С перебитыми сердцами

Осенним бал не назовешь. На улице все еще по-летнему жаркая погода лишь иногда уступает дождям и прохладному ветру. Но пока деревья украшают зеленые листья, воздух пропитан солнцем, запахом далекого океана и воспоминаниями о каникулах — веселых, продуктивных, таких, как хотелось именно мне. Вместо пляжа, мартини и голых, влажных, упругих тел — работа, фортепиано и помощь детям. Мягко стучу подушечками пальцев по бедрам, с грустью понимая, что с учебой становится все меньше свободного времени, кажется, уже вечность не садилась за клавиши. Яркие лучи обволакивают еще сонное тело, согревая, разгоняя кровь и сердце. После пятничного урагана снаружи так классно, что скорее хочется выйти на пробежку, впитать в себя свежесть раннего утра. До ежегодного праздника целый день впереди. Целый свободный от учебы и ответственности день. Жмурюсь, с урчанием потягиваюсь в постели, предвкушая что-то грандиозное. На душе так спокойно, что хочется петь. К сожалению, медведь не прошел мимо моих ушей. Быстро натягивая красные спортивные легинсы и топ, устремляюсь в гардеробную в поисках удобных кроссовок. Из спальни слышится звук доставленного сообщения, и я улыбаюсь, зная, кто может писать в семь утра в выходной. Но радость резко сменяется непрошенным воспоминанием, оно охватывает, окунает во вчерашний дождливый день вопреки моим желаниям. Ноги сами несут к рюкзаку, в нем таится аккуратно сложенный вдвое альбомный лист, и изображение на нем красивое. Прорисованные черты лица, будто художник весь процесс сидел прямо напротив человека, буквально светящиеся карие, такие до боли, с детства, знакомые глаза, и весь его образ — мягкий, уютный, теплый. Провожу пальцами по линии родинок на щеке — я не должна была это видеть. Не должна была хватать ее за руку, тем самым спровоцировав появление новой цепочки мгновений, моментов, решений. Мне стоит порвать и выбросить, забыть и не рассказывать, но не получается. Я не могу так варварски поступить с портретом Дилана, пусть и нарисованным Флоренс. Вчера привнесло в мою жизнь два открытия. Хилл рисует — во-первых, на что, впрочем, плевать. А вот второе… Со вторым я еще мало разобралась, пока даже и не пыталась, только снова и снова злилась весь оставшийся вечер, порываясь пойти прямо к ней и потребовать объяснений. Какого черта? Недоумение преследует до сих пор. Ледяная глыба рисует моего лучшего друга, человека, которого не любит, которому причиняет боль. Мысль о том, что рисунок не единственный, прочно обустраивается в мозгу, я уверена в этом, и поэтому хочется кричать. Кричать так громко, бить кулаками по любой поверхности, можно даже по ее наглому лицу, и сделать все возможное, чтобы не узнал. Флоренс Хилл рисует Дилана Эванса счастливым, красивым, с задорной искоркой и любовью в шоколадных. Рисует так, как он на нее смотрит. Толкаю тяжелую дверь, неуклюже вываливаясь на серую улицу. Дождь льет как из ведра, Эванс стоит посреди университетского двора спиной ко мне, лицом к убегающей девушке. Стискиваю зубы, поправляя лямки рюкзака, находка словно тянет вниз, делает сумку неподъемной. Кричу другу так громко, как могу, пытаясь переорать шум льющейся с неба воды. Мне не хочется выходить из-под крыши, портить прическу, мокнуть, а потом усердно пить витамины и таблетки, лишь бы не заболеть. Не хочется, но все мысли по поводу потекшей туши сами сваливают куда подальше, как только вижу стиснутые кулаки. Он злится? Она опять наговорила ему гадостей? Мчусь к Дилану, перепрыгивая через образовавшиеся лужи, но оказываясь рядом, ошеломленно взираю на него. Злость сменяется удивлением. Потому что друг счастливо улыбается. — Это ты после разговора с Флоренс лыбишься? — Она влюблена в меня. — Что? — вода залилась в уши? — Она влюблена в меня! — Надо срочно домой, милый. У