first love

— Хен, я сдал! — Чонгук влетает в квартиру и прямо с разбега заваливается на Юнги. Тот едва успевает среагировать, раскрывая объятия и опрокидывая Чонгука на диван, на котором до этого лениво полеживал. — Кажется, я неплохо справился. — Когда будут результаты? — сонно интересуется Юнги, принимаясь аккуратно выцеловывать шею младшего. Чонгук хихикает и сжимается от щекотки, но все равно обвивает талию Юнги руками и подставляется под поцелуи. — На следующей неделе, — он закусывает губу, на мгновение задумываясь о том, сколько баллов набрал. Волнение уже отступило, сменившись облегчением, но пальцы все еще немного подрагивают. — Мы должны это отметить, — едва заметно улыбается Юнги, проходясь языком по его закушенной губе, а после проникая им чуть глубже. Чонгук не думает ни секунды, мгновенно раскрываясь для Юнги, как делал это всегда, и с жадностью ловя каждое ласковое прикосновение. Даже теперь, когда их через край, он не может сказать, что ему достаточно. Лучи пока еще теплого осеннего солнца проникают сквозь занавешенное тонкой тюлью окно, оставляя на лице Юнги причудливые фигуры солнечных зайчиков. Его щеки набиты шоколадным тортом, который он в действительности не переносит, но все равно купил, потому что его любит Чонгук. Они сидят на кухне их крохотной квартирки, но это их квартирка, и Чонгуку, если честно, больше ничего в этой жизни не нужно. — Могу ошибаться, но, возможно, я заработал диабет, — бормочет Юнги, откладывая измазанную в шоколаде ложку в сторону и разочарованно хлопая себя по животу. — Ну, хен, давай. За маму, за папу, — Чонгук подносит свою собственную ложку с куском торта к губам Юнги и глупо хихикает, заметив осуждающий взгляд. Тот, который умеет делать только Юнги. Ты-что-издеваешься-над-пожилым-хеном взгляд. — Ну тогда давай за Чонгука. Одну ложечку всего. Юнги вздыхает, но все же послушно открывает рот и глотает идиотский торт. Его брови сходятся домиком, выражая крайнюю степень смиренной обреченности. Чонгук хихикает и не может удержаться от того, чтобы наклониться и чмокнуть его прямо между этих бровей. — Ну и что это такое, — ворчит Юнги, утирая лоб, но все же, кажется, остается довольным. За последние полгода жизнь Чонгука повернулась на сто восемьдесят градусов. Он съехал от родителей, и они с Юнги сняли свою собственную квартирку на окраине города. Она крохотная и совсем простая, но им удалось сделать ее уютной настолько, насколько это возможно. Достаточное количество милых безделушек и хорошая кровать могут сделать почти любое место родным и любимым. Чонгук едва заметно (но не для Юнги) краснеет, подумав про кровать, на которой они медленно, но верно приходили к познанию тел друг друга, по миллиметру изучая каждую клеточку кожи губами и замерзшими без отопления пальцами. Чонгуку не с чем сравнивать, но его хен в этом плане, по его мнению, невероятно хорош. Как и во всем. Такой он, его Юнги. Выпускные экзамены в школе наконец-то сданы, и когда придут результаты, в которых Чонгук до конца не уверен, он сможет попытаться поступить в колледж. Больше всего его тянет куда-нибудь в творческую сферу, например, на музыкальное отделение. Юнги на эти несмелые размышления только закатывает глаза, но втихаря подсовывает нотные тетради и учебники по сольфеджио. Он продолжает чувствовать себя немного поломанным, все еще не получивший достаточно любви от родителей. Иногда он замечает, что и Юнги уходит в свои мысли слишком глубоко, особенно после тех дней, когда ему вынужденно приходится встречаться с отцом. У них все те же проблемы и все так же нет решений для них, но это не ощущается чем-то существенным и безвыходным, когда есть место и люди, которых ты можешь назвать своим домом. Чонгуку, кажется, действительно больше ничего в этой жизни не нужно. Разве что только… — Я открою, — подрывается на дверной звонок Юнги слишком быстро для человека, который большую часть времени притворяется камнем. Пока он идет отпирать дверь и подозрительно долго возится и шуршит в коридоре, Чонгук на всякий случай убирает любимую кружку на верхнюю полку и прячет ножи. Он знает, кто наведался к ним в гости. Разве может хоть одно празднество пройти без этих цветастых осколков, которые в общей сложности составляют на семерых одно большое любящее сердце, пусть и немного криво склеенное? — Чон-гу-ки! — раздается чеканный хор