Никто, кроме тебя

Макс выскочил из машины, пинком распахнул ветхую дверь хижины и с пистолетом в руках вошел внутрь. Выбить адрес из Мауры оказалось парой пустяков. Она сама прибежала к нему, округлив глаза, чтобы поделиться новостью — понятное дело, не к Ракель же ей идти, а просто удержать язык за зубами ни одна баба не в состоянии. Услышав, что сводный брат в очередной раз остался жив, Макс чуть не поседел, но быстро взял себя в руки. Сунутый под нос Мауре пистолет убедил ее молчать — и Макс был уверен, что молчать она будет: Маура очень хотела стать сеньорой Ломбардо, на худой конец вдовой синьора Ломбардо, но умирать за него она не собиралась ни при каких раскладах. «Только вякни, мозги вышибу», — пригрозил Макс, и Маура часто-часто закивала, скашивая глаза на дуло, упершееся ей под челюсть. Она будет молчать, мозги-то дороги, хотя какая ей в них ценность, все равно не пользуется… Макс зашел в хижину и сразу же увидел Антонио, лежащего в беспамятстве на драном подобии топчана. Он был неумело перевязан, и на повязках уже выступила кровь. Не считая его негромких и нечастых стонов, в хижине было тихо — только надсадно и раздражающе жужжала большая муха. Впрочем, Макса сейчас раздражало совершенно все. Возможно, если бы муха жужжала не над раненым, а над мертвым Антонио, она показалась бы Максу райским музыкантом. Он навел пистолет на брата, намереваясь разом покончить с этим. Воистину, хочешь сделать хорошо — сделай сам. Муха села Антонио на лоб, словно помогая Максу, и стало совсем тихо. И очень душно. Гадко пахло гниющей кровью. Макс вдруг почувствовал, что по лицу течет крупными каплями пот, а рубашка на нем взмокла. Палец на спусковом крючке точно свело судорогой. Макс никак не мог заставить себя нажать и поставить точку в этой нелепой истории. С некоторым опозданием он вспомнил, что не зря два раза пытался убрать Антонио чужими руками, хотя легко мог отделаться от него сам. У их строительной фирмы было немало конкурентов, и никто бы не удивился, если бы Антонио нашли однажды с дыркой во лбу. Но убить брата самостоятельно он так и не решился, Антонио смотрел на него — и у Макса перекручивалось все внутри от злобы и бессилия, которое он не мог перешагнуть. Он хотел смерти брата больше всего на свете, дело было уже не в деньгах и даже не в Ракель, он хотел избавиться от этого страха и этого бессилия, из-за которого он остро чувствовал свою никчемность и ничтожность. Смерть Антонио развязала бы ему руки, но убить его самостоятельно Макс попросту не мог. Он перехватил пистолет поудобнее, глубоко вздохнул, прицелился — и снова не выстрелил. Чертыхнувшись, опустил пистолет и отвернулся от брата, собираясь с духом. — Дай… попить. — Чего?! Макс подскочил как ужаленный и повернулся обратно. Пришедший в себя Антонио смотрел на него. — Воды дай… говорю, — с усилием повторил он. Макс быстро взял себя в руки. — А за врачом тебе не сбегать? — осведомился он. — Я вообще-то тебя убить пришел. — Ты пока решишься… я от жажды сдохну, — проговорил Антонио, с усилием приподнявшись на локте, — Макс отскочил и взял его на прицел. — Дай попить и собирайся с духом хоть до вечера, я подожду. Макс хотел было сообщить ему, что братская смерть от жажды его тоже вполне устроит, но Антонио добавил с совершенно неуместным смешком: — В конце концов, это будет даже забавно… если стакан воды перед смертью… мне подашь… ты. Внезапно это идея показалась Максу действительно смешной. Оглядевшись, он увидел маленький стол, на котором стоял грязный стеклянный графин с водой. Плеснув из графина в заляпанный липкий стакан, он поднес его брату. — На, будь ты проклят. — Будь ты проклят, — отозвался Антонио и приник к стакану. Макс упал в стоявшее у его импровизированной постели кресло, положил ногу на ногу и, поигрывая пистолетом, смотрел, как брат пьет. — Я вот думаю, — сказал он, — убить