тебя температура. — Прекращай, Рони! Нужен новый план, и ты мне в этом поможешь. — Помогу в чем, прости? — В том, чтобы она осознала, поняла, признала и смирилась с тем, что любит Дилана Эванса. Господи, я убью ее! — Нет. — Да. — Не дождешься. Ди, я желаю тебе счастья, ты этого заслуживаешь, но не с этой… стервой. — До меня дошли сведения, что мистер Роджерс свободен как птица, не меняет женщин как перчатки и верит в настоящую любовь. А еще я знаю, где он зависает каждый вечер пятницы, и что у вас есть общее увлечение, и я могу помочь своей лучшей подруге по завоеванию сердца мужчины постарше. — Совсем сбрендил, идиот. Разворачиваюсь на пятках, уверенно направляясь к машине парня. Вода стекает по лицу, мешая четко видеть дорогу, насквозь промокшая одежда противно липнет к телу. И я думаю обо всем, только не о словах Эванса. Он догоняет быстро, открывает автомобиль одним нажатием кнопки и не говорит ни слова, когда я запрыгиваю внутрь, мокрая до нитки. Пока доедем, в тканевую обивку сидений впитается часть воды, знаю точно, завтра Дилан будет ворчать, но ничего не предъявит, ведь сам прекрасно усаживается в салон, стряхивая с волос влагу. — Ну? — Что ну? — Пол… — Остановись. Мне не интересна данная информация, я вообще не понимаю с чего ты взял, что меня это должно волновать. — Вероника — открытая книга. Название на обложку, мать его. — Ошибаешься. — Он тебя нравится. — Мистер Роджерс преподаватель, я — студентка. Это непозволительно, аморально и уголовно наказуемо. И он мне совсем не нравится. — Так-то ты уже достигла возраста сексуального согласия. — Так-то и совершеннолетия я достигла по законам нашего штата, но это ничего не меняет, Дилан. Глупости, да и только. Не поднимай впредь данную тему. — Как скажете, мисс Хаас. Ощущение такое, что Эванс пропустил все мимо ушей. В сегодняшнюю реальность меня возвращает очередное сообщение. «Я и моя верная спутница текила ждем тебя». «Адам в нашем чате кинул клич. После бала собираемся у него, завтра воскресенье, поэтому вечеринка обещает быть горячей. И ты напьешься»! «Я и перед пить не особо рвусь». «Ханжа». «Иди в задницу». «Сама иди. Через дорогу ко мне через несколько часов». В доме по-прежнему тихо. Обычно папа поднимается либо раньше, либо под грохот моих сборов. Волнение закрадывается под кожу, хватаю телефон с наушниками и быстро выхожу из комнаты. Ни звука. В уголках глаз вдруг появляются совсем ненужные слезы, еще ничего не произошло, а ты, Вероника, начинаешь паниковать. Когда оказываюсь в просторном зале, в котором я, папа и Дилан так часто устраиваемся за просмотром фильмов и сериалов, у меня перехватывает дыхание. На журнальном столике лежит планшет. Роберт Хаас не любитель прощаний и бумажных записок. Ему легче снять видео, рассказать в нем что случилось, объясниться, напомнить где что лежит и какая еда в холодильнике, а потом весело улыбнуться, махнуть рукой и отключиться, оставляя меня с глухой пустотой внутри. Единственная радость — таким способом он прощается только когда уезжает на несколько дней. Его счастливое лицо появляется на экране, только вот в глазах различаю тревогу, он, конечно же, не собирается мне ее показывать, пряча настоящее за счастливой маской. — Вероника, — в следующую секунду он смачно прихлебывает кофе, зная, что меня это страсть как бесит, и в то же время заставит улыбнуться. — Солнце, пару часов назад мне позвонили с работы и объявили о срочных сборах твоих горячо любимых астронавтов, там, кстати, будет Рик, который каждый раз не упускает момента поспрашивать о тебе. Я собираюсь пригласить его после, покажешь парню наш чудесный город, достопримечательности, сходите в кино, ресторан, на свидание… — Ё-маё! — Вот только не надо возмущаться, — отец громко хохочет, предвидя все мои реакции. — Уж очень он замечательный молодой человек. — Вот и встречайся с ним сам! — но хорошо, что Роберт этого не слышит. — Сейчас, когда ты сидишь на этом удобном мягком диване и тихо возмущаешься, твой папа уже во Флориде, развалился за столом, слушая скучные монологи начальников, поверь, тебе там определенно веселее. Не скучай, с голоду не умри и не сожги дом, знаю, ты никогда никого к себе не зовешь, пока меня нет, кроме Дилана, но, может, в этот раз откроешь двери и для других своих друзей? Устрой крышесносную вечеринку. Крышесносную в переносном смысле, конечно! Это всего лишь на неделю, не на месяц или полгода, я вернусь ровно через семь дней, мы продолжим просмотр запланированных кинокартин. Люблю тебя, дочка! До встречи. — Передай привет звездам, — тихо шепчу я, стирая со щек слезы. Отличное настроение испарилось, желание делать что-либо, идти куда-либо так же исчезло. — Не смей съедать мое мороженое. Ты же собиралась на пробежку! Черт! Видеосообщение, оказывается, не закончилось, мистер Хаас еще пару секунд смотрит на меня взглядом из-под нахмуренных ресниц, а потом застывает с улыбкой. Этот человек слишком хорошо знает свою дочь, и вполне может прямо в эту минуту позвонить, удостовериться, что я не уплетаю его ванильный рожок, рыдая в подушку. Бег на воздухе лучшее, что могло придумать человечество. Мои планы смещаются ровно на час, именно столько я потратила на сборы, просмотр видео и попытки не впасть в уныние. Ведь папа с прошлой слишком долгой командировки вернулся совсем недавно, а теперь его снова вызывают, пусть и на короткий срок. Если бы не Эванс, я бы, скорее всего, рехнулась. После смерти мамы Роберт все свое время посвятил мне, забывая о своих чувствах, желаниях, жизни. Он старался делать так, чтобы я не замечала разницы, чтобы забота и любовь окружали меня в тех же количествах, что и раньше. Он пытался, но каждый раз как только я спрашивала где она — уходил в себя, заставляя ощущать себя никому ненужной. В такие моменты спасала семья Эванс. Я не сержусь, я все прекрасно понимаю, и понимала даже тогда, когда через два года безвылазного сидения дома, без работы, проводя месяцы лишь с дочерью, папа отправился в космос на триста шестьдесят пять дней, туда, где мог побыть со своим горем наедине. Все это время со мной были бабушка и дедушка, и Дилан, и молчаливый мальчик по имени Джо. Топ пропитался соленой влагой, на лбу испарина, но я продолжаю бежать, в буквальном смысле загоняя себя. Солнце все выше, греет все сильнее, но ветерок не дает свалиться прямо посреди беговой дороги от изнеможения. Понимая, что сдохну, если хотя бы не перейду на шаг, а потом не посижу совсем чуть-чуть, замедляюсь, ища свободную скамейку. Уткнувшись лицом в ладони, не успеваю даже немного отдышаться, что-то вновь перекрывает доступ кислороду. Точнее кто-то. — Воды? — такой бархатный, чуть с хрипотцой голос уже где-то в сознании и скользит по укромным уголкам чувствительного тела. Медленно поднимаю голову. Он стоит прямо напротив, загораживает пылающее солнце и в его лучах мужчина кажется нереальным, словно сотворенный из воздуха, прекрасный и невозможный. — Вероника? Завороженная им и ситуацией, кто бы думал, что я встречу его в огромном парке именно в этот день и в это время, протягиваю трясущуюся от усталости — именно от нее — руку, не отводя взгляда. Пол смотрит, склонив голову набок, и улыбается точно как вчера — по-доброму, словно он мой преподаватель английской литературы, желающий, чтобы у лучшей ученицы были высшие баллы. Очнись, Хаас! — Спасибо! — делаю маленький глоток и возвращаю бутылку, стараясь ни на миллиметр не оказываться в опасной близости его пальцев. Облокачиваюсь о спинку, все же привожу дыхание в норму, отводя от мужчины взгляд. Мечтаю, чтобы тот ушел скорее и не нервировал мысли, но Роджерс, кажется, никуда не собирается. Садится рядышком, устраивая локти на коленках, и поворачивается лицом ко мне. — Не думал, что встречу в такую рань кого-то из своих студентов, — повторяет мои мысли, а я вздыхаю от безысходности и принятия происходящего, стараясь быть собой. — Я тоже, — улыбаюсь уголком губ. — Не любишь подольше поспать? — Люблю, просто не могла упустить такой чудесный день и побегать по парку, а не в спортзале. — Согласен. Прекрасная погода, — он все еще смотрит в упор, отчего начинаю смущаться. Хорошо, что щеки итак красные и горячие. Пол, впрочем, так же очень разгорячен. Капельки пота стекают по шее и сильным рукам, подушечки пальцев начинают покалывать, так хочется впиться ими в твердые мышцы под смуглой кожей. В это мгновение он выглядит так молодо, так не по преподавательски красиво и сексуально, что голову кружит. — Вам нравится у нас? — вопрос вырывается внезапно, я же совсем не собиралась с ним болтать. — Ну, пока кроме вздохов и пытающихся соблазнить меня девиц ничего не смущало. Тихо хихикаю, закрывая рот ладонью, и начинаю расслабляться, что такого в том, что мы немного побеседуем? Как преподаватель и студентка. — Почему не поступила в более престижный университет где-то в мегаполисе? Уверен, с твоими результатами тебя бы взяли куда угодно. — А почему вы решили работать именно здесь? — Не люблю большие и шумные города. — Кажется, у нас много общего, мистер Роджерс, — выпаливаю, не подумав, — Извините. — Не стоит, — пожимает плечами, распрямляясь и поднимаясь на ноги. Уже уходит? — Я жду потока слов от тебя на парах, Вероника. — Конечно. Мужчина кивает и собирается продолжить тренировку. А я вдруг, сама того не желая — или нет? — вскакиваю и спешу за ним. Зачем, идиотка. Тормози! Пол, конечно же, слышит как бегу следом. Наверное, он думает, что мне хочется спросить что-то еще, узнать по поводу заданий домашних, например. Но я вновь совсем не контролирую слов и спрашиваю: — А вы будете на Осеннем балу? — Присутствие старших обязательно. А что? — Этот вечер в нашем университете самый масштабный, просто хотела сказать, что вы не должны упустить шанс и полюбоваться тем, как украсят здание, ощутить всю атмосферу и окунуться в нее. Для профессоров, кстати, конкурсы проводят. — Серьезно? — Да. С призами. — И что за призы? — Роджерс оглядывает меня с головы до ног так молниеносно, что если бы не моя внимательность, я бы и не заметила. Кусаю губу, понимаю, что выгляжу совсем не презентабельно. Взлохмаченная, с влажной, соленой кожей и розовым лицом. Какой ужас! — Шоколадные медальки. — Люблю шоколад. Пол Роджерс смотрит на мой рот, на то, как я все еще впиваюсь зубами в кожу и щурится. Так, надо прекратить эту встречу и сваливать домой. — Да. Что же. Мне пора. Всего доброго, мистер Роджерс. — До встречи, мисс Хаас. Через несколько часов, приведя себя в божеский вид, направляюсь к Дилану. Выглаженное платье спрятано в чехле, примерять его еще рано, зато макияж и прическа уже на мне. Ничего вычурного. Волосы собраны в высокий хвост, парочка прядей спадают на лицо, тушь, немного пудры и ярко бордовая помада, которая будет нанесена перед выходом. Эванс резко распахивает передо мной дверь, улыбка сползает с лица, ведь друг отчего-то зол. — Майк вернулся? — Откуда… — Видел утром. Мимо проходил, на твое окно смотрел. Почему ты не сказала? — Черт. Как я могла забыть о нем? Как могла забыть о том, кого боюсь? Мне не хочется отвечать, не хочется говорить об этом человеке, но осознание вдруг обрушивается камнями на больную голову. Целую неделю я буду одна, в большом пустом доме. Одна. — Дилан, — смотрю на него испуганно, ведь понимаю, Майк готов на многое, если не на все, — папа уехал. — Значит, придется мне терпеть твою персону в своем жилище. Он не спрашивает, как долго продлится командировка Роберта. Эвансу не важно, даже если я буду под боком целый год. Мы поднимаемся к нему в спальню. Дверь в комнату миссис Эванс закрыта, значит, она дома, спит после тяжелого рабочего дня. Стараюсь быть максимально тихой, а когда мы оказываемся на том расстоянии, где женщина вряд ли услышит, шумно выдыхаю, падая на широкую постель. — С чего ты взял, что я в курсе его появления? — С того, что первым делом он пойдет к тебе. Когда вы виделись? — После вечеринки у Адама. — Издеваешься? Этот ублюдок подстерег тебя ночью, когда ты была одна? Я его убью! — Дилан, не надо, пожалуйста, не кипятись! — откупориваю бутылку текилы, разливая по рюмкам. Сама! Обычно от меня первого шага в этом не дождешься. Если не предложат, могу весь праздник пить лишь воду. Я хватаю его за сжимающийся кулак и раскрываю широкую ладонь, прижимая к щеке. Успокаиваюсь. И успокаиваю его. Это наш способ прийти в себя после ужасных дней, ссор с родителями, друзьями или между собой. — Майк поджидал прямо около дома и если что, закричала бы во все горло. А ты знаешь, как громко я могу орать. Ловлю его улыбку и улыбаюсь в ответ. — Не буду врать, Ди, мне страшно, я думала, что этот человек никогда не вернется. Я мечтала об этом. Но жизнь распоряжается иначе. Я боюсь, но не с тобой. Папа далеко, но у меня есть лучший друг, которому доверю свою жизнь. Дилан подает мне стопку. Слизываю соль, пью, не поморщившись, и заедаю кислым лаймом. Тепло мчится по телу, такое приятное и согревающее, утреннее настроение возвращается. Весь вечер до бала мы еще немного пьем, играем в монополию, а потом лежим на полу, воображением рисуя картины на белом потолке. Прическа испорчена, Дилан не удержался и начал трепать уложенные волосы, смеясь во весь голос от моих попыток избить его как следует. Приходится распустить хвост, и позволить локонам щекотать спину. На мне легкое белое платье до колен и такие же белоснежные кеды, удобство превыше всего. Дилан наряжался долго, скорее для того, чтобы поиздеваться над бедной подругой, а не действительно мучаясь в выборе, как мучилась я, перед тем как пойти к соседу. В итоге парень выбрал узкие черные джинсы и белую рубашку. Прямо-таки пара, ни больше, ни меньше. Разглядываю толпу у еще закрытых дверей. Кто-то, в отличие от нас, нарядился под стать названию праздника. Барышни в пышных платьях в пол, парни в костюмах. — Может, не стоило так наплевательски относиться? — Забей. Это первокурсники. Мы в прошлом году тоже красовались в королевских нарядах. Можешь еще вспомнить, как ходила в туалет со всеми своими юбками. Фыркаю. Действительно, это было ужасно. Дилан обнимает меня за плечи, укладывая голову на мою макушку. Он не рыскает по студентам в поисках одной стервы, что удивляет, но больше несказанно радует. Я и сама ее не наблюдаю. Обычно рыжая шевелюра и темный сгусток энергии в виде облака над ней выделяются. — Чувствуешь? Прохладно как-то. — Еще минут пять, не больше. Интересно, как в этот раз украсили здание наши неспящие ботаны активисты. Закатив глаза, пихаю друга в бок. Мы ведь такие же ботаны, просто в свое время не записались в активисты. Чувствую, как он смеется. Толпа впереди оживилась, к нам выходит профессора, деканы и ректор университета. Грузный, солидный мужчина семидесяти лет, казалось бы, пора на отдых, но жизни в нем больше, чем в некоторых молодых людях. Он приветствует студентов в новом учебном году, желает отличной учебы, высоких баллов и чего-то еще, но я уже не слушаю. Я замечаю среди всех высокого, стройного, красивого мужчину в строгом классическом костюме. Все пуговички наглухо застегнуты, черный галстук крепко вокруг шеи, но сам мистер Роджерс расслаблен. На его лице нет строгости, как у большинства преподавателей, он легко улыбается, рассматривая подростков. И находит меня. Иисусе. И одними губами произносит: — Привет.

