Омерта Небес

— Так это чай? Я и подумать не могла, что чай окажется настолько вкусным… — мы смеемся вместе с Эшлин. Мне жаль, что она погибнет, но одновременно вместе с тем радостно, что я все-таки смогла с ней познакомиться. Невероятно светлый и добрый ребенок, хотя, как и все, прячет свою тревогу за шутками и смехом. — Тсуна, я рада, что встретилась с тобой. У меня наконец-то появилась младшая любимая сестренка! — Я тоже рада, хотя всегда думала, что окажусь старшей сестрой. — Э? Почему именно старшей? — Никогда раньше не думала об этом. Просто… Я знаю, что должна быть именно старшей сестрой. Впрочем, младшей быть тоже неплохо, — тихо смеюсь и утыкаюсь в чашку чая, пряча грустные глаза, в которых горит непередаваемая словами мудрость, горечь, отчаяние, решимость и надежда, образуя невероятный коктейль противоречий.       Она умрет… Этого не изменить, но… Шаманы, к сожалению, слишком сильно привязываются к людям из ИХ мира, испытывая настоящие муки, когда они погибают. Особенно если они погибли по их, Шаманов, вине, даже если они хотя бы несколько раз увиделись или же общались довольно долгое время.       Я даже представить себе не могу, что именно испытывал дядюшка Кавахира, из раза в раз отправляя Аркобалено на верную смерть. В принципе, поколений Аркобалено тоже было Десять. Как у Вонголы, как у Варии, как у Шимон, как у Каваллоне… Как, в конце-то концов, у Мельфиоре. У нас у всех было всего десять поколений, а одиннадцатого так и не случилось: наш мир оказался разрушен раньше.       Эшлин…       Моя ровесница. Пусть не по внешнему виду, а по духу и возрасту, но ровесница. Хотя можно ли сравнивать полукровку-оборотня с Шаманом, который знает и ведает совершенно обо всем из этого мира? Знания приходят сами, тихо проникая в голову или врываясь туда подобно тарану. Порой это невероятно больно и печально. Я не хочу такого развития событий.       Она умрет… Мне жаль. Правда жаль… Имею ли я право вмешиваться? Мне хочется рыдать… Мне хочется снести совершенно все и уничтожить в диком пламени Неба, лишь бы не испытывать подобную боль снова… Слишком привязалась. Опять. И совершенно ничему не научилась.       Она умрет… Жестоко, несправедливо… Жизнь вообще крайне противная штука, где справедливость — лишь эфемерный мираж. Я это знала и раньше, но…       Я ведь знала, что подобное произойдет, но все равно где-то глубоко в душе надеялась на иной, счастливый исход. Шаман? Какие глупости… Я только и могу, что улыбаться, стараясь скрыть страх и горечь от неминуемого, да поднимать внутренние щиты, лишь бы отголоски моих эмоций не донеслись до Кадиса и Франкенштейна.       Впрочем, видимо, у меня не до конца получается, потому что они периодически бросают на меня слишком внимательные и обеспокоенные взгляды. Но сейчас мне плевать, потому что все свои силы я бросаю на успокоение внутреннего огня, снова сковывая его цепями. Я чувствую себя так, как будто кто-то медленно, но верно стирает мои кости в порошок, а потом еще и сжигает меня дотла вживую.       Так больно не было даже тогда, когда Занзас во время Конфликта Колец и правда стер все мои кости в порошок, после чего я провалялась в критическом состояние больше двух недель в реанимации.       Она умрет… Это как приговор, который я подписываю собственной кровью, но отчаянно пытаюсь избежать предрешенного финала. Мне больно. Чертовски больно даже смотреть на нее, потому что на ум сразу же приходит ее бездыханное тело, которое я уже довольно давно вижу в кошмарах…       Имею ли я право вмешиваться? Кавахира МОЕГО мира предпочитал ни во что не вмешиваться, ожидая и морально готовясь к уже предрешенному финалу. Если бы на моем месте был ОН, что бы он сделал? Стал бы просто наблюдать? Или все же попытался исправить?       