***
Какого черта, Вероника? Я хватаюсь трясущимися пальцами за край барной стойки, постоять здесь, немного, постоять, а потом, будто стадо волков гонится. Воздуха в легких нет, так сложно дышать, думать, вспоминать. Как давно я не произносила это имя? Давно. Слишком. Так слишком, но недостаточно, чтобы острые ножи перестали влетать со всего размаху в спину. Один такой я воткнула ему. Грудь сдавливает чья-то ледяная рука, сдавливает, сжимает, чтобы сердце на куски к чертовой матери. Я думала все — забыла, отпустила, простила саму себя. Да, конечно. Какого черта, Вероника? Не слышу как дверь, отделяющая меня от ребят у бассейна, отъезжает в сторону. Не слышу шагов, быстрых и стремительных, не слышу своего имени — тихо и осторожно, только чувствую, как аккуратно сжимают напряженные плечи и разворачивают на сто восемьдесят. Он стоит, не задавая вопросов, позволяет мне обессиленно уткнуться лбом в его грудь, кожа такая теплая и умиротворяющая, что я закрываю глаза, решая, вот оно успокоение, но вдруг, так резко, не успеваю прогнать, прямо на внутренней стороне век выдранные из души воспоминания. Его образ. Его лицо. Красивое. Боже, такое красивое. Что впору разрыдаться прямо здесь, упав на колени, размазывая слезы. Голубые глаза смотрят прямо на меня. Смотрят и смотрят, в них упрек, обида, разочарование. Ненависть. А губы трогает печальная улыбка. Не такая как раньше. Когда-то он улыбался искренне, с добротой и л ю б о в ь ю. А потом я достала нож. Потому что не любила. Нет? Господи, но это никогда не было ошибкой. Никогда. Его руки, так трепетно ласкающие мое тело, губы, доводящие до исступления. И слова. Так много тихих, важных слов. Неуловимых признаний, которые мне, семнадцатилетней дуре, казались совершенно ни к чему. Потому что любила другого. Разве? Воспоминания яркими вспышками проносятся мимо. Счастливые, наполненные этим спокойным, понимающим мальчиком. Добрым. Гребаный идиот, почему не заступился за себя, почему допустил? Почему не сказал, что я лишь маленькая, глупая лгунья, выгораживающая самого последнего подонка на земле? Какого черта! Я злюсь, так отчаянно злюсь на него. И на саму себя. Он позволил мне разрушить его жизнь. Ощущение ладоней в волосах и мягкое прикосновение возвращает в реальность. В два года спустя. В дом Адама, где вечеринка, куча подростков, выпивки, игр. Игра. Боже, больше никогда и ни за что! Ты могла бы соврать, Рони. А потом просто выпить пару рюмок текилы. Могла бы придумать другое имя, как предложила Флоренс. Флоренс… Черт! Чертчертчертчерт Бежать. Бежать к адовой матери, туда, где можно было бы сгореть от стыда, потому что если поняла — поняла ли? — ее ненависть увеличиться в разы. Станет такой необъятной, что только падай. Приди в себя, Хаас. — Я убью его! — голос друга сквозь туман прорывается в сознание. Такой нужный и вытягивающий. — Этот мудак сегодня прыгнул выше своей головы. — Успокойся, — шепчу, сжимая в руках предплечья парня, — Я в порядке. Просто дай еще минутку. Он не требует объяснений, не предупреждает о предстоящем разговоре и не спрашивает. Эванс будет ждать пока сама не расскажу. И за это я ему благодарна. — Ты помнишь, что днем сказал? — все еще не смотря в глаза. — Нет. Слышу в голосе улыбку и не могу сдержать свою. — Ты настаивал на том, чтобы я пожила у тебя до возвращения папы. — Не было такого. Я не мог добровольно поселить тебя у себя в доме. В своей комнате. Терпеть женские утренние сборы? Беготню? Использование моей любимой ванны? Нет уж, увольте. — Дилан… какой же ты… — Классный друг? — Ага. Брюнет целует меня в макушку, прижимая к себе, обнимая за шею крепко, не потерять бы снова кислород. Обхватываю его, чувствуя, что температура тела немного понизилась. Хихикаю, полностью освобождая себя от оцепенения. Отдаленный гул голосов, легкий ветер по ногам, распахивающаяся настежь дверь и я уже собираюсь отпустить Дилана, но вжимаюсь лишь сильнее. Не смотри. Не дай ей понять. Не пойми сама. — Мы расходимся, — раздражение в тоне въедается под кожу, она не ожидала нас здесь увидеть. Скорее, не желала. — И ты забыл