Апельсины

…забыли… мы забыли… что же мы забыли?.. Беспощадное январское солнце еще даже и не думало подбираться к зениту, но уже раскаляло шумный Рио, отражалось от светлых стен невысоких домов и бликовало на панорамных окнах приютивших сотни офисов высоток. — Мне уже не нравится эта идея, Бен! Армитаж щурился, нервно потирал уже раскрасневшийся на жаре подбородок и бросал осуждающие взгляды на проходивших мимо то в одну, то в другую сторону полуголых людей. Соло стоял рядом, задрав голову и подставив свое худое лицо безжалостно теплому солнцу. Он медленно открыл глаза, и на секунду привычные Хаксу темно-карие радужки заиграли всеми цветами желто-красного спектра, блеснули охрой и снова потемнели, когда Бен все-таки наклонился к сидевшему на лавочке другу, окунаясь в отбрасываемую хлипкой крышей тень. — Но ведь в этом весь план, Армитаж. Неделя абсолютной свободы. Хакс презрительно фыркнул. Два выпускника духовной семинарии смотрелись немного нелепо, окруженные степенными сеньорами в ситцевых сарафанах да спешащими на пляж людьми, многие из которых не прикрывались ничем, кроме цветастых платков. — Брось. Ты можешь делать вид, что внял увещеваниям отца Люка, но мы оба отлично понимаем, зачем нам всем эта финальная проверка. — Хакс выудил из кармана черных брюк пачку сигарет и зажигалку, прикурил, затянулся и медленно выпустил облачко синеватого дыма. — Окунемся в реальный мир, испробуем на вкус грех, чтобы лучше понимать нашу будущую паству. - Ошибаешься. Бен говорил как всегда спокойно, чем неизменно выводил обычно уравновешенного Армитажа из себя. Соло медленно расстегнул двумя пальцами несколько верхних пуговиц белоснежной рубашки и глубоко вдохнул полной грудью. За косточки ключиц зацепилась простая серебряная цепочка, а где-то под белой тканью скрывалось тонкое распятие. Бен провел по груди широкой ладонью и улыбнулся нахмурившемуся другу. — Мы должны полюбоваться на реальный мир, рассмотреть вблизи грех, чтобы лучше понимать самих себя. — Соло говорил тихо, но Хакс улавливал каждый звук. — Иначе как мы будем слушать шепот Бога, когда он решит с нами говорить? Армитаж вальяжно закинул ногу на ногу и снова крепко затянулся, явно предвкушая очередную долгую беседу и неизменный спор. — В тебе говорит жадность, Соло. Ты хочешь слушать Бога, найти его внутри, рисуя себя заведомо чище и лучше других, отделяясь от греховного, чем человек, несомненно является. Ты высокомерно собираешься любоваться — бесстрастный, равнодушный. Ты хочешь рассматривать, но не желаешь пробовать. — А ты желаешь? — Ничуть. Я не люблю сюрпризы, а неизвестность располагает лишь ими. Бен заломил бровь, и лукавый блеск в его глазах заставил Хакса лучезарно улыбнуться. — Но наша жизнь — сплошь неизвестность, рыжий ворчун. — Отнюдь, — Армитаж зажал сигарету в уголке губ и, уперев локти в колени, выставил перед Беном открытые ладони. — Никаких сюрпризов, по сути. Мы рождаемся, принося нашим матушкам муки, это раз, — загнул один белый палец. — Мы растем и учимся ходить, говорить, некоторые даже учатся думать своей головой, это два. Три: мы начинаем задаваться вопросом… — …а что такое смерть. — продолжил Бен, присаживаясь перед другом на корточки и аккуратно загибая третий палец на правой руке Армитажа. — Отсюда имеем четыре: осознаем конечность собственной жизни и ценность времени. Пожилая дама на другом конце лавочки оторвалась от чтения газеты и с интересом стала разглядывать красивых молодых людей, одетых явно не по сезону и ведущих непонятную ей беседу. — Время это единственный невосполнимый ресурс, самый ценный. — Хакс пока еще свободной рукой подцепил сигарету и ловко отправил ее в урну. — Пять: у нас возникает желание попробовать как можно больше всего. И тут во власть вступает грех. — Шесть: мы грешим. — Зов плоти затмевает разум, тело меняется и просит, просит так громко, что мало кто может противостоять этому наваждению. В поиске новизны ощущений то, что заложено природой, перестает казаться достаточным, и тогда… —… грех обретает свою самую страшную форму. Мы начинаем искать оправдание своим низменным желаниям и взращенным изъянам. Но и это совсем не конец. Семь: раскаяние. Дама с газетой уже во все уши слушала их, наблюдала, как они сидят друг напротив друга и так легко, так чертовски непринужденно расписывают по шагам нечто бесконечно бесценное. — Раскаяние ведет нас обратно, заставляет заново увидеть мир и себя. Побуждает звать Бога. — Хакс распалялся, забыв уже и о жаре, и о шумном городе. – Слушать его, молить его о прощении, искать его. — В своей душе. — Везде. Бен щурился, и было что-то необъяснимо опасное, яркое и горячее в его ассиметричных чертах. Россыпь мелких темных родинок на бледной коже, словно звездочки на небе, только наоборот, чувственный рот, мягкие черные волосы до плеч, рослая фигура и крепкое телосложение — он уже был привлекательным мужчиной, и старая сеньора немного с сожалением подумала: какая потеря для хорошеньких девчонок. Армитаж, напротив, смотрел на друга широко распахнутыми голубо-серыми глазами, в которых отражались солнечные блики, будто ласкали они заснеженные пики вечно холодных и спокойных гор. Волосы цвета меди благородно обрамляли правильное худое лицо, фарфоровая кожа будто никогда не видела солнца, аккуратные губы складывались в тонкую ухмылку, красивые руки и тонкий стан ласкали взгляд — и опять сеньора с газетой поразилась тому, как красивы могут быть люди, пусть и совершенно разной красотой. — Восемь: отчаяние, — торжественно произнес Армитаж, и Бен почти закатил глаза, но сдержался. — Бог не торговец сладостями на ярмарке, а люди слишком привыкли быстро и без лишних проблем получать товары и услуги, забывая, что церковь – не магазин. Мы не торгуем ни душами, ни прощением, ни милостью Бога. — Аминь! — прошептал Соло, качая головой. — Твои бы слова… — Я бы тоже этого хотел. Я готов за это бороться. Бен аккуратно загнул девятый палец друга. — Через отчаяние и боль приходит осознание. Осознание — путь к прощению себя, к пониманию себя. И когда буря в душе уляжется, тогда мы, люди, наконец-то готовы слушать, если в нас все же осталась хоть бы капелька смелости. И это девять. Хакс медленно кивнул, прижимая последний, десятый палец, к ладони, и теперь руки Бена аккуратно накрывали его кулаки. — Десять: смерть. Принятие. Покой. — Солнце ласкало лицо Хакса, