прости меня

Заканчивается мой перфоманс на сцене Аризоны. Врать не буду, шоу отменное. Кажется, я раскис и подустал. Предположим. В последнее время я начинаю забывать, какого это, быть собой. Открывается дверь автобуса. — Эй, Пип, — кто-то зовёт меня этим славным именем. Ставлю сотку на то, что это Бекси, потому что вот этот вот его акцентище можно узнать среди косаря других. Всё верно. Приятель заваливается на сидение рядышком, почти что вжимает меня в эту несчастную спинку кресла и как ни в чём не бывало вертит башкой. — Пиздато, впрочем, как и всегда. Это про концерт, я знаю. Он улыбается, сжимает мои плечи, в ответ получает непонятное бормотание — это всё, на что я сейчас способен. Глотку раздирает адская боль, малыш Пип не знает, как обращаться со связками. Бекси мешкает и наклоняется к моему лицу. — Чувак, ты в порядке? — Руки крестом на груди. — Ага, — ложь во благо — только вот непонятно в чьё. Я к нему лицом поворачиваюсь и чуть ли глаза от усталости не закатываю. — Сушняк. Он всё понимает и просто встаёт, чтобы съебаться. — Так, ладно. — Лицо задумчивое. — Тогда спи, а я другим скажу, чтобы не трогали. Приходится встать следом башней, которая возвышается над чужой макушкой. Вечно я какой-то не к месту длинный. — Спасибо. — Дверь за ним закрывается, и я шлангом плетусь по салону. И что теперь? Ёжик на затылке не хочет расправляться, глаза в разные стороны, и все пути открыты. Клея нет, но что-то же должно валяться под рукой. В рюкзаке — ничего, что уж говорить о пакетах Ксанакса. Внизу живота сладостно тянет, у меня на лице ухмылка размером с Европу. Неужели это всё, чего мне так отчаянно не хватает? Теперь надо прикинуть, как много я смогу в себя пропихнуть. Беру две пилюльки, прокручивая меж длинных ногтей. Может, три? Всё равно потом придётся догоняться. На кой хер тратить временные ресурсы впустую, если можно добрать сейчас. У меня в руке шесть таблеток Ксанакса. Шесть? Я ебанутый на всю голову. Главное — успеть оправдаться вслух. — Тут либо всё, либо ничего. — Смочить горло нечем, поэтому таблетки застревают то на границе, то на самом языке. Слюни увлажняют, но непонятно, как я смог себе позволить переступить порог собственного доверия. — Вот дерьмо. Шесть — это слишком много. Трудно остановиться, потому что за гранью глотки маленькие красавицы кажутся такими безобидными беленькими малышками. Теперь же руки жадно хватаются за горло и за живот. Разум загоняется и вышибает все пробки в моей голове. — Нахуя шесть-то? И тем не менее, я остаюсь на месте столбом прожигать дыру в полу. Эмоции сожрали меня с потрохами. Надо было слушать, что говорят другие. О чём говорил Бекси? Точно о чём-то говорил. НА ПОМОЩЬ! Но, бля, теперь в этом совершенно нет никакого смысла. Всё твердеет и застывает однотонной массой у меня в глазах. Я тащусь до койки, потому что пиздецки хочу поспать. Матрас достаточно мягкий, чтобы увековечить мои сны на долгую вечность. Ну, типа, те самые матрасы с хорошей памятью. И что дальше делать, если на половине пути умирать уже не хочется? Я смеюсь очень звонко перед тем, как уйти, и натягиваю на макушку простынь. Меня не ебёт, если честно, но должно. Я готов ко всему и готов со всем покончить в любой момент. Я всего этого не просил и не заслужил. В противном случае придётся идти к психологу, который ласково мне на ушко наплетёт о том, что я тоже имею значение. Всё это время я жалко пиздел направо и налево о том, что я в порядке. Им пришлось завалить хлебало, но бля. Теперь я в ступоре. Всё меняется с бешеной скоростью… Я закрываю глаза.

Bexey`s POV

Ему бы поспать немного. А на телефоне медленно время подтекает. 18:35, и от скуки хоть беги и вешайся. Прошла целая вечность, от ожидания концы с концами трудно свести. — Прошло три минуты, Бекс, релакснись. — Трэйси и его команда тоже здесь. — Да знаю. — Лишь бы это не прозвучало слишком громко или грубо. Я ведь жопой чую, что что-то здесь не так. Надеюсь, другие тоже понимают — на кону улыбчивая рожа Пипа. Четыре минуты — это уже срок. Стоит проверить, на месте ли все вещи. Я сую свой любопытный нос в автобус и типа: — Пип? Голос эхом летит по автобусу. Тут душно и притворно пусто. — Пи-ип? Снова и снова. Понятное дело, если он спит, то не услышит. Я теперь напротив стою. Меня жаба волнения душит, и почему-то я снова и снова зову его, заведомо зная, что всё в поряде. Он лежит. Он спит, аккурат запрокинув голову. — Ай, чувак. Ты безнадёжен. Рука тянется к щеке, чтобы одобрительно, ну, вот так и вот так, чтоб проснулся сейчас же. Ничего не происходит. Он даже не двигается, хотя до комы далеко. Мне смешно, потому что это, видать, игра такая. Вот смешно, потом тоже смешно, а через секунду — нихуя. Он всё ещё не дёргается. Бить приятеля по щеке за добрые заслуги — такое себе развлечение, но он, мать его, не двигается. — Нет, нет, нет. — Вокруг никого, и я не знаю, что нужно делать в такой ситуации. Бегом на улицу, там люди, у которых глаза разуты на половину радиуса Сатурна. Я не понимаю, что нужно говорить, куда бежать, и как всё это делается. — Там. БЛЯТЬ, ЗВОНИТЕ В СКОРУЮ. — И снова назад. Его же нельзя оставлять наедине с самим собой? Раньше надо было думать. За мной бегут люди. Куда бегут? Нахуя? — Твою ж мать, — Трэйси, Трэйси, Трэйси. Не уследил. C другой стороны стоит Янг и своими трясущимися руками набирает доку. Виснет такая тишина, как будто мы заведомо пацана в гроб закатали. — Кто умеет делать искусственное дыхание? И все друг на друга смотрят, потому что хуй знает, как правильно надо. — Вы что, ебанулись? НИКТО НЕ УМЕЕТ? Трэйси трясёт, как в колодке. Все друг на друга таращатся сильнее. Идиоты. Я наваливаюсь на бедного Пипа. Ну куда ты лезешь, бой? Мне этого совсем делать не хочется, но приходится, потому что жизнь важнее. Придерживая Густава за голову, я прижимаюсь своими губами к его губам, сжимаю челюсти, дышу, делая это неправильно и правильно одновременно — хуй знает, выбирать не приходится. Меня всего колошматит, и в глазах страх. А он, сука, бледный и почти мёртвый. Точно висит на грани. — Давай дальше, у тебя получается. — Какой-то надоедливый гавнюк стучит ободряюще по спине. Бэкграундом тачка с мигалкой летит, я слышу вой сирен, и это так вовремя. Медики забирают Пипа. Пусть делают, что хотят, лишь бы выжил. Я за руку Гота держу, чтоб не трясся, как ужаленный. Мы-то думали, что всё в порядке, пока Гус по-тихому сводил счеты с жизнью за нашими дырявыми затылками. Отстой. Я самый отвратительный друг на свете, и так сейчас совершенно точно подумал каждый в этом кругу друзей.