тебя самому или оставить подыхать здесь? К тебе больше никто не придет, а в этой глухомани ты ни до кого не доорешься. Помучаешься денек и сдохнешь сам. — Вечная твоя… ошибка, — с трудом отдышался после стакана воды Антонио, — ты… пускаешь все на самотек… вот и в работе так же… и тут. Тебя подводит… — он задохнулся, но все-таки закончил, — излишняя доверчивость. — Carajo, спасибо, что напомнил, — поблагодарил Максимилиано. — Ты совершенно прав, сука ты живучая. Даже если на тебя упадет бетонная плита, я ее подниму и убежусь, что тебя размазало в лепешку. Не беспокойся, я не уйду, пока ты не помрешь. Кстати, как тебе удалось выжить после авиакатастрофы? Мне казалось, что надежнее некуда. Ты знаешь, какие там шансы остаться в живых? — Никогда не… полагайся… на статистику. Антонио пошевелился и застонал в голос. — Больно? — обрадовался Максимилиано. — Конечно, кретин, — раздраженно отозвался Антонио. — Выстрели… в себя… пятьдесят раз… а потом… спрашивай. — Теперь он задыхался после каждого слова. — Ты что… не мог нанять… кого-то по… про… — он не смог выговорить слово «профессиональнее» и закончил: — кого-нибудь понадежнее? — А на какие шиши? — изумился Максимилиано. — Ты мне платишь в обрез. Скажи спасибо, что на таких хватило. — Вообще надо было тебя уволить, — сказал Антонио. — Целее был бы. Он задыхался, на повязках сильнее выступила кровь, и видно было, что ему очень больно. Макс снова ощутил зловоние, наполнявшее хижину, и ему стало невмоготу. Поднявшись с кресла, он ударом кулака вышиб хлипкую оконную раму и, высунувшись по пояс, с наслаждением вдохнул свежий морской воздух. — Такая красота снаружи, — сообщил он брату, засунувшись обратно. — Жаль, что ты уже не увидишь. — Да, я… сейчас отключусь, — не стал спорить Антонио. — И что? — не понял Максимилиано. — Мне тебе лед на лобик положить? — А у тебя как будто есть, — бормотнул Антонио, борясь с подступающим обмороком. — Воды дай. Чертыхнувшись, Макс снова наполнил стакан, но, подойдя к брату, не подал ему напиться, а выплеснул воду в лицо. — Спасибо, — отозвался через несколько секунд Антонио, полежав с закрытыми глазами. — Так тоже неплохо. Голос у него в самом деле стал пободрее. — Ну… ты еще не решился? Макс вдруг понял, что стоит перед ним с пистолетом в одной руке и стаканом в другой, и ощутил себя ужасно глупо. Борясь с этим неприятным чувством, он сунул дуло под челюсть Антонио, в точности, как до того Мауре. — Щаз сдохнешь, — пообещал он. Антонио поднял руку и слегка поправил дуло, теперь оно упиралось ему не в челюсть, а в горло. — Вот так давай. — Ты совсем обалдел?! — заорал Макс, отскакивая и возмущенно размахивая пистолетом. — Ты, может, еще и выстрелишь за меня?! — Я, конечно… привык… косяки твои подчищать… — Антонио не хватало воздуха, — но сделай… хоть что-нибудь… сам. — Я тебя ненавижу, — сообщил Макс и снова уселся в кресло, положив пистолет на колени. Антонио не стал делать вид, будто это для него новость. Они немного посидели в тишине, но назвать ее умиротворяющей было сложно. Назойливая муха больше не жужжала, наверное, вылетела в выбитое Максом окно. Макс поймал себя на том, что по ней скучает. В конце концов, бесить Антонио она должна была еще сильнее. От нечего делать он стал рассматривать брата. Тот лежал, безучастно глядя в потолок, заросший, грязный, такой непохожий на обычного себя — франтоватого мужчину в белом льняном костюме с непременным цветком в петлице. Торс был кое-как перевязан какими-то грязными обрывками — по всей видимости, на это пошла рубашка. По качеству перевязки становилось печально очевидно, что курсы первой помощи Маура не заканчивала. — Это Маура тебя перевязывала? — зачем-то спросил Максимилиано и сразу проклял себя за болтливость. — Да. Ты ее случайно не убил? — Нет. — Жаль. Против воли Макс усмехнулся. — Достала она тебя, что ли? — Не приведи