***

Он понимает, что это она, как только маленькая, хрупкая фигурка сворачивает на их улицу. В руке вибрирует телефон, он бы ответил, если бы на экране дисплея отразилось имя сестры, но на нем ярким высвечивается фамилия того, с кем разговаривать не особо хотелось. Парень вновь переводит взгляд на недоподругу — она обнимает себя за плечи и, кажется, плачет. Он чувствует поднимающуюся из глубин души ярость, знает, кто ее обидел, уверен — это его собственный лучший друг. И стойкое ощущение желания врезать чешется на костяшках итак сбитых в кровь кулаках. Она все ближе. Смотрит под ноги и всхлипывает — не ошибся. Ветер бесцеремонно врывается в пышную копну русых волос, проникает под летнее, коротенькое платье, чуть приподнимая, и брюнет заставляет себя отвести взгляд, не пялиться на стройные, загорелые ноги. Она ведь еще малышка. Ровесница Флоренс. Это незаконно, неправильно, аморально. Парень решает, что блюстители правопорядка не залезут в его голову, поэтому возвращает все мысли к девчушке и ее потрясающим формам. И заплаканным голубым глазам. — Хэй, — тихо окликает он ее, заставляя остановиться прямо у тропинки к неосвещенному фонарями дому. Скорее всего, девушка опять одна. — Хэй, — шепотом, хрипло, смотрит на него своими огромными и покрасневшими, и ёжится от чуть прохладного воздуха. Согреть. Поднимается с лестницы, пряча пачку сигарет в задний карман, и кивком головы приглашает девушку внутрь. Вероника не отказывает, мягко улыбается и проходит мимо, оставляя за собой невероятный аромат, парень снова сдерживается. С ней он всегда сдерживается. Насколько это возможно. — А где… — Не беспокойся, твоя лучшая подружка укатила в Мексику. Ее смех мурашками на его руках. Вероника Хаас частенько бывает гостьей соседского дома, но только когда нет Флоренс. Парень все никак не мог понять, почему две прекрасные девушки так невзлюбили друг друга. Он размышляет, как начать разговор и стоит ли вообще спрашивать о причине слез, но после того как кружку горячего шоколада встречают улыбкой уже широкой и искренней, отгоняет ненужные вопросы прочь. Она расскажет сама, если захочет. — Послушай, — мурашки возвращаются на кожу, — можно мне переночевать сегодня здесь? С тобой. С тобой. Эта девочка сведет его с ума. Брюнет кивает, сдерживая судорожный вздох, возбуждение волнами накатывает, окуная с головой, ведь ее ноги — господи, какие длинные — и ее волосы, и глаза, и подтянутое тело… Разве семнадцатилетние не должны быть угловатыми, прыщавыми подростками? Смотрит на пухлые губы, а она замечает. Замечает и совсем не смущается, чертовка делает хуже, потому что в момент, когда язык скользит по розовой коже, оставляя влажный след, когда белые зубки чуть прикусывают, у парня звезды в черепной коробке разлетаются по разным сторонам. Он на секунду слепнет, ощущая, как тесно становится в джинсах, как горячо становится телу. Только вот Вероника в следующую секунду хлопает длинными ресницами, словно куколка сошедшая с обложки журнала, будто и не заставляла только что парня съезжать с катушек. — Посмотрим фильм? — вскакивает со стула, так легко и бесшумно, не забыв прихватить свой напиток, и устремляется в зал к большому дивану. Ему следует усесться в кресло, как можно дальше от манящей красоты, лишь бы не слышать запах чего-то цветочного, такого приятного, такого до животного голода. Но Рони похлопывает ладошкой по месту рядом с собой. В ее глазах вдруг снова появляются слезы, они не скатываются по щекам, только лишь собираются в уголках голубых, он не может отказать. Она теплая и мягкая, жмется к нему так близко, так опасно близко. Брюнет старается смотреть выбранный девушкой фильм. Он не про любовь, какой-то старый боевик, в другой раз с удовольствием втянется в просмотр, но не сейчас. Эта ночь не для фильма. — Майк придурок. Ты тоже, идиот. Девушка вздрагивает, на секунду парень ощущает, словно она собирается отдалиться, встать и уйти в холодный, пустой дом. А может перейти дорогу и, даже не постучавшись, подняться в комнату лучшего друга. Но не делает ничего из перечисленного. Она поворачивается к нему всем телом, подбирает под себя ноги и смотрит внимательно, забывая об интересном сюжете киноленты. Рука сама тянется к красивому лицу, к скулам — таким острым, словно их высек искусный скульптор, холодные пальцы на горячей коже. Нет. Нельзя. Оттолкни. Свали в свою спальню. Оставь ее здесь в одиночестве. Но не делает ничего из перечисленного. Прикрывает глаза, наслаждается прикосновениям. Рони такая нежная и аккуратная, боится сделать что-то не так, боится насмешек. Он никогда над ней не посмеется. — Я не сделаю тебе больно, малышка. И это не касается того, что может произойти ночью. Он хотел дать обещание — быть рядом, оберегать, защищать, любить всегда только ее. Ведь Вероника заслуживает. А он любит. Странно, неправильно, не взаимно. Она запускает свои проворные пальчики в волосы, парень мурлычет, обхватывает тонкую талию своими широкими ладонями и притягивает девушку ближе. Хаас задыхается, когда брюнет сажает ее к себе на колени, так явно чувствует возбуждение, упирающееся ей во внутреннюю сторону бедра, она подавляет стыд, до этого сжимающий в тисках, не дающий полностью раскрыться, и слегка меняет положение, каменная твердость теперь между ног. — Рони… Вероника отгоняет мысли прочь, девушка подумает об этом поступке позже, а сейчас ей хочется быть здесь, с ним. Ни с кем другим. Лукаво улыбнувшись, Рони обхватывает руками шею, чувствуя пульсирующую венку, впивается ноготками в кожу и приподнимается. Его руки все еще на талии, сжимают крепче, собираясь вернуть тело девушки обратно, но блондинка опережает, резко опускаясь. — Боже! — всхлипывает, только не от слез и обиды, теперь она ощущает в себе горячий огонь. И плавно, господи, он даже не верит в какой-то момент, двигается на нем взад-вперед. Двигается. Двигается. И стонет, кусая манящие губы. — Аккуратнее, малышка, — ему не нужно одобрение, он все видит по вспыхнувшим яркой краской щекам, опускает ладони ниже, к ножкам, скользит по голой коже обратно, внутрь, — Вероника, если ты… — Заткнись и продолжай. Тихий вскрик, когда большой палец касается намокшей ткани, и ее губы так близко. Так опасно близко. Черт, парень, вы итак уже перешли грань. — Поцелуй, — стонет, умоляет, раскачивается на нем сверху быстрее и быстрее, имитируя то, чего хочет больше всего на свете, — Поцелуй меня. И он подчиняется. Грубо, так страстно и глубоко, забывая о воздухе, лишаясь мыслей, ее отвечающие со всей яростью губы — горячие, вкусные, желанные. Он целует, не имея никаких сил остановиться, и проскальзывает в трусики, касаясь горячей влажности. Ее дрожащее тело, гортанный стон и зубы, впивающиеся в его нижнюю губу, ставят все точки. Она хочет его. И он просто не смеет отказать.