рубашку. Слышу, как вещь с глухим стуком падает на столешницу. — Разве я не сказал тебе постирать и принести в понедельник. — Разве я не сказала тебе идти нахрен? Его голова повернута к ней. Знаю, что Дилан смотрит на Флоренс как обычно. Чувствую, как ускоряется его сердцебиение. А от нее лишь волны недовольства. Дура. Как некстати вспоминаю рисунок, спрятанный в ящике стола. В любой момент могу кинуть бомбу, показать всем, что у Флоренс Хилл въевшаяся в лицо маска безразличной ко всему на свете дряни. Она может быть нормальной. И чувствовать. Наверное. Не знаю. Хотя ненависть это ведь тоже чувство. — Ладно, вы тут обжимайтесь, а я… — Оп, может, стоило загадать поцелуй для Вероники и Дилана? Дергаюсь, но Эванс сам мягко отстраняет от себя, полностью разворачиваясь в сторону стеклянной двери. Я поднимаю взгляд на взбешенного друга и тут же вновь хватаю его за руку. — Тебе лучше заткнуться, Морис, пока лишнего не наговорил. Нам еще вместе учиться долго. — Да брось, Эванс, я же шучу, — хмыкает парень, и я вижу краем глаза как он облокачивается о стену, устремляя взгляд на все еще находящуюся среди нас Флоренс, — Не хочешь прокатиться, кошечка? Дилан вырывается и делает шаг в сторону рыжей, словно собираясь защитить, но Хилл в защите не нуждается, поэтому в следующую секунду друга окатывает ледяной волной ее ответа. — Только если на моей малышке, котик. Ты слишком пьян. Улыбается, подмигивает, а на нас не смотрит, даже едкого прощального взгляда не кидает, только лишь проходит слишком близко от меня, и я выпрямляюсь, вздергиваю подбородок и закатываю глаза. Полный набор пренебрежения для лучшейподруги. Эванс не двигается, расслабляется только когда Люк уходит следом за девушкой. — С ней все будет в порядке, — самому себе. Но я, кажется, впитываю ее потрясающее настроение и, не держа язык за зубами, цежу: — Кого это волнует? — Вероника, — строго, нахмурив брови, заставляя меня лишь снова закатить глаза. Когда уже начну видеть свои внутренности? — Пойдем. Не стоит заставлять даму ждать. — Какую даму? — Текила, детка, — накидывает на плечи рубашку, — Напьемся? Как ни странно, я не отказываю. А на следующее утро, мыча, сжимая виски, изнывая от жуткой боли в голове и пустыни во рту, проклинаю себя всеми силами, и пихаю парня в бок, потому что нефиг спать, пока подруга страдает в одиночестве. Дилан резко распахивает глаза, но тут же сонно улыбается, разглядывая мой потрепанный вид. Довольно потягивается и выглядит подозрительно свежо, будто не мы вчера убили практически полную бутылку алкоголя на двоих. С завистью смотрю на брюнета, недовольно хмурясь и прижимая прохладную ладонь ко лбу. Вчера, перед нашей дуо тусовкой, заглянули ко мне домой, и пока собирала вещи первой необходимости, кроме зубной щетки, полотенца и пижамы (данное у Дилана есть в одном экземпляре на всякий случай), Эванс подцепил еще три бутылки какого-то крепкого алкоголя из папиного бара. Конечно, перед этим он отправил Роберту сообщение, спрашивая разрешение, на что получил утвердительный ответ и наказ следить за количеством мною выпитого. Отец, правда, еще спросил будем ли мы вдвоем или к нам присоединится компания, в которой обязательно хороший, милый, добрый парень. Друг собирался ответить, что хороший, милый и добрый у меня уже есть, а надо дерзкого, сексуального и чуть постарше, но я швыряю в него сумку и, отобрав телефон, пишу, что мы будем в одиночестве. А потом до утра болтаем обо всем и ни о чем сразу, тихо смеемся, вспоминая наши самые веселые моменты и пьем. Пьем и пьем. Когда Дилан, спустя несколько часов, вновь заводит разговор не в самое нужное русло, причитая, что кое-кто его так сильно бесит, я по-тихому проскальзываю в ванную комнату, собираясь немного привести себя в порядок, потому что алкоголь делает свое дело, затуманивая разум и расслабляя конечности. Вернувшись, понимаю, что Эванс уже дрыхнет и видит пятый сон. О ней, конечно же. — Ну как? — Ну, так. Вот и поговорили. Пока пытаюсь стянуть свое отяжелевшее, распухшее тело с мягкой, удобной, такой не отпускающей кровати, друг вприпрыжку направляется в душ, предварительно показав язык. — Сволочь, — на выдохе, падая обратно на подушку. Головокружение приносит дискомфорт и я снова прикрываю глаза, а потом чувствую холодное полотенце на лбу и слышу приказ выпить таблетку. Подчиняюсь. И вырубаюсь еще на пару часов.***
Дилан снова вертит в пальцах пачку сигарет. Что-то случилось пока я спала, но на мои вопросы он только качает головой и устало улыбается, давая понять, что объяснений не получу. Корю себя за то, что не успела поболтать с миссис Эванс, убежавшей полчаса назад на смену. Мистер Эванс, кажется, спит в своей спальне, и мне очень не хочется оставлять друга с ним, но брюнет лишь закатывает глаза (это у нас семейное) и напоминает, что ему не десять, и если что дробовик все еще в гараже. Смачный шлепок по затылку за такие шуточки и второй для профилактики. Он предлагает взять его машину, но я упрямо качаю головой. Не зря же папа починил мою? Должна же я хоть раз прокатиться на ней. Хоть и не на дальнее расстояние. — Почему не хочешь со мной? — стоим напротив гаража в ожидании. — Я уже подготовил доклад по истории. — Ты что? — Не все тебе быть умной, Хаас. Я такой же ботан. — Но ты никогда не делал ничего вперед меня. — Привыкай. Ого!!! Дилан присвистывает, вбегая в прохладное помещение, заваленное садовыми принадлежностями, пустыми и заполненными коробками, всяким домашним хламом, который либо не нужен, либо ждет своего часа. Папиной машины нет, а вот белая BMW спорт класса стоит себе, начищенная до блеска, ждет своего часа. Грустно вздыхаю. Я ездила на ней всего лишь раз, а потом Роберт решил тоже испробовать и врезался в дерево, благо не на скорости, лишь слегка помяв правый бок. — Какого хрена, Рони, я был не в курсе о наличии такой тачки у тебя? Какого хрена, Рони, мы еще не гоняли на ней? — Забыла. — Забыла? Я потом о тебе как-нибудь забуду, подруга. Эванс обходит вокруг нее раз двадцать, а потом обиженно останавливается на выездной дорожке, сжав плотно губы. Ребенок. Друг продолжает молчать, пока выезжаю из гаража, а когда газую, делает вид, что падает в обморок. Никак от экстаза. Дорога до городской библиотеки занимает не больше пятнадцати минут, но я успеваю проехать чуть ли не половину нашего небольшого городка, поглядывая на заполненные прохожими улицы. На очередном светофоре, прямо у кассы кинотеатра стоят Кай и Лили, голубоглазый все не отводит взгляда от девушки, пока блондинка приветливо машет мне рукой. Она знаком приглашает с ними, но, получив мой отрицательный ответ, предупреждает, что напишет сообщение. Киваю и тут же вжимаю педаль в пол, какой-то нетерпеливый водитель позади яростно сигналит, как бы говоря — езжай, дура, зеленый уже. Телефон оповещает о входящем смс, не успеваю я и метра отъехать от друзей. Стивенсон, кажется, могла бы попасть в книгу рекордов Гиннесса в раздел «молниеносно пишущие люди». Уж не знаю существует ли такой вообще, но ради нее можно и внести поправку. Она интересуется помню ли о сегодняшнем вечере кино на свежем воздухе и придем ли мы с Диланом, ну а я, конечно же, все забыла к черту и с другом даже не обсуждала. Обещаю блондинке переговорить с Эвансом и присоединиться к компании. К слову говоря, крайний раз мы ходили на какой-то отвратительный ужастик не меньше года назад, Ди восторгался всю дорогу до дома и еще неделю после, а я дала себе и ему слово, что больше ни ногой ни в кинотеатр, ни на выбранный им фильм. Парковка у библиотеки не такая огромная, как университетская, но места полно, потому что обычно студенты зависают в универе, а я предпочитаю эту. Высокое, величественное здание, построенное еще до основания нашего города, оно такое старинное, такое отдающее духом чего-то непостижимого, далекого и королевского, что мурашки по коже каждый раз. Кованые железные ворота, забор, тянущийся вокруг, зеленая лужайка, скамейки, на которых отдыхают люди разных возрастов, болтают, смеются, читают. От всего веет теплом и уютом, улыбаюсь своим мыслям, а потом громко кряхчу, пытаясь открыть дубовую дверь. Кое-как справившись, все же не удерживаю ее, и она с хлопком закрывается за спиной. Чувствую на себе недовольные взгляды работников и посетителей, ведь это царство тишины и покоя, а моя иногда проявляющая себя неуклюжесть на мгновение все разрушила. Тихо извиняюсь и убегаю поглубже, теряясь между стеллажей с забитыми книгами полками. Секцию с мировой историей нахожу не слишком быстро, но торопиться мне некуда. Блуждаю взглядом по фолиантам в поисках нужных и выбираю пять, посвященных древнему Риму. Легкость задания радует, я могу справиться с ним за час и посвятить оставшийся выходной себе любимой. В дальнем углу библиотеки стоят два пустующих стола, устраиваюсь за одним и погружаюсь в работу, не замечая, как пролетает время, не замечая проходящих мимо людей и то, как солнце начинает садиться, лишь печатные буквы перед глазами и стучащие по клавиатуре пальцы. Я не обращаю внимания ни на что, но внезапно до меня доносится мягкий аромат мужского парфюма. Затылок покалывает от чьего-то пристального взгляда, пытаюсь понять как долго человек за спиной наблюдает. — Очень занимательно. Человек приобретает голос, форму, тело и имя. Узнаю его моментально, чуть прикрываю крышку ноутбука, слегка поворачивая голову. — Подглядывать не хорошо, мистер Роджерс. — Ну, вы же не делаете ничего постыдного, мисс Хаас. Улыбается, так чертовски сексуально улыбается, что я резко отворачиваюсь, лишь бы не показать, как мне нравится его расслабленное, лучистое лицо. Зеленые глаза смотрят пристально, изучающе, чувствую это всем своим существом, поэтому, когда он оказывается напротив, надеюсь, что щеки не станут кроваво красного оттенка. Возьми себя в руки! — Профессор Ли в начале года задает такие длинные доклады? — интересуется мужчина, разглядывая лежащие в открытом виде вокруг меня учебники. Не понимаю вопроса, но, заглянув в ноутбук, обнаруживаю написанные сорок три страницы. Прикусываю губу. Это действительно слишком много. — Увлеклась. — Это не плохо, так сильно быть увлеченной чем-то. — Пол подмигивает и у меня возникает дежавю, когда его взгляд скользит слишком медленно по лицу и не скрытому за столом участку тела. — Знаете, профессор, хорошо, что вы здесь. — Правда? — кажется удивление искреннее. — Хочу взять домой одну книгу, но она находится слишком высоко. — И? Когда он перестанет так пялиться? — Поможете? Как можно милее улыбаясь, поднимаюсь с места, надо же показать откуда брать, хотя Роджерс даже еще не дал согласия. — А как же сильные и независимые? Разве девушки вашего поколения не стремятся достичь всего самостоятельно? — Нашего поколения? — одергиваю джинсовую, слишком-короткую-для-такого-случая юбку, ведь невозможно не заметить, как мои ноги привлекают внимание. — Вы же не такой старый, профессор. — Мне нравится, как звучит твое «профессор». Я в порядке. Честно. Пока пытаюсь унять взявшуюся внезапно дрожь в коленках, Пол Роджерс придвигает к полкам лестницу для стеллажей. На каком-то подсознательном уровне он правильно угадывает место, но мысли об этом быстро ускользают, оставляя простор для возмущения. — Подожду внизу. Не отвечаю. Лишь пожимаю плечами и вновь дергаю вниз слегка задравшийся от ходьбы предмет одежды. Мужчина облокачивается бедрами о деревянный стол, заваленный моей работой, и не отводит изумрудных глаз, его легкая ухмылка заставляет ощущать тяжесть внизу живота, там, где не должно быть. Я ни в коем случае не имею права что-либо чувствовать вообще по отношению к взрослому преподавателю. — Сколько мне, по-твоему, лет? — Двадцать семь. — Так ты сталкер? — На сайте университета все написано, мистер Роджерс. Про студентов и преподавателей. Даже про новеньких и не прижившихся. — Зови меня Пол. Он вдруг протягивает руку, решая все же помочь, и я отдаю ему книгу, чтобы аккуратно и без происшествий слезть. — Не могу. — Я ненамного старше тебя, Вероника. И я этого хочу. — Приказ? — Домашнее задание. — Научиться выговаривать ваше имя? — смеюсь, забирая у мужчины книги. — Спасибо за помощь. Роджерс не дает мне сесть. Проскальзывает к стулу и становится передо мной, загораживая место. Его руки в карманах, он расслаблен настолько, насколько вообще возможно в складывающейся ситуации, а чертовы глаза за эти несколько проведенных совместных минут — а сколько, собственно, прошло? — продолжают впиваться взглядом в лицо, шею, в выглядывающие из-под неглубокого выреза рубашки ключицы и на лямочку бюстгальтера. Она будто специально кокетливо выглядывает. Воздух куда-то совсем исчезает. Из легких, помещения, города, страны, вселенной. — Знаешь, вчера ты выглядела необыкновенно. Твое платье… Опасно. Нельзя. Нет. Отойди. Сделай шаг назад, Вероника. — Я сразу заметил тебя среди всей толпы, ты светилась и не позволяла мне ни на секунду отвести взгляда за весь вечер. Я не успеваю. Не успеваю ни подумать, ни прочистить голову, ни понять, ни сбежать нахрен на другой конец света, как вдруг его теплые, господи, такие теплые пальцы, касаются участка шеи, там, где венка бешено бьется. Он проводит по ней невесомо, сверху вниз, еще ниже, к выпирающей косточке и смотрит, провожает свои движения взглядом, облизывает, целует, всасывает кожу и цепляет зубами, оставляя отметины. Показывая всем, кому принадлежу. Я вижу все это в его глазах, чувствую каждое мысленное прикосновение. Желая только лишь о том, чтобы они были настоящими. Мокрыми, теплыми, сводящими с ума до дрожащих приступов и неутихающей агонии внутри. Когда указательный палец проскальзывает под белую лямку, я начинаю быстро-быстро моргать, вгрызаясь в затуманенный мозг, отгоняя вспыхнувшее желание, отскакивая назад к книжным полкам. Они больно упираются в спину, но я остаюсь на месте, хотя могу накричать или просто сделать шаг в сторону, вместо этого жду, потому что Роджерс оказывается чересчур настойчивым, не обращая внимания на недалекий побег, следует за мной, прищурившись. Не хочу, но вижу, глаза сами опускаются вниз на итог маленькой сценки. И, на самом деле, это пугает меня больше всего. — Профессор Роджерс? Мне бы хотелось, чтобы это было произнесено мной — громко, уверенно, с легким отголоском флирта. Но позади преподавателя оказывается девушка, я не видела ее прежде, но, видимо, она старшекурсница и учимся мы вместе, раз Пол для нее «профессор». Воздух возвращается обратно. Мужчина не делает последнего шага, наоборот — отступает назад, кажется, разочарованно выдохнув. — Да, мисс Риз. — Хорошо, что вы еще здесь, у меня возникли вопросы, думала оставить до завтра, но… — Иди, Джессика, я сейчас подойду. Замечаю недовольство и необоснованную ярость направленную прямо на меня. Она уходит, а Пол закатывает глаза. — Эти дополнительные занятия со старшекурсницами доконают. Знаешь, Рони, так тяжело быть молодым преподавателем в университете. Чувствую себя маленьким зверьком, на которого назначена охота. Он звучит так, словно ничего не произошло. Словно не было тех слов, того гребаного касания, от которого крышу снесло, и непозволительного желания, возникшего от такой непозволительной близости. Пол Роджерс больше ничего не говорит. Только лишь кивает на прощание, оставляя одну вариться в этом безумстве. Падаю на стул, на котором спокойно себе сидела буквально вечность назад и дышу ровно, прислушиваясь к успокаивающемуся стуку сердца. Черт возьми!***
Я не могу прийти в себя очень долгое время. Собираю вещи трясущимися руками, еду домой, нервно постукивая пальцами по кожаному рулю, роняю ключи от ворот гаража, когда те с глухим стуком закрываются, совсем не возвращая меня в реальность. В комнате Дилана — на некоторое время она становится нашей общей — лежу поперек кровати и, не моргая, смотрю в потолок. Я гоню прочь воспоминания — пинаю, толкаю, разъяренно вышвыриваю их из своего подсознания, только бы запретить всплывать перед глазами красивому лицу каждый чертов раз. Там где он касался кожа горит, плавится, дотрагиваюсь до нее и чувствую, фантомно, его тепло. Его глаза улыбаются, рот улыбается, он весь такой до коликов недосягаемый, что хочется разрыдаться от несправедливости. И непонимания. Зачем тебе это, Рони. Эти никому ненужные чувства, которые каждый раз приносят лишь боль. Дикую, нескончаемую. Ее получат все. Оба. Ты так долго купалась в этой боли, так долго тонула, что до сих пор не можешь выплыть. Он тоже сделает тебе больно, Вероника. Поэтому забудь. — Эй, ты чего? — Дилан падает рядом на бок и подпирает голову рукой, — Что-то случилось? И я рассказываю ему все, что случилось в библиотеке — возмущенно, размахивая руками из стороны в сторону и чуть ли не крича на определенно страшных моментах. Эванс пялится удивленно, но в то же время я вижу искорки вырывающегося наружу смеха, он покусывает губы, деловито кивает, как бы соглашаясь с моим негодованием, но при этом прикладывает ладонь ко рту, якобы покашливая. — Если не перестанешь вести себя как идиот, я врежу тебе. Заканчиваю монолог, а друг начинает громко ржать. Честно говоря, не понимаю, чего тут может быть смешного, но смех Дилана такой заразительный, такой увлекающий, что непроизвольно тоже начинаю хихикать, понимая, как глупо выглядела, выплескивая эмоции. — Прости, подруга, давно я тебя такой не видел… — В смысле? — Мне кажется, ты влюбилась. Ну, или хотя бы он тебе нравится. Даже не отрицай, это видно. Твои красные щеки и реакция говорят сами за себя. — Ошибаешься, — хмурюсь, пытаясь не воспринимать слова брюнета всерьез. Он шутит. Конечно же, он шутит. — Это нормально, Рони, испытывать чувства. Больно, но круто. Особенно, если они взаимны. — Это не нормально, Дилан. Это неправильно. Преподаватель и студентка, помнишь? Мы просто не можем быть вместе, да и он слишком взрослый, он мужчина с мыслями о семье и детях, я к этому не готова. — Откуда ты знаешь? Про семью и детей. — Ну, все же… — Стереотипы, подруга. Не надо придумывать что-то за другого человека. — Так же как ты придумал влюбленность Флоренс к тебе? Слова вырываются прежде, чем успеваю подумать. Взгляд Дилана вмиг гаснет, он не отвечает, поднимается с кровати, хватая ключи от машины. — Нам пора. Я беру его за руку, останавливая. Мне невыносимо видеть его таким — безответно влюбленным. Безответно? Так сильно хочется облегчить его боль, чтобы не было в нем ни капельки этой грусти, ведь он не заслуживает. Он достоин только счастья, улыбок и настоящей любви, и чтобы его оберегали и ценили. Мой солнечный мальчик слишком добрый для этого мира. Для нее. Но я загоняю глубже свою ненависть и произношу: — Прости, Дилан. Я не умею сдерживаться в разговорах о ней. — Я вообще молчал, сама начала. — Да, знаю. Ну, прости! — дергаю на себя и парень, пошатнувшись, оказывается чуть ближе. Обнимаю его за торс, уткнувшись куда-то в бок, только бы не смотреть в глаза, — Думаю, ты прав, — и вдруг он весь словно натянутая струна, — в том, что она не бесчувственная сучка, — хмыкает, чуть расслабляясь, — иногда она смотрит на тебя, думает, что не видит никто и смотрит. Иногда с презрением, будто ты надоедливый болван, ну, чаще всего именно так. Иногда в ее глазах страх и замешательство — то ли ее пугают твои чувства, то ли ее собственные. А порой она смотрит… она смотрит на тебя с нежностью. И именно от этого мне хочется тебя спасти. — Почему? — слишком тихо. — Это ведь больно, ты сам сказал. Любить. И если ты окунешься в нее с головой, а она наиграется и бросит, я расчленю ее самым тупым ножом на всем свете, чтобы мучилась дольше. — Все это время я спал в одной комнате с маньяком. Дилан быстро целует меня в макушку, а потом также быстро уворачивается от толчка. Мы решаем пройтись до городского парка пешком, по дороге вспоминая сколько лет назад проходил кинопоказ на открытом воздухе. Сошлись на пяти. Потом угадывали какой фильм покажут, соглашаясь друг с другом, что явно не новый, но и не черно-белый. Поспорили на сто баксов наличкой от меня, если боевик, или ужин на такую же сумму от Дилана, если романтическая комедия. Разбила наши сцепленные ладони явившаяся откуда не пойми Саманта Смит. Значит, Флоренс поблизости. — Что? — ловя мой удивленный взгляд, Сэм не остается в стороне, — Решила помочь. Вы же спорите о том, какой фильм будут показывать? Мы с Фло чуть ли не подрались, она настаивает на жутком ужастике, а я хочу плаксивую драму, ну, знаете, прижаться к своему мужчине и рыдать в крепкое мужское плечо. — Я-то знаю, да, — ржет Дилан, пожимая руку подошедшим Адаму, Каю и Люку. — Как поездочка? Эванс смотрит на последнего внимательно, но Морис не замечает никаких угроз, вглядывается куда-то в сторону и чуть ли не облизывается. Слежу за взглядом и обнаруживаю разговаривающую с каким-то парнем Флоренс. — О, дружище, она настолько меня вымотала… — и все-таки Люку интересна реакция брюнета, он молчит и наблюдает, а затем, смеясь, продолжает: — Твоя рыженькая просто чума за рулем, долетели до дома за четыре минуты, обычно дорога занимает не меньше десяти, я чуть с жизнью не распрощался. Видимо так хотела избавиться от пьяного меня. Друг хмыкает, а я выдыхаю, не хочется ссор или драк. — Мы будем все вместе? — наблюдаю, как ребята обустраиваются на зеленой травке под огромным деревом, разворачивают одеяло, раскладывают закуски и алкогольные напитки. Кому-то вчера не хватило, видимо. — А что? Смотрю на идущую к нам Хилл, которая хмурится точно так же как я, словно зеркальное отражение, натягивает лямку рюкзака посильнее. — Ой, Рони, смотри, твой любимый профессор Роджерс, — не слишком громко, но мне кажется что, блин, конечно же, все слышат. Но никто даже внимания не подает, продолжая поудобнее усаживаться. — Заткнись, Дилан, — бью его в широкую грудь, разъяренно взирая на лучшего, мать его, друга. А Пол смотрит, я чувствую. Прожигающим взглядом блуждает по всему телу, обдавая жаром те места, которые исследовал несколько часов назад. Непроизвольно касаюсь пальцами, следуя маршруту, прокручиваемому миллион раз, и ощущаю будто все на самом деле: теплые красные засосы и следы зубов на светлой коже. Они яркие, броские, все их видят, смотрят, и знают, точно знают, кто именно автор всего безумия. Стараюсь не смотреть, но взгляд сам перемещается на молодого мужчину. Наполняю грудь воздухом, возмущенно сдвигая брови. Пол улыбается — дерзко, нагло, будто так и надо. Будто мы тайные любовнички, тщательно скрывающие отношения. Не бывать этому. — Водички? — хихикает Эванс, еще и ладонь прикладывает ко лбу, явно проверяя нет ли у меня жара или еще чего хуже, — Выглядишь так, словно профессор мысленно тебя тра… — Бессмертный? — Самый тупой нож в мире, помню! Брюнет вскидывает руки вверх в примирительном жесте, а потом вдруг резко притягивает к себе, пряча. От ненужных, любопытных, от последующих вопросов, просто позволяет уткнуться в плечо и прикрыть глаза. Выдохнуть, прийти в себя, почувствовать почву под ногами, рушащуюся так стремительно. Слышу тихое фырканье совсем рядом, мне даже не нужно смотреть, чтобы понять. Уйди, пожалуйста, а. Дилан выпускает из теплых объятий, целует в висок и плюхается на синий пушистый плед, таща за собой. Я качаю головой. Рядом стоит стол, позади никого нет, поэтому стелю одеяло и запрыгиваю на поверхность, подбирая под себя ноги. Удобство сотого уровня, даже поднимать головы не надо, все на уровне глаз. Лили и Кай устроились впереди, остальные чуть сбоку, я вижу, как Эванс пытается всеми силами не переступить черту, не дотронуться, не прижать, ведь Хилл сидит рядом, раздражая меня своей ярко-рыжей шевелюрой. Наверно, они даже в темноте светятся. Когда фонари гаснут, прожектор загорается, и на экране появляются первые кадры «Пятого элемента», Эванс победно вскрикивает, больно хлопая меня по коленке, как бы напоминая о проигранных ста долларах. Показываю ему язык, возвращая все внимание просмотренному мною раз сорок боевику. И снова ощущаю это. Мурашки по коже и пульсирующее напряжение именно там, где не-должно-быть. Роджерс воздействует на меня издалека, как он это делает — хрен его знает, но мужчина словно мысленно пробегает пальцами по внутренней стороне бедер, дальше, глубже. Меняю позу, закидываю ногу на ногу. Внимательные зеленые глаза притягивают. Распускаю собранные в хвост волосы, пряча за ними краснеющее от смущения лицо. Не смотри, господи, пожалуйста, не смотри. Проходит больше половины фильма, как я все-таки осмеливаюсь оторваться от экрана. Он сидит вполоборота на неудобной скамейке, упираясь локтем в деревянный стол. Сидит, жуя банан, так аппетитно и нетянебудуговоритьтакое, у меня в голове вспыхивают картинки, образы, воспоминания, кусаю губы от нахлынувшего нечто, от которого избавиться рада, только вот, кажется, не могу. Запускаю пальцы в волосы, слегка оттягивая их — выдрать бы из мыслей все это неважное и ненужное, пугающее и в то же время доводящее до неуловимой дрожи. — Руки, Эванс. Тихий шепот Флоренс отрезвляет, возвращает в настоящее, ловлю себя на желании сбежать. Просто взять и уйти из этого удушающего, наполненного его запахом, места. Не говорю ни слова, касаюсь плеча друга и он все понимает по одному взгляду, дает ключи от дома, шепча, что придет сразу после фильма. Киваю и ухожу. Наконец-то находя в себе силы вдохнуть полной грудью чистого, свежего, оживляющего воздуха. Фонари освещают дорогу, сегодня мне не страшно, я не думаю о парне, который блуждает где-то рядом, возможно даже следует позади, не о том, что уже поздно, а папы нет, и Дилан остался, и если придется кричать, то никто не услышит. Чувство самосохранения орет где-то под черепной коробкой, заставляя оглядеться по сторонам и все же удостовериться, что никто не следит. Что Майк не идет прямо за спиной, погруженный в свои поганые мысли. Когда кто-то касается руки, я испуганно оборачиваюсь, резко отскакивая назад. Изумруд ярко блестит в темноте. — Фильм еще не закончился. — Кто еще из нас сталкер, мистер Роджерс, — на выдохе, успокаиваясь, утихомиривая вспыхнувший испуг. — Просто хочу удостовериться, что моя студентка благополучно доберется до дома. Студентка. Да, конечно. Теперь наравне со мной будешь напоминать о различии и статусе? Жму плечами, снова не говоря «нет». Позволяя идти рядом, так близко, что разум вновь заполняется его запахом. Этот мужчина сведет с ума. Почему именно я? Так много красивых девушек, проявляющих внимание, флиртующих открыто. Вот они — бери и пользуйся. Его шаги в этой тишине такие громкие, сейчас все выглянут в окна и увидят непозволительную, совсем не для их глаз, картину. Впрочем, мы же не делаем ничего запрещенного. Просто идем. И молчим. И в этом молчании я нахожу покой. — Дальше сама, — в доме Дилана горит свет. Его мама понимающая и добрая, но лишние вопросы мне ни к чему. — Ты боишься меня, Рони? Вопрос выбивает из колеи. Я теряю равновесие и саму себя, когда мужчина проводит осторожно по предплечью, будто продолжая незаконченный днем рисунок. Вниз и дальше, к запястью, ладони. Резко одергиваю руку, не позволяя зайти дальше никому из нас. — Это недопустимо, мистер Роджерс. — Пол. — Так нельзя, — быстро качаю головой из стороны в сторону, стараясь не расплакаться. — В твоих книжках это написано? Кто придумал эти правила — недопустимо и нельзя, а, Вероника? Он снова близко, черт возьми, о т о й д и ж е о т м е н я, касается большим пальцем подбородка, чуть надавливая, заставляя распахнуть на выдохе губы. Что это? Объясните. — Мне нравится, — Пол скользит по нижней, оттягивая, — твой маленький, протестующий, правильный рот. Колени подгибаются, но я где-то нахожу силы на то, чтобы отшатнуться назад, вытащить дрожащими руками ключи и отступить. Дальше. Разрывая эту невидимую, тонкую нить, которая появляется так внезапно. Бегу слишком быстро, ловя воздух, задыхаясь, кое-как вставляю ключ в замок и резко захлопываю за собой дверь. Стена, защита, тут он меня точно не достанет. — Здравствуй, крошка Ники. Ноги прирастают к полу. Страх сковывает все тело, сжимая внутренности, останавливая поток крови, а сердце бьется часто-часто. — Вижу ты как всегда рада мне. — Что ты тут делаешь? — все, на что способна в данный момент. Где Дилан? — А это уже тебя не касается, сладкая. Мистер Эванс скоро вернется, посиди со мной. Парень хлопает ладонью по своей коленке, но я лишь хватаюсь за холодную ручку, намереваясь сбежать. Опять. Входная дверь распахивается с такой силой, что чуть ли не падаю кому-то в руки. От отца Дилана несет алкоголем, в одной руке охотничье ружье, в другой — коробка с патронами. Найджел улыбается пьяно, развязно, разглядывая с головы до ног. — У нас гости, Майк? И тут я понимаю, что нахожусь в еще большей опасности, чем была.