Я ведь всего лишь ШАМАН. Хранитель Три-ни-сетте и мира, который должен плевать с высокой колокольни на обычных людей, которые гибнут ради блага мира. Я ведь Шаман, но…       Имею ли я право вмешиваться в уже предрешенную судьбу? Имею ли я право…       Свое возвращение в настоящее из прошлого я встречаю с настоящим облегчением. Так, по крайней мере, не нужно отвечать на неудобные вопросы. Так, по крайней мере, кажется, что мне не слишком уж и больно…       Возможно…       Наверное…       Я ищу Бермуду. Не знаю уж, куда он запропал, но он срочно нужен мне, чтобы спросить совета. Благородные наверняка волнуются. Я хочу выговориться и понять, что мне делать дальше. Я не хочу, чтобы Эшлин умирала. Все же она иногда так сильно напоминает мне о Хару…       Слезы соляной кислотой жгут глаза, а в душе поднимается целая буря противоречивых эмоций. Дыхание загнанной птицей клокочет где-то в горле, когда я замираю у ближайшего дерева, приваливаясь к нему. У меня уже просто нет сил двигаться дальше. Ноги подгибаются, и я безвольной куклой, у которой из тела вытащили шарниры, стекаю на землю, давя тихие всхлипы. Огонь распирает грудную клетку изнутри, мечтая вырваться на свободу и уничтожить все, до чего он только сможет добраться.       А я снова сковываю его титановыми цепями, мешая.       Смерть редко бывает справедливой. Уж не мне ли об этом не знать. Смерть отняла у меня родных и близких, выцарапала из рук жизнь друзей и наставника. Забрала даже врагов, которые некогда стремились меня уничтожить, как досадную помеху на пути к их могуществу, а потом… А потом также дружно меня спасали, выкупая сотней жизней одну — мою.       Наверное, я должна оставить все, как есть, но… Я не могу. Пусть это всего лишь глупые чувства и моя ностальгия, завязанные на моей Решимости… Пусть. Я не могу позволить Эшлин умереть. Не могу. Однако принимать решения в одиночку, действуя на одних лишь эмоциях, абсолютно нерационально. Реборн слишком хорошо знал свое дело, а потому вбил мне это в подкорку мозга и чуть ли не в рефлексы.       Я должна посоветоваться, обсудить все это хоть с кем-то… Я должна… Должна… Всхлипы уже не получается подавить, поэтому я горько плачу, обнимая себя за плечи. Пустышка мерно пульсирует на груди, а мои связи изо всех сил напрягаются, передавая мои эмоции… кому-то.       Скорее всего, сейчас, когда я уже не могу удерживать внутренние барьеры, что складываются под напором моего внутреннего огня, все мои чувства широкой волной выплескиваются на всех, с кем я когда-либо общалась или образовывала связь. А это, получается, чуть ли не со всей Лукедонией, Вендиче в полном составе, Музакой, Рейзелом и Франкенштейном, который сейчас находится на другой стороне планеты.       Я даже думать не хочу, что именно они обо всей этой ситуации подумают. И, боюсь, я породила своей несдержанностью панику (особенно у Благородных и Франкенштейна), но сейчас меня это мало волнует.       Это больно. Реально больно снова терять друзей и чуть ли не вторую семью, которую я так нежданно обрела. Этого не изменить, потому что я в любом случае буду кого-то терять и находить. Жизнь сменяется смертью, а смерть — жизнью. Это непреложный закон природы, который положен в основу Три-ни-сетте. Это не изменить. Не изменить, но…       Что делать, если я хочу спасти Эшлин? За те короткие двенадцать дней, которые я провела вместе с ней, я слишком сильно к ней привязалась. Я чувствую себя рядом с ней слишком спокойной и счастливой, как будто какая-то внутренняя часть встала на свое законное место. Вроде бы без нее вполне неплохо можно жить, но… Однажды обретая эту деталь, уже не представляешь жизни без нее.       Я все еще до конца так и не уверена, правильно ли я поступлю, если вмешаюсь и предотвращу ее смерть. Но… Я просто не могу допустить ее гибели. Пламенные всегда отличаются тем, что просто не могут идти против своей природы. А значит, если подобное все же произойдет, внутренний огонь просто погаснет, так как он не может гореть без Решимости.       Я уже решила, что принимаю Эшлин и ее отца, Музаку, в круг своей новой семьи. Все же невозможно жить только прошлым и все время пестовать боль, которую тебе кто-либо причинил. Нужно уметь отпускать и идти дальше. И теперь я просто не имею права это игнорировать.       Ребята, если бы увидели меня в таком состоянии, скорее всего надавали бы пощечин и велели бы просто жить, а не убиваться по тому, что они решили спасти меня таким способом. И жить именно так, как я хочу. Если бы ребята здесь были… Если бы…       Интересно, что они сказали бы про эту ситуацию? — Sei completamente immutata, Judayme. (Вы совершенно не меняетесь, Джудайме.) — раздается из-за спины незнакомый голос, заставив меня резко вздрогнуть и подобраться. Память Кавахиры работает на износ, но я все равно не могу понять, кто это. Точно Благородный и точно не предатель. Но тогда почему… Тем более такое обращение… Так меня называл только… — Гокудера-кун? — неверяще распахиваю глаза, рассматривая достаточно высокого (особенно по сравнению со мной) блондина с красными глазами и достаточно высокомерным выражением лица. Судя по внешности он — младший Кертье, потому что очень похож на старшего. Как же его там? Старший — Раджек, а младший… — Что ты… — In realtà, Rael Curte, ma non mi dispiacerebbe affatto se continuassi a chiamarmi il vecchio nome. (Вообще-то, Раэль Кертье, но я совсем не буду против, если вы продолжите меня называть старым именем.) — улыбается и тут же опускается передо мной на одно колено, склоняя голову. — Ho sognato di essere dove sei nato un giorno. Quando mi sono svegliato qui e ho capito dove ero, ho deciso che questa era la mia punizione per non essere una buona mano destra per te. Mi ci sono voluti più di quattro lunghi anni per vivere, ma non riuscivo nemmeno a pensare… Qual è la verità sulla riunione di te Giuda, una volta. (Я мечтал оказаться там, где однажды родитесь вы. Когда я очнулся тут и понял, куда попал, решил, что это мое наказание за то, что я был для вас недостаточно хорошей Правой рукой. Мне понадобилось прожить долгие четыреста с лишним лет, но я даже подумать не мог… Что однажды и правда встречу вас, Джудайме.) — Гоку… Раэль-кун, ты… — Judayme, sono pronto ad aspettare mille volte di più solo per essere di nuovo vicino a te. Sai che puoi sempre contare su di me. (Джудайме, я готов ждать в тысячу раз больше, лишь бы снова оказаться рядом с вами. Вы ведь знаете, что всегда можете положиться на меня.) — Ну… Теперь я, по крайней мере, понимаю, почему абсолютно все жаловались на дрянной характер Раэля… — вздыхаю и отвожу взгляд. Да уж, я бы не удивилась, если бы после подобного винта он бы попытался уничтожить абсолютно все. А то, что Лукедония до сих пор стоит на месте… несколько напрягает. — Beh, ho ricordato tutto assolutamente cento anni fa… In linea di principio, fu allora che il paesaggio di Lukidonia fu un po '… ehm… modificato. (Ну, абсолютно все я вспомнил лет сто назад… В принципе, именно тогда ландшафт Лукедонии несколько… эээ… видоизменился.) — взглянув на мое несколько офигевшее от всей это информации лицо, Хаято… Вернее, уже Кертье, смутился еще сильнее. — PERDERE, JUDAYME, DA ME, QUALCHE COSA A DESTRA!!! (ПРОСТИТЕ, ДЖУДАЙМЕ, ИЗ МЕНЯ ПОЛУЧИЛАСЬ НИКУДЫШНАЯ ПРАВАЯ РУКА!!!) — Н-нет-нет, ты прекрасно справился… — я смутилась и быстро замахала руками, стараясь утихомирить друга, который, видно, от отсутствия мозгов или излишней старательности попытался пробить лбом землю, когда кланялся передо мной. В принципе, при условии, что он был Благородным… Ну, у него получилось. Энтузиазм Гокудеры меня всегда пугал… — Главное, что ты сейчас со мной. И раз уж ты моя Правая рука… Го… Раэль-кун, нужно посоветоваться…       Раз уж от меня попрятались все Вендиче, то буду советоваться с тем, кто есть под рукой и кто хорошо меня знает. Тем более что Ха… э-э-э… Раэль живет довольно долго да и, к тому же, помнит прошлую жизнь (даже две, учитывая события десятилетнего будущего). Все же до этого момента он еще ни разу не позволял мне усомниться в себе, так что, надеюсь, он и в этот раз сможет помочь.