басов разных тональностей из коридора, и Чонгук сам не замечает, как начинает широко улыбаться. Солнце, до этого застенчиво просачивающееся сквозь тюль на окне, будто в одно мгновение разгорается ярче, касаясь лучами его груди и приятно согревая. — Клянусь, это была не моя идея, — закатывает глаза Юнги, в действительности выглядящий немного виноватым, потому что это как раз была его идея. Позади него, выстроившись в шеренгу, стоят их потерянные мальчики, но выглядят до крайности самоуверенными. В их руках забитые под завязку пакеты, которые недвусмысленно гремят и сдают себя с потрохами торчащей изо всех щелей мишурой. Чонгук вздыхает, заранее прикидывая в уме, сколько времени завтра уйдет на уборку. Ни один из них точно не поможет, если кто-нибудь вообще будет способен отодрать себя от поверхности, на которой хаотично уснет под утро. — Кто последний, тот стоит, — разводит руками Чонгук, начиная медленно двигаться спиной в сторону кухни, — и… будет завтра наводить порядок. Он с хохотом срывается с места, спеша занять один из четырех свободных стульев на кухне, где семь просто физически не помещается. И их маленькая уютная квартирка, где все равно всегда найдется место для этих потерянных мальчиков, сотканных из разочарований, ярких красок и отблеска тысяч галактик в понимающих глазах, тонет в ярких улыбках и звуках музыки, смехе и бьющихся в унисон сердцах. Вечеринка получается шумной — к счастью, их соседи уже привыкли и совсем не ругаются на двух «близких друзей», что живут вместе, всегда приветливо здороваются и помогают донести тяжелые пакеты. Виски льется рекой, конфетти, разбросанное по квартире, блестит почти так же красиво, как серебряный свет луны за окном. — Ты похож на фею, — смеется Хосок, осыпая Чимина блестками, — маленькую лунную фею. Джин взял с собой много карточек для полароида, поэтому отснятые фото уже не помещаются на столике и валяются даже на диване и полу: Намджун в золотой пластиковой короне строит рожицу; Чимин, весь в блестках, делает ласточку и на самом деле выглядит как фея; Хосок пьет сразу из двух стаканов; Тэхен откусывает кусок прямо от того злосчастного торта, и его нос и щеки измазаны в шоколаде; сам Джин, с удивлением смотрящий в объектив, потому что не ожидал, что Тэхен отберет камеру и сфотографирует его. Среди небольшой кучки фотокарточек Чонгук находит еще одну: Юнги сидит на диване, у него на голове праздничный колпак, а во взъерошенных волосах запутались блестки и конфетти. У него недовольное лицо — глаза закрыты, нос смешно наморщен и из-за того, что он поджал губы, его щеки напоминают два румяных абрикоса. Рядом с Юнги сидит Чонгук, он не смотрит в кадр, потому что в это время смеется, тыча пальцем в щеку старшего. Чонгук не видел, что их снимали, потому что по правде в тот момент все, о чем мог думать его затуманенный алкоголем мозг — это то, каким милым выглядел Юнги. Этого нет на фото, но после тычка Юнги обернулся к нему и рассмеялся так громко и чисто. Чонгук обожает, когда он смеется вот так — обнажая десны и ровный ряд маленьких зубов. В тот момент, кажется, все слова застряли в глотке младшего, он напрочь забыл все, что хотел сказать или сделать. А Юнги просто повернулся к нему и поцеловал. Чонгук в задумчивости проводит пальцем по фото и убирает его в карман на груди. Ему хочется сохранить этот момент для себя среди множества других. — Я пьян и я устал, — бормочет Тэхен, заваливаясь на пол перед Чонгуком, и, кажется, отрубается. Намджун, ни говоря ни слова, до смешного осторожно ложится рядом, подложив под голову чей-то тапок, и отключается следом. Остальные засыпают прямо там, где до этого сидели (за кухонным столом, в ванной и — самое приличное — поперек кресла). Уже раннее утро, еще немного, и небо окрасится во все оттенки розовых и оранжевых цветов, вместе с солнцем отмечая новый день. Чонгук тянет Юнги за руку в их спальню, которую на этот раз никто почему-то не вызвался штурмовать. Ему не хочется ничего такого. Ему хочется просто уснуть в крепких, но до тянущего чувства в груди нежных объятиях Юнги, зная, что за стеной его друзья. Его потерянные мальчики, с которыми он связан тонкой красной нитью намного крепче, чем когда-либо мог представить. Которые, если и уйдут наутро, то обязательно вернутся домой. Ведь дом — это не место. Дом — это люди, в чьих руках покоится твое сердце.