***
Полчаса спустя жизненная необходимость промочить горло чем-то более существенным, нежели минералка без газа, вынуждает меня спуститься вниз. Прошли те постыдные времена, когда посещение клуба порождало у меня нищебродские финансовые дилеммы вида «что купить: стакан самого дешёвого пойла или сберечь деньги для покупки пачки курева на очередную бессонную ночь?» Времена прошли, но вот стыд никуда не исчез. Вероятно, это стыд за сам факт моего существования. Я замечаю стоящую у барной стойки Диану, лениво цедящую через соломинку водку с тоником. Меня не удивляет, что она до сих пор здесь. Я быстро отхожу и ей об этом прекрасно известно. — Ты прав, — поддевает меня она. — Ни фига ты не изменился. — Давай закончим на сегодня с взаимными оскорблениями, — миролюбиво предлагаю я, жестом подозвав бармена. — Один Нью-Йорк сауэр. — А вот это что-то новенькое, — хмыкает Диана. — Старенькое, — качаю головой я. — Дохлый вечно гнал на меня за то, что я заказываю отстойные коктейли и на одной из вписок заморочился приготовлением персонального бухла для каждого гостя. — И почему тебе достался этот вариант? — Потому что «похож по цвету на мою полупидорскую футболку». — Какой глубокий смысловой подтекст. — А Бэгби достался Голубой Камикадзе. — И Дохлому после этого не достался гипс на обе ноги и руки? — Он убедил его, что спокойное восприятие голубого цвета — самое надёжное свидетельство гетеросексуальности, — усмехаюсь я, пригубляя готовый коктейль. На танцполе играет какой-то нафталиновый шлягер восьмидесятых, освежённый современной обработкой. По сути, человеческое бытие и есть один бесконечный ремикс на самое себя. — Мне было весело, — признаюсь я, перехватывая блуждающий по пляшущей толпе взгляд Дианы. — В Лейте? — С тобой. — Правда? — Иногда. — Так, притормози, а то испортишь момент, — шутливо бьёт меня по плечу ладонью она. — В этом я спец. — Знаю. Иногда ты слишком много думаешь. — Знаешь, о чём я думаю сейчас? — О том, есть ли на Марсе анархо-коммунизм? — Само собой.2003
11 января 2019 г. в 04:10
— Ну здравствуй, Марк Рентон.
Когда менеджер сказал, что в кабинете меня дожидается чем-то очень недовольная клиентка, я прокрутил в голове несколько сценариев возможного развития событий, исходя из прежнего богатого опыта выслушивания разносортного гонева посетителей клуба. Что только не побуждает людей жаловаться. Разбавленные напитки в баре, слишком громкая музыка, слишком ультрафиолетовый свет в туалете, слишком жёсткие диваны, слишком хмурый охранник на фейсконтроле, слишком яркий стробоскоп, слишком длинная очередь на вход, слишком кривой пол и прочая поебота. Причина всегда одна: желание срубить лёгких денег. Мне ли не знать. Однако ни в одной моей мысленной схеме не фигурировала она. Я опознаю её, только когда сажусь за стол, ненадолго выныривая на поверхность из своих мыслей.
— Какими судьбами, Диана?
Внешне я остаюсь совершенно спокойным, тогда как внутри я конкретно охуеваю с происходящего. Собственно, это краткое описание моего состояния по жизни. У Дохлого было ровно наоборот — полный штиль внутри и целая буря снаружи. Я не хочу вспоминать про Сая, я не хочу вспоминать про Картошку, я не хочу вспоминать про Келли, я не хочу вспоминать про Бэгби, я не хочу вспоминать про Рэба, я не хочу вспоминать про Элисон, я не хочу вспоминать про Томми. Особенно про Томми. Я не хочу вспоминать про весь блядский Лейт. Я хочу забыть его как очень дерьмовый сон, но проблема в том, что дерьмо не тонет. Проблема в том, что Лейт засел у меня так глубоко под кожей, что вырезать его заебёшься. Поскрести немного настоящего Марка Рентона, и под дорогим костюмом да наращенным регулярным посещением тренажёрного зала мышечным слоем обнаружится всё тот же оборванный дрыщ по кличке Рентс. И не прошлый он, а единственно настоящий.
— Я не верю в судьбу, — надменно фыркает Диана, и в памяти моей гулким эхом отзываются сотни тысяч вот таких вот её дерзких смешков. — Я просто захотела тебя увидеть. Но судя по тому, что за восемь лет я от тебя даже ни одной дешёвой открытки не получила, ты меня видеть не очень-то хочешь, верно?
Я отвык от таких вопросов. От вопросов, ответ на которые действительно что-то значит. От вопросов, которые действительно хочется обдумать, а не выдавать на них автоматом заранее припасённый речевой шаблон. Диана прищуривается, смотрит на меня в упор, словно на мушке держит; а я надолго выпадаю в осадок, слушая, как трещит плотина, отгораживающая сточные воды моего прошлого от кристально чистого Дон Периньона моего настоящего. Они бурлят и пенятся, смешиваясь без эмульгаторов, потому что всегда были искусственно разделённым целым. Я молчу так долго, что где-то в Шотландии, наверное, не один мент родился, а целое отделение. Диана была хорошей частью моего прошлого. Хорошей, но не лучшей. Лучшей частью моего прошлого был героин.
— Я тебя видел, — наконец отвечаю я, вытряхивая сигарету из лежащей передо мной пачки синего Честерфилда.
В рамках программы «Марк Рентон бережёт свой сильно потасканный организм» год назад я перешёл на него с красного, но по факту я наёбываю сам себя, компенсируя недостаток былой крепости табака его сильно возросшим количеством.
— В самом деле?
Кажется, Диана вообразила, что я был проездом в Шотландии и не счёл нужным её навестить. Кажется, она уже в красках себе представляет, как топчется ногами по моим яйцам, мстя за своё уязвлённое самолюбие и за моё тотальное равнодушие.
— Во сне, — коротко поясняю я.
— Я уже и забыла, что ты так делаешь.
— Как? — бросаю на неё быстрый взгляд я, поднося пламенеющую зажигалку к зажатой в зубах сигарете.
— Долго отмалчиваешься, а потом выдаёшь какую-нибудь дичь. В хорошем смысле.
Откинувшись на мягкую спинку офисного стула, я выдыхаю дым через нос, словно старый паровоз, заебавшийся тащить за собой товарные составы, на которые мы с ребятами любили глазеть в Лейте, попивая обмотанное бумажными пакетами пивко. У него был вкус разбавленных дрожжами жидких помоев. Забавно, что теперь банка этого пойла кажется мне чуть ли не божественной амброзией. Голландцы варят хуёвое пиво. По крайней мере, если говорить о качестве держащих рынок Хайнекена и Амстела. Блядь, когда это я успел стать квасным патриотом, типа отторгающих всё не шотландское старпёров, которых всегда презирал? Типа вечно кирного папаши Дохлого.
— Некоторые вещи никогда не меняются, — покачивая ногой в красной туфле на длинной шпильке, говорит Диана, словно озвучивая мой клинический диагноз.
— Меняются не вещи, меняются люди.
— А ты изменился?
Я просто киваю, стряхивая пепел в безликий кусок чёрного пластика.
— В лучшую или в худшую сторону?
И снова вопрос, ответ на который предполагает обстоятельное предварительное размышление. За прошедшие годы я задавался им не единожды, но так и не пришёл к какому-то однозначному выводу.
— Зависит от того, с какой точки зрения смотреть на эти метаморфозы.
— Меня интересует только твоя собственная точка зрения, Марк, — посылает мне короткую улыбку Диана, — а не какого-нибудь замшелого старикана вроде Овидия. Иначе я бы пошла в библиотеку, а не к тебе.
— По-прежнему не перевариваешь античных авторов? — понимающе хмыкаю я.
Я помню, как помогал ей готовиться к экзамену по истории. Диана категорически считала этот предмет невыносимо скучным, но, думаю, дело было в херовом качестве преподавания. Потому что меня она слушать любила.
— Ага. Ну так что?
С точки зрения добропорядочного социума, отказ от героина, несомненно, является переменой к лучшему. Но, как я уже сказал, героин был лучшей частью моего прошлого. Следовательно, для меня это перемена к худшему. А вот отказ от вредной среды обитания под названием Шотландия определённо стал шагом вперёд. Но это всего лишь перемена места. Сумма, как известно, от перестановок такого рода не меняется.
— Если бы я остался в Эдинбурге, героин бы меня прикончил, — не совсем прямо, но всё же высказываюсь я. — И если жизнь саму по себе можно считать переменой к лучшему, то да, я изменился в лучшую сторону.
Вот только теперь я ощущаю себя ещё более омертвевшим, чем прежде. Некоторые люди чувствуют себя живыми лишь в состоянии хронического саморазрушения. И очень, блядь, похоже, что я как раз из таких. Я поместил себя в стерильный вакуум и загибаюсь от недостатка патогенных микробов. Вирус иммунодефицита человека наоборот.
— Ты совсем не скучаешь по дому? — с присущим ей неуёмным любопытством продолжает докапываться до меня Диана. — По друзьям?
— Дом — это место, где тебе хорошо, — флегматично заключаю я, мысленно провозглашая себя вечным бомжом. — А друзей не кидают на деньги. Однако я именно это и сделал.
— Почему?
— Просто я выбрал жизнь, — пожимаю плечами я.
Был ли мой выбор правильным? Это уже не имеет значения. Я бы мог сказать, что меня не мучают угрызения совести, потому что эти деньги мы получили нихуя не за честный труд. Но дело в другом — просто я плохой человек. В любой истории должен быть свой злодей.
Я перехватываю у Дианы допросную эстафету, спрашивая о том, о чём бы мне следовало спросить ещё в самом начале:
— Как ты меня нашла?
— Так же, как в прошлый раз.
— Картошка? — тяжело вздыхаю я, сдавливая сигарету, зажатую между большим и указательным пальцами.
— Он самый.
Вот и делись после этого с другом награбленным. Злюсь ли я на него? Нет. Он, по простоте душевной, наверняка возомнил себя нашим персональным купидоном. Дэнни всегда был наивным парнем. Настолько наивным, что иногда эта его наивность граничила с умственной отсталостью. Почём ему знать, что никакой любовью между мной и Дианой никогда не пахло.
— Зачем ты приехала?
— В смысле? — вскидывает красиво очерченную бровь она.
Ненавижу нарисованные брови. К сожалению, у неё они натуральные.
— Мы не виделись восемь лет, — тушу окурок об днище пепельницы я, жёстко расставляя точки над «i», — да и не были никогда большими друзьями или сладкой парочкой. Если ты по старой памяти решила снова прикупить у меня травы, то мы, блядь, в Роттердаме — здесь лигалайз.
Диана выглядит так, будто бы я залепил ей пощечину. На бледных щеках проступают лихорадочные пятна румянца, а это значит, что она злится.
— Ты всерьёз полагаешь, что дело было только в траве? — насуплено, удивлённо уточняет она. Обижаясь почти по-детски.
— А дело было в чём-то другом?
— Ты вот вроде умные книжки читаешь. Вещи умные говоришь. Но иногда не понимаешь самых элементарных вещей.
— Если ты собираешься пригрозить слить моё местонахождение кому-то из старой компании, то вперёд и с песней.
— Да с какой стати мне это делать?
При виде оскорблённой невинности, читающейся на лице Дианы, я впадаю в состояние холодного бешенства. В такие моменты я абсолютно не пытаюсь сгладить углы и рефлекторно использую максимально жёсткие формулировки, толком не фильтруя, что говорю.
— С такой, что раньше фундаментом наших неебически романтических отношений были твои угрозы обвинить меня в изнасиловании и торговле наркотой.
— А иначе ты бы со мной стал общаться?
— Ни за что.
— Вот именно, — раздражённо закатывает глаза Диана.
— Ну так с чего ты, блядь, взяла, что это желание возникнет у меня восемь лет спустя?
— Ты сам сказал, что люди меняются, Марк.
— Я солгал. Люди не меняются. Люди делают вид, что они изменились, успокаивая себя иллюзией движения вперёд. Но нет никакого «вперёд». Есть только злоебучие тараканьи бега по замкнутому кругу. Едва лишь покажется, что ты наконец вырвался на новую трассу, как за поворотом возникнет до боли знакомый ориентир. Старый-добрый знак абсолютно, блядь, тупиковой дороги.