся. Хватит уже… — Умнее… — расхохоталась бесшумно Лайла. — Умнее Вудкастера? Хейз, я бесконечно могу поливать его дерьмом, но… ты не умнее его. Ты лезешь туда, куда не следует. Помяни мое слово. — Посмотрим, как ты заговоришь, когда я оплачу нам целый чертов круизный лайнер, — улыбнулась Хейзел. Она уже знала, как обходиться с близнецами, чтобы не попасть в опалу. Кретину ясно, что они ненавидят дерзость и обожают раболепие. Разве трудно поиграть по их правилам, если за это так хорошо платят? — У нас еще все будет, подруга, — шепнула она, закусив губу. — Вот увидишь. Я их не боюсь. — В этом-то все и дело, — тихо отозвалась Лайла, уже без доли шутки и даже гнева. — Те, кто их боится, держатся от них на расстоянии. Тех, кто боится, они не могут достать. А ты у них на ладони. Что Хейзел могла ответить? Она старалась избавиться от страха так долго. Не разворачиваться же теперь назад! Однако, закончив разговор с Лайлой, Хейзел ощутила неясное напряжение от предостережений подруги. Та совсем не как обычно говорила с ней на этот раз, без доли нравоучений и попыток выделиться. Все же, быть может, стоило поостеречься, хотя бы немного… Недаром ведь говорят: только страх помогает порой зверю спастись от хищника. Лишившись страха, он идет прямо к хищнику в пасть.***
Треск пламени — и занялась огнем сигарета в зубах Грэга Вудкастера, стоящего на пороге своего особняка. Щелчком он отправил потухшую спичку в сторону газона, проигнорировав последовавший за тем недовольный взгляд, брошенный садовником. Сунув руки в карманы своего идеально отглаженного костюма, Грэг надел солнцезащитные очки и продолжил со смаком смолить, наблюдая за громоздким автовозом, с трудом разворачивающимся во дворе Диаман Флувьяль. Эта махина привезла его новенький с пылу с жару подарок самому себе — первая в своем роде крупная покупка, которую Вудкастер сделал на свои честно (ну почти) заработанные деньги. Этот факт грел больше прочих. Больше не нужно было пресмыкаться в ногах у тюфяка-папаши, чтобы выпросить новую игрушку. Теперь Грэг и сам был способен скинуть нули на собственной карточке и разом оплатить покупку спортивной машины последней модели. По статусу полагалось теперь ездить на чем-то получше облупленной, повидавшей виды Феррари. Свежий едва с конвейера темно-серый с искринкой Бентли Континентал идеально совмещал в себе щеголь спорткара и солидность старого доброго люкса. Самое то для большого босса, который еще не растерял волос. Сев за руль, Грэг нащупал под ногами педали — чувствительные нервы тачки, реагирующие на каждое прикосновение, заставляющие ее заводиться с пол-оборота или, напротив, замирать, послушно рыча прямо у хозяина под рукой. Настроение на целый день теперь было обеспечено, так что Грэг довольно выехал со двора, намереваясь прокатить новенькие шины, да заодно посмотреть, как дела в его уже родном баттерфляриуме. На КПП пропустили без лишних задержек, никаких пробок для такой машины не существовало, так что уже спустя считанные четверть часа Грэг вальяжно вторгся в святая святых порока и отменного стиля. Девочки привычно окружили, на ходу выдумывая поводы привлечь внимание, но, к удивлению Вудкастера, появилась еще одна девочка, которую увидеть здесь так рано он никак не ожидал. От стойки администраторов ему приветственно и с выражением лица, не сулящем ничего хорошего, ему махнула какой-то папкой Мэдли. Отмахнувшись от леди в черных шелковых пеньюарах, Грэг подошел и сразу нахмурился, чтобы никто тут не подумал, что он разрешил расслабляться. — Чего это ты здесь забыла? — спросил он вместо приветствия, тем не менее, клюнув сестру в щеку. — Голди вызвонила, ты же у нас слишком занятой, — укоризненно глянула поверх узких солнцезащитных очков вразлет Мэдс. — Я машину оформлял, — поморщился Грэг, пожевывая воздух. — Подождать это не могло? — Сам смотри, — фыркнула Мэдли, вручая ему папку. Грэг присмотрелся, смутно припоминая лицо на фото, скрепкой прикрепленное к бумагам. Пропавшая девица, которую он посчитал за проверку отца. Благо, с заменой в виде Хейзел все разрешилось благополучно. — Она вернулась? — спросил он, подняв нахмуренный взгляд на Голди. — Нет, — качнула головой та. — Я взяла на себя смелость, сэр, самостоятельно кое-куда стукнуть и проверить ниточки, ведущие к этой девушке. — Взяла на себя смелость, значит, — вскинул бровь Вудкастер. — Что это еще за самоуправство? Интуиция? — Опыт, — безрадостно сообщила Голди. — Как я и боялась, ничего хорошего не вышло. Мы, может, и приукрашиваем наши условия для новеньких, но уж босиком от нас никто не сбегает, мистер Вудкастер. Девчонка попала в передрягу на стороне, две недели назад обнаружили тело. Теперь уже Грэг выпрямился, по позвоночнику пробежала дрожь. Он лихорадочно стал соображать, каким боком вся эта история выйдет его отелю. — Мы фигурируем? — коротко спросил он. — На твое счастье нет, — ответила Мэдс, кивнув на бумаги. — Голди хорошо поработала, прикрывая твой