***

      Тот день, которого я так боялась и одновременно слишком сильно ждала, настал. Как такового плана не было от слова совсем. Я просто решила не мешать событиям, которые должны были произойти, чтобы слишком сильно не повлиять на возможное будущее. Однако это не значит, что я не спасу Эшлин. Тем более что Гоку… Раэль меня поддержал в этом начинании, заявив, что не стоит жить только прошлым, а стоит сосредоточиться и на настоящем.       Позже, выслушав меня, Бермуда и Джаггер подтвердили правильность моего решения.       Я — Шаман. По идее и со слов дядюшки Кавахиры, Шаманы не должны вмешиваться в жизнь людей или же хоть как-то на них влиять больше необходимого (это я про Три-ни-сетте и ее части), как этого не делал Шахматноголовый. Уверена, что на моем месте он даже бы не пошевелился, чтобы помочь. Но я… Кроме того, что я не хочу, чтобы Эшлин умерла, я ведь еще и знаю события, которые произойдут после ее смерти.       Я стану переписывать историю этого мира так, как считаю это нужным. Пусть я и не смогу предотвратить смертельное ранение Эшлин прямо в сердце (гиперинтуиция прямо-таки верещит, что на этом слишком уж много событий завязано), но я смогу не позволить ей умереть! Вернее, я имею право влиять на события при условии, что это пойдет на пользу миру. В общем, можно сказать, что я тут практически царь и бог, хотя…       Ну да… Шаман, в принципе, и есть Царь и Бог для своего Мира, который охраняет. Возможно, кто-то наподобие будущего Бьякурана в прошлом мечтал бы им стать, чтобы захватить власть и править этим миром. Но сейчас… Уверена, что если бы однажды встретила бы его в этом мире, как Гокудеру, он бы стал мне помогать. Ну, по крайней мере, я на это надеюсь.       Этот день настал… День, когда Эшлин окажется смертельно раненой и умрет прямо на руках у Музаки, после чего тот вступит в бой с Рейзелом, который постарается остановить лучшего друга. А я же стану спасать свою старшую сестру, не давая ее душе уйти.       Думаю, когда я все объясню ей, она меня поймет, хотя есть вероятность, что будет очень и очень долго обижаться. Но это лучше того, чем потом всю свою жизнь ходить к ней на могилу. Главное, что все они останутся живы. Мне хватило и того, что я и так потеряла практически всю семью, поэтому не могу потерять еще и их всех. Если честно, то я немного боюсь и волнуюсь.       Этого боя не избежать, потому что сам мир за него. Без этого боя и последующих столетий сна дело не сдвинется с мертвой точки, а зараза, поглощающая человечество, продолжит и дальше вызревать. Однажды она вырвется на свободу еще более могущественной, чем сейчас, но я не уверена, что тогда смогу ее остановить. А значит, как бы мне ни было тяжело, я должна со стороны наблюдать за этим боем.       Как же тяжело, оказывается, со стороны наблюдать за чем-то, не имея даже шанса на вмешательство. В этот раз, чтобы мир имел шанс на спасение, я не должна вмешиваться или стараться их образумить, иначе все может пойти наперекосяк… Интересно, такие же чувства испытывал Кавахира, когда со стороны смотрел на наш с Бьякураном бой?       А Юни? Она ведь тоже наверняка грустила, потому что не могла самостоятельно сражаться, прося у меня помощи. И пусть все потомки Сепиры не могли даже мысли допустить о насилии, но… Возможно, совсем чуть-чуть, но она тоже хотела сражаться…       Со стороны наблюдать за смертью Эшлин… Больно. Чертовски больно, даже если я знаю, что смогу ее спасти. Вот оно — боевое безумие оборотней, когда настолько больно, что все инстинкты направлены только на желание уничтожить помеху… Я чувствую себя очень виноватой в том, что позволила Музаке наблюдать смерть его ребенка. Я хочу, чтобы он никогда не испытывал подобную боль… Боль, которую испытали некогда мои родители, но…       Это ведь для блага мира. А значит, это возможно простить. Возможно ведь, правда? Душа снова разрывается на осколки, а пламя бурлит в венах, готовое сжечь меня заживо. Возможно, так бы и произошло, но я — Шаман, так что огонь не может мне причинить никакого вреда.       Я подхватываю девушку на руки, даже не думаю о том, как это, наверное, забавно выглядит со стороны. Переношусь как можно дальше, поднимая все щиты, и образую вокруг барьер, чтобы никто не засек всплеск моего пламени. Страшная рана под моими руками на глазах заживает. К сожалению, этого недостаточно, чтобы оживить ее. Душа Эшлин еще тут, но еще десять минут, и… время будет потеряно. Но я ведь не могу ее так просто потерять. Не могу. Я вливаю в нее все свое пламя, чувствуя еле слышное сердцебиение.       Тело оживает, а в глазах девушки я вижу узнавание и радость от того, что я рядом. Но она все равно остается на грани, готовая вот-вот уйти. В этом мире нет Пламени… А ее тело мое пламя, которое может помочь и спасти, отторгает. Это все неправильно. Я не позволю ей умереть. Не позволю! Я не позволю собственной ошибке забрать ее жизнь из моих рук. Не позволю.       Это только моя ошибка… Я забыла про Пламя… Забыла… — Тсуна… еши… — тихо шепчет и слабо хватается за мою руку. Зло встряхиваю головой и недовольно щурю глаза. Я ни хрена не Туманник и не Солнце. Если бы была Туманом, создала бы ей новое сердце. Если бы была Солнцем, залечила бы все до конца. Если бы у меня был другой атрибут… Если бы у нее было Пламя… Если бы оно вообще было в этом мире… Что же делать?       Если бы у нее было Пламя… Если бы оно было… — Che cosa sei pronto a salvarla? (На что ты готова ради ее спасения?) — звучит в моих ушах знакомый хрипловатый баритон, от которого на глазах вновь наворачиваются слезы. — Del tutto. (На все.) — практически шепчу, как какую-то молитву или мантру. Говорят, что Облако — самый сильный эгоист среди всех атрибутов. Это не так. Абсолютно точно не так. Небо — вот кто настоящий, непревзойденный эгоист… Небеса — справедливы, но жестоки. Небо не приемлет полумер… Если они однажды что-то забирают себе, то это уже навсегда.       Я не позволю ей умереть. Не позволю.       В руке отдается резкая вспышка боли, а я чувствую, как в окровавленной ладони сжимаю что-то… что-то безумно знакомое и родное. Перевожу мутный взгляд и вижу Пустышку Солнца. Значит, Реборн до сих пор оберегает меня, свою никчемную ученицу… Оберегает даже после смерти… — Agisci, piccolo Cielo. (Действуй, маленькое Небо.) — снова тот же хриплый баритон. — Grazie… (Спасибо…) — это все, на что меня хватает. Такое короткое слово… Может, кому-нибудь оно и может показаться сухим и невыразительным, но… Те чувства, что я в него вкладываю… Все то, что я испытываю… Реборн слишком хорошо знает меня и видит буквально насквозь. И правда, спасибо… — Тсу… на? — Ты хочешь жить? — голос звучит как-то глухо, а тело действует абсолютно автоматически. Я ощущаю себя роботом, которым