Embrace of Samum

      День был жарким, до той степени, что едва ли помогали от этой жары опахала, которыми слуги лениво обмахивали короля. Несмотря на погоду, жизнь в столице кипела, и работа тоже. Как будто в адском котле. Юта выслушивал отчеты о государственных делах. О том, что налоги в восточных землях все еще самые низкие в стране, а мятежные настроения среди народа так и не поутихли. Наверняка работа чертовых смутьянов, засланных врагом. Заняться поиском подстрекателей, поймать и казнить. Воспевать могущество государства и правителя, дать людям знать о его заслугах. После сообщили, что строительство новых дорог от столицы до близлежащих провинций успешно продолжается. Все шло своим чередом, и именно так выглядело постоянство в мире молодого короля.       Непостоянными были лишь звуки кеманчи, доносящиеся из комнат слуг. Неделя обучения Донхёка лучшим придворным музыкантом подходила к концу, но Юта так ни разу и не услышал цельной мелодии, лишь невнятные обрывки или жуткую дисгармонию. Наверняка Ли не хотел учиться, и король мог его в этом понять. Будь он на месте парня – проткнул бы себя смычком, лишь бы не следовать воле того, кто забрал у него все. Но Юта занимал совсем другое место, потому и действовать должен был исходя из своего положения. То, что он предлагал Донхёку, было поистине величайшим даром.       Только стоило ли ждать благодарности? По истечении ровно семи дней Донхёк стоял перед троном короля, держа в руках кеманчу и сверля того презрительным взглядом исподлобья. Придворный музыкант мял руками полы своего кафтана и опасливо поглядывал на нерадивого ученика.       - Ваше Величество, мы подготовили несложную мелодию для вас, так как господин Ли совершенно позабыл, как играть. Господин Ли, начинайте, пожалуйста, – произнес нетвердым полушепотом музыкант, но Донхёк продолжал стоять, упершись глазами в короля и не двигаясь. – Господин Ли, не делайте глупостей. Покажите Его Величеству, чему я вас научил. Пожалуйста, господин Ли, не подводите меня.       Всматриваясь в черные глаза, Юта уже знал, что сегодня кеманча Донхёка не издаст ни звука. Такой исход был ожидаемым, даже слишком, но он все равно чувствовал, как растет раздражение: король не терпел настолько вопиющей дерзости. В действительности же он не терпел никакой дерзости, и если бы Донхёк не был Донхёком, давно бы лишился головы.       - Ты не сыграешь мне? – спросил Юта, пытаясь сохранять голос бесстрастным.       - Нет, – ответил Донхёк и выпустил кеманчу из рук: та ударилась о каменные плиты, но осталась цела.       - Схватить его и отправить в темницу. – Король сжал подлокотники трона до побелевших костяшек, но лицо его не изменилось. – Кормить как обычного заключенного. Сможешь выйти лишь тогда, когда согласишься играть для меня. По-хорошему ты не понимаешь.       - Как угодно великому государю, – криво усмехнулся Донхёк, тут же схваченный стражей. Ничто не выдавало его страха и отчаяния, черты не покидало былое благородство. Он был борцом, хоть и нежнее, чем того требовали обстоятельства.       Поэтому уже спустя четыре дня держался с трудом, измученный голодом, сыростью и жестким ложем. Но самым несносным было одиночество. Юта не хотел сломать, только привести в чувства. Показать Донхёку суровую реальность и последствия тех или иных решений. Парень должен был уяснить, что существуют правила, и правила управляют всем от и до. Нравятся они кому-то или нет, их мир построен именно на этих правилах. На пятый день заключения король наведался к Донхёку в темницу и обнаружил того сидящим в углу, прижав к себе колени: он смотрел в одну точку безжизненным взглядом и даже не отреагировал на чужое появление. Видеть его таким было… больно.       - Зачем подвергаешь себя таким пыткам, Донхёк? – излишней участливости в тоне королю скрыть не удалось. – Согласись играть для меня, и ты будешь жить в комфорте, как самые ценные из слуг. Лучше, чем они.       Было неясно, слышал ли вообще Донхёк его слова, потому что глаз на короля не поднял – даже не моргнул ни разу. Юта снова ушел ни с чем, раздумывая, каким образом поступить, если так продолжится и дальше. Позволить глупцу сгнить в темнице – смог бы он? Хватило бы ему сил, чтобы совершить подобное? Он видел сотни искаженных от страданий лиц, видел сотни смертей. Хватило бы ему сил, чтобы смотреть, как страдает Донхёк, как он умирает? Ведь Донхёк отличается, он – единственное, что сохранилось со времен, когда Юта не знал ни страданий, ни смерти.       Вечером следующего дня молодой правитель, наслаждаясь игрой любимого музыканта, был осведомлен о том, что пленный Ли объявил о своем согласии служить кеманчистом при дворе короля и готов сыграть для него прямо сейчас. Мимолетная улыбка вырвалась у Юты прежде, чем ему удалось ее обуздать. Он приказал привести Донхёка в порядок: искупать с маслами, волосы вымыть и расчесать, дать на выбор лучшие наряды и украшения. Слуга-музыкант, заметил король, должен радовать не только слух, но и взор.       Ожидание было томительным, но через пару часов Донхёк уже снова стоял в зале, держа в руках все ту же кеманчу. Смыть с лица усталость так и не получилось, а горящие когда-то бунтом глаза теперь, казалось, потухли в смирении. Одно оставалось неизменным – его красота. Бесподобная и чарующая. Юта не ошибся, когда доверил Донхёку самостоятельно выбрать одежду. Расшитое золотом роскошное платье превосходно сочеталось с золотом в волосах. Парень опустился на скамью и упер корпус кеманчи в колени, взглянув последний раз на короля, чтобы увидеть, как того переполняет удовлетворение.       Легкий взмах рукой, и смычок коснулся струн, издавая протяжный, но тонкий звук. Первая нота плавно перешла во вторую, и Юта тут же узнал дремавший в памяти мотив: та самая мелодия, которую Донхёк так часто играл, когда они были детьми. Донхёк играл для него, как почти двадцать лет назад. Нет, абсолютно иначе. В этот раз инструмент звучал чище, но куда печальнее. Так, словно Донхёк хотел навсегда похоронить те дни, словно уже это сделал и скорбел по ним. Его опущенные веки дрожали, губы плотно сжимались.       В те дни, когда он играл для Юты, его лицо было совершенно другим. Он улыбался, и ему улыбались в ответ. Теперь же улыбка для них – роскошь, а для кого-то и вовсе предательство.