Господи, — отозвался Антонио. — С тобой… и то спокойнее. — Я за тебя замуж не хочу, — согласился Максимилиано. — Ты же не можешь… быть воплощением… всех недостатков. Они засмеялись, и Антонио, потративший на это немногие силы, снова замолчал. А Макса накрыло странное, предельно идиотское в этой ситуации понимание, что, пожалуй, впервые в жизни он разговаривает с братом без мерзкого чувства унижения, без постоянного ощущения своей ничтожности перед ним — богатым успешным красавцем, обошедшим его во всем. Антонио никогда не снисходил до разговоров со сводным братом, ограничиваясь замечаниями и выволочками, связанными с промахами Макса по работе, и от этого он всегда казался Максу недостижимым и ненавистным. А теперь они разговаривают, как и положено разговаривать братьям, на равных, перебрасываясь дурацкими шуточками, и все было бы окончательно прекрасно, если бы при этом они сидели в креслах на террасе и пили виски со льдом. А не так, что один с пистолетом, а другой помирает перед ним на драном топчане от неумелых выстрелов его же киллеров. И все не помрет никак, сволочь. Спохватившись, Макс озадаченно осмотрел дуло пистолета, словно спрашивая у него, как это он дошел до мыслей таких, дунул в него и снова решительно навел на Антонио. Антонио ответил ему красноречивым взглядом, и Макс опять опустил оружие. — Почему твой отец не оставил наследство нам обоим? — спросил он зло. — Все было бы по-другому. — Прости, — кротко отозвался Антонио. — Но это был все-таки мой отец. — Ты и сам мог бы… — Я тебя… кретина… — от возмущения Антонио даже попытался сесть на постели, — своим замом сделал… ты в деньгах… отказа не знал… пока угробить меня не… попытался. А я тебя и потом даже не уволил!.. ох… В попытке сесть он оперся на правый локоть и тут же взвыл от боли, не удержавшись. Макс невольно поглядел на его перебинтованную руку. Маура постаралась на славу, затянув повязку изо всех сил и завязав ее кокетливым бантиком. Странно было, что рука еще не отвалилась, впрочем, судя по отеку, оставалось ей недолго. Как и самому Антонио. Неожиданно для себя самого Макс встал, положил пистолет на кресло, сел на топчане рядом со сводным братом и развязал калечащую перевязь. У Антонио вырвался вздох облегчения, и он невольно прижал руку к груди, словно баюкая ее. — Ты что… надеешься… что я кровью истеку… тебе на радость? — спросил он Макса. — Так не получится… раны уже поджили. — Ты все равно подохнешь, — ответил Макс, но уже без прежней уверенности в голосе. — А сестра милосердия… из тебя лучше… чем убийца, — сказал Антонио, сжимая-разжимая кулак на пострадавшей руке. — Ох… может, тебе сменить сферу… деятельности? — Вот тебя похороню и подумаю, — пообещал Максимилиано, взял с кресла пистолет, отошел к окну и впал в размышления. У него оставался еще один неотразимый довод, способный снова разжечь острую горячую ненависть. — А я на Ракель женюсь, — брякнул он. И немедленно ощутил себя полным идиотом. Брат не мог отсалютовать ему бокалом с виски, признавая свое поражение, а сообщать ему эту новость на смертном одре было как-то глупо. Женится и женится, Антонио-то теперь какая разница. Ему о душе думать надо, если помнит еще про такую. Несколько мгновений висело тягостное молчание. — Поздравляю, — отозвался, наконец, Антонио. — Она меня… совсем не ждала? Макс почувствовал острую потребность выпить. Почему-то не хотелось врать, словно было что-то настоящее в этом безумном братском разговоре убийцы и жертвы. — Ждала, — неохотно признался он. — Но ты что-то загулял на свой рыбалке. А у нее ребенок родился… Антонио кивнул, не глядя. — Ты из больницы забирал? — Я. Снова кивок, тишина и поднятые к потолку глаза. Надо было пристрелить Мауру. — Кто у нее? — тихо спросил Антонио. — Девочка, — сказал Макс. — На мальчика ты оказался не способен. На губах Антонио появилась слабая живая улыбка. — Красивая? Ощущая себя полным, абсолютным, окончательным кретином, Макс достал из кармана бумажник, вынул оттуда свежую фотографию Ракель с новорожденной и, шагнув к брату, поднес к его глазам. Антонио поднял руку и прижал его ладонь с фотокарточкой к лицу. — Отдай, — не попросил, а потребовал он. — У тебя… оригиналы. Макс разжал пальцы и высвободил руку. Фотография осталась на лице Антонио, он крепко прижимал ее к глазам, и Макс увидел, как брат сглотнул и плотно сжал губы. Макс поискал в себе отвращение, почему-то не нашел и молча сел в кресло. «И дочку твою воспитаю», — хотел добавить он мстительно, но не добавил. Мстить расхотелось окончательно. Осталось дурное тяжелое чувство, что все могло было быть как-то по-другому, и что играть пистолетом перед умирающим сводным братом — не позиция силы, а какое-то бессильное ублюдство. Да, он все получит в наследство — и деньги, и жену, и даже дочку, вечные объедки и обноски с барского плеча, ничего, что он мог бы назвать по-настоящему своим. Своим был только этот разговор. Которого ему не хватало всю жизнь. Может, стоило заказать брата киллерам раньше? Антонио наконец оторвал фотографию от лица. Судя по передернувшей щеку судороге, ему снова было больно. Интересно, Маура догадалась накормить его лекарствами или так и лечила своим острым желанием замуж и перевязками, которыми впору висельников давить? — Заботься о них хорошо, — сказал Антонио. — Мальчик… мальчик, может, у тебя и получится, но… не расти девочку падчерицей. Воспитай… — Vete a la mierda! — взорвался, вскочив с кресла, Максимилиано, окончательно теряя берега от этого напутствия. — Сам воспитывай свою дочь! — Он поймал изумленный оживший взгляд брата, но его уже несло: — Ты часом не в курсе, сколько там полагается за два покушения на убийство? Я лучше отсижу и свалю куда-нибудь… от вас от всех, carajo. Пистолет все еще был у него в руках и, глядя на него, Макс от души проклял свое пожизненное невезение, косоруких киллеров, неубиваемого брата и полную, абсолютную невозможность как-то выпутаться из этой истории, внезапно опротивевшей ему до глубины души. Застрелиться у него на глазах, что ли? Пусть подыхает в одной лачуге с трупом. Интересно, он успеет завонять до того, как Антонио отправится на тот свет? — Макс! — голос брата привел его себя. — Чего тебе? — огрызнулся он. — Воды больше нет. — Макс... я не знаю, кто в меня стрелял. — Хорхе Луис, — машинально ответил Максимилиано. — Макс, ты придурок. Я же сказал, что не знаю, кто в меня стрелял! — Сам придурок! Я же ответил… — и Макс прервался на полуслове, внезапно догадавшись, что он на самом деле придурок. Опустив пистолет, он посмотрел исподлобья на брата. Тот лежал, прижав к щеке фотографию, улыбался никогда не виданной, открытой улыбкой и протягивал ему руку. Это был разговор на двоих, догадался Макс, разговор на двоих, которого у них никогда не было. — Ты меня теперь уволишь, — медленно сказал он, прощупывая почву. — Ты небось так запустил дела, что мне в ближайшее время будет не до крупных кадровых решений, — откликнулся Антонио. Переложив пистолет из правой руки в левую Макс подошел к брату, медленно вложил ладонь в протянутую руку. Из-за ранения Антонио едва смог сжать пальцы. Все такое калеченое… как их разговор… и такое настоящее. Макса словно что-то толкнуло в желании окончательно, полностью проверить и подтвердить все. Или все закончить, если все не так. — На, — он положил брату пистолет на грудь. — Заряжен, пользуйся. Я за врачом, постарайся не сдохнуть. Он развернулся и пошел к двери, каждую секунду ожидая выстрела в спину. — Зачем он мне? По мухам от скуки палить? Максимилиано обернулся на него от дверного проема — восхитительная широкоплечая мишень на солнечном фоне. Улыбнулся в ответ, криво, но искренне. — Ну, а вдруг Маура придет, — хмыкнул он. — Не бросать же тебя беззащитного.