несовершенства.

      Джеральд. Джерри. Джер. Она зовет его, но каждый раз будто бы в пустоту. Его смащенные воском волосы блестят в бликах прожекторов, и он улыбается — приторно, неискренне, тошнотно. Он тыкает пальцем в проходящих мимо девчонок — я спал с ней, и с ней, и с этой рыжей тоже, Холз. Смотри, они все будто штампованные, шаблонные, такие одинаковые, а ты не такая (поэтому и надоедаешь быстро, но в голос он этого не объявляет).       Эшли его любит, так сильно, что, кажется, кости ломит. А он улыбается, обнажает свои волчьи клыки и так по-наивному (ты такая дурочка, детка) усмехается, обнимая ее своей рукой. Он такой яркий, блестящий, холённый, в своих брюках-скинни и заправленной гавайской рубашке кажется манекеном, и Холзи тянется к его коньячным губам, чтобы снова убедиться, насколько счастлива быть рядом с ним. Он целует ее: на колесе обозрения в Вегасе, на сцене в Майами, на задних сидениях автобуса по пути в Неваду, на красной дорожке American Music Awards в Лос-Анджелесе. Он касается, обнимает, вдыхает, кусает, но не чувствует, кажется, главного.       — Джерри, я тебя так люблю, - она приподнимается на носочках, пьяно и очаровано глядя на него, чуть задрав голову. Она сегодня в вансах, ощущает плоскость, поэтому едва дотягивается до расстегнутых на волосатой груди пуговичек. Джи качает головой — монотонно, совсем невпопад музыке, и на секунду замирает, будто бы стараясь подобрать в голове достойный вариант ответа.       — Я знаю, - он обреченно улыбается и тянет ее в темноту комнаты, где она ловко протискивается коленкой меж его ног и валится на шаткие матрасы отеля в Висконсине. Это повторяется изо дня в день: в Сакраменто, в Портленде, в Париже, в Милане, в Вене. Он мнет под ней простыни под олдскульные треки, под винил, под Шейди ФМ, под треки из платной подписки айтюнс. Ему, честно, плевать, какого на ней цвета белье, и в нем ли она сегодня вообще. Джеральд отводит мизинец в сторону, когда заливает в себя алкоголь из жестянки Стиллхаус, и прячет взгляд притупленный, когда она снова затягивается сигаретой и говорит, как он ей дорог — две извечных привычки.        — Джерри, ты меня любишь? - Холзи склоняет голову набок, когда он вылезает из прозрачного бассейна в ее дворе и тянет руку, чтобы потрепать собаку за ухом. Впервые не утверждает самостоятельно, почему внезапно задается вопросом ему. Он останавливается, хрустит пальцами на левой руке, затем накидывает бейсболку на голову козырьком назад и улыбается, как ни в чем не бывало.       — Поужинаем сегодня чем-нибудь с морепродуктами?       Вечером он накручивает на вилку пасту с мидиями, а она запивает солёные, как форель, слезы пивом. У него и без нее все идет по плану.