зад, да и повезло, что дура решила срубить бабла на каком-то леваке, а не попала в переплет с нашим клиентом. — С нашим клиентом она в переплет бы не попала, — процедил Грэг. — И что теперь? — Ничего, — пожала плечами Голди. — Дело у них уже закрыто, прикрыли какого-то барыгу из Пасадены. Нас пронесло. Но я посчитала нужным донести до руководства. — Мы этого не забудем, — отчеканила Мэдли, отдав ей папку. Голди только кивнула, привычно, словно выполняла подобные поручения каждый день, забрала бумаги и поцокала по своим делам. Выдохнув не без облегчения, Грэг облокотился на стойку и прищуренно поглядел на Мэдс. — А ты, смотрю, полюбила наших работяг? С чего бы это? Ты же обслугу всю до последней вошки ненавидишь на генном уровне? — Дурак ты, — щелкнула языком Мэдли. — Голди тебе не какая-нибудь тупая поломойка, она, возможно, твою шкуру спасла. Принюхайся к нам федералы, может быть, и не нарыли бы ничего стоящего, но уж поверь, отец тебя за такой косяк освежевал бы. — Какой еще косяк, — поморщился Грэг. — Я-то тут при чем? — А ты еще не въехал? — заглянула ему в глаза сестра. — Это не проверка, Грэг. Девочка пропала из твоего публичного дома, а ты скрыл это от него, да еще и продолжил, как ни в чем не бывало, водить сюда очень важных людей. Смекаешь? Грэг смекнул, наконец сопоставив все события в этой идиотской цепочке. Стало быть, пропавшая девица не была проверкой отца, а значит, все их манипуляции, в том числе с участием Хейзел, были напрасными. По идее было бы логично отпустить ее теперь, когда никаких подсчетов уж точно никто не станет делать… А, впрочем, можно было с этим и повременить, решил он. Хейзел, пусть и не работала в полную силу, все равно выглядела перспективно. А раз уж замаралась… Стоит выжать из этого всю возможную выгоду. — Теперь уже он не сможет меня прижать, — наконец ответил Грэг. — Дело закрыто, Голди ведь сказала. — Именно, — кивнула Мэдс. — Мы можем бесконечно презирать их, Грэг, считать пустоголовым мусором и обслугой, но пока они впрягаются за наши задницы — они наши друзья. Не дай им в этом усомниться. Грэг поджал губы, молчаливо соглашаясь с сестрой. — А не то разбегутся, — шепотом закончила Мэдли. — Все до единого.***
Очередной режущий слух звонок оповестил о посетителе. Джонатан осознал, что уже успел привыкнуть к этому звуку. — Слышал, — кивнул куда-то в сторону Бензли, усаживаясь напротив через стекло и поудобнее перехватывая трубку, — во сколько они тебя оценили? Мэтьюз поднял голову и снисходительно усмехнулся. Ройе радовался, и это было неудивительно. Предварительное слушание, на котором какие-то четверть часа назад решилась его судьба, прямо-таки изобиловало хорошими новостями. Сразу несколькими поводами не терять надежду. — Тринадцать с половиной миллионов. — В моей практике были суммы и побольше, но это тоже недурно, — радостно заявил Ройе. — Можно даже сказать, что тебя похвалили за выдающиеся заслуги в уголовном ремесле. — Мистеру Сесилу повезло, что не придется выплачивать все эти деньги, — заметил Джонатан. Он так и не говорил с отцом с самого ареста, но сам факт того, что Олдос передал через Мануэлу, говорил о многом. Отец не заплатит залог и одному Богу известно, по какой именно причине. Даже сидя здесь, в полной изоляции, Джонатан понимал, что причин у него множество. — Ему повезет, если те шишки, которые приедут посмотреть на тебя из Англии, оправдают его влажные фантазии о твоей будущей карьере, а уж сколько это будет стоить — дело десятое, — отмахнулся Бензли. — Но тебе сейчас надо думать не об этом. Теннис, учеба и все прочее, к чему ты уже завтра сможешь вернуться, ничего не значат в сравнении с твоей новой и самой главной целью. Мэтьюз сглотнул, обдумывая эти слова. Мечтая о том, чтобы переговоры о сделке с полицией и ФБР прошли успешно, он не задумывался о том, как будет эту сделку выполнять. Да, Миа подставила его и очевидно разрушила то последнее родство, что почти незаметными нитями сохранялось между ними последние годы. Но хватит ли у него духу отплатить ей той же монетой? — В Бюро тебе все объяснят подробнее и дадут всю необходимую технику. Скорее всего, Миа догадается о сделке, но, надеюсь, не сразу. Я дал заметку о том, что тебя отпустили под залог, якобы выплаченный Сесилом, до суда, так что помни, что времени у тебя не так уж много. — Я не уверен, что смогу это сделать, — кашлянул Джонатан. — То есть… какой из меня детектив? Я, конечно, попытаюсь, но… Бензли, суетившийся с какими-то бумагами, перекладывая из папки в папку, держа трубку плечом, поднял на него взгляд и остановил мельтешение своих пальцев. — К счастью, в сделке ничего не говорится о том, кто может помочь тебе в этом, — напомнил многозначительно он. — Все в поселке, кроме вас и Мануэлы, меня теперь ненавидят, — усмехнулся горько Джонатан. На это Ройе лишь широко улыбнулся, будто это была как раз хорошая новость. — Пожалуй, редко бывало так кстати, что мой подзащитный вырос в Жардан Рояль.