несовершенства.

      — В тебе нет ничего святого, Кэллс.       А он ей в ответ достает из-под розовой оверсайз толстовки деревянный крестик с распятым на нем Иисусом, мол — посмотри, глупая ты девка, и покайся, что ты несешь. Но ей плевать: во рту — жижа из собственных слез и его металлической на вкус крови, которая стекает по подбородку, и ей скорее все это хочется выблевать в уборной, а не разговаривать с ним, как ни в чем не бывало.       — Ты сломала мне нос, дура, - Колсон тыльной стороной ладони стирает липкую юшку, а затем совсем маниакально смеется, обнажая перепачканные бордовой мякотью зубы. Эшли становится дурно, и она закрывается в туалете, где старается не вымыть в унитазе выкрашенные в голубой волосы и не выплюнуть собственные кишки, потому что, кажется, внутри уже не остается ничего (кроме сожалений).       Она молится, забившись в глубокой акриловой ванной, возводя взгляд к потрескавшемуся потолку: Отче Наш, если это сон, позволь меня проснуться, я больше так немогунемогунемогу. Избавь Свою дочь от этого ужаса, потому что, кажется, я схожу с ума. Эшли закрывает глаза, считает до пятнадцати (Господи, пожалуйста), но резко вздрагивает прежде, чем успевает очнуться: картонная дверь выламывается с характерным треском и (наверное, ее) визгом.       — Почему ты не можешь позволить мне быть с тобой. Я же тебя люблю, как ты не понимаешь, - Кэллс кричит, его голос ломается, срывается, болезненно хрипит, будто он слетает с трамплина и разбивается на бешенной скорости. Холзи открывает душ, и их обдает ледяным потоком; ей почему-то становится безумно смешно, она хватается дрожащими пальцами за ворот его толстовки и рычит, буквально по-звериному.       — Твоя любовь меня убивает, Колсон!       — В этой и весь смысл, детка. Что это за любовь такая — без потерь?       И внезапно в мечущихся по-дикому глазах напротив она видит то, что так долго игнорировала — он едет крышей из-за нее. У него снесло башку еще в тот вечер, когда она на берегу Карибского моря танцевала босяком по теплому песку с бутылкой рома в руках (он об этом никогда не говорил вслух, но разве было сложно догадаться?).       Боже, малыш,       мне       так       жаль.       В безумии виноват лишь возбудитель. Никто нарочно не сходит с ума.