кто-то управляет. Перед глазами на мгновение все расплывается, а потом снова собирается в предельно четкую и ясную картину. Я будто уже не принадлежу себе. Я — это я, но и не «я» одновременно. Пугающее, странное ощущение принадлежности к чему-то большему, чем я даже могу себе представить. Значит, это и есть быть Шаманом. — Хо… чу, — упрямо смотрит на меня, а в глазах надежда. Машинально киваю и еще раз бросаю короткий взгляд на пустышку. Я собираюсь поступить точно так же, как некогда поступил Бьякуран, спасая Дейзи. Вот только это будет не коробочка, а сама Пустышка.       Это сможет пробудить внутренние ресурсы организма, чтобы он начал потихоньку перестраиваться. После я собираюсь заморозить ее и хорошенько спрятать, чтобы найти ее уже в моем времени, когда все эти преобразования уже завершатся. И тогда Эшлин будет жива и здорова, пусть и с небольшим шрамом.       Жестоко? Возможно.       Противно с этической точки зрения? Несомненно.       Эгоистично? Да, тысячу раз да. Я всего лишь бывшая несостоявшаяся наследница Вонголы и почти-мафиози, у которой немного двинута крыша… Я — Шаман. Я — это Небо. Я слишком привязалась, чтобы так просто отпустить.       В принципе, Небо — самый страшный эгоист из всех Атрибутов, кто бы что ни говорил.       Аккуратно провести Пламенем Дождя, отправляя в тихий и спокойный сон. Руки действуют машинально, когда я снова вскрываю ей грудную клетку и, на этот раз поддерживаемая Пламенем Солнца и будто направляемая Реборном, аккуратно прикасаюсь к сердцу. Здесь нельзя ошибиться, нельзя надавить сильнее или слабее. Надо сделать всего лишь один небольшой четко выверенный надрез, чтобы поместить Пустышку Солнца прямо в сердце. Размеры как раз совпадают, так что мне удается сделать это без особого труда.       Когда операция закончена, я смотрю на Эшлин со страхом, ожидая самого страшного. Предательница-интуиция молчит, будто спасаясь от меня. Неловко встряхиваю головой, стараясь скинуть мешающуюся прядку волос. Если я коснусь их окровавленными руками… Боюсь, если Благородные увидят меня в крови, они меня выпустят из Лукедонии куда-либо только лет через сто (и то не факт). А я должна буду скоро уйти.       Преобразования начинаются не сразу. Сначала я их даже не чувствую. Лишь интуиция, наконец, оживает и радостно сообщает, что все прошло удачно. А потом тело девушки наконец-то охватывает знакомое Пламя. Ну все, теперь волновать не о чем. Пока Эшлин спит, ее тело уже начало преобразование. Надеюсь, в моем времени уже все закончилось. Впрочем, мы можем подождать еще немного.       Я создаю для нее ледяное ложе, чтобы она могла спокойно спать, а ее никто не мог потревожить. Думаю, она будет спать еще не менее шестисот лет, пока ее тело будет медленно восстанавливаться.       Через несколько мгновений я снова оказываюсь в своем времени, сразу же попадая в объятия Гокудеры. Он хоть и Ураган, но рядом с ним тихо и спокойно. Такое ощущение, что я нахожусь в самом Оке Бури, так что до меня не доберется никакая опасность. — Ты молодец, маленький Шаман, ты молодец… — тихо шепчет Бермуда, поглаживая меня по волосам. — Ты все сделала правильно. Не вини себя. — Но… — Спите, Джудайме. Все теперь будет хорошо, — мой Ураган аккуратно проводит рукой по моим волосам, после чего я проваливаюсь в беспамятство. Я уже и забыла, что Благородные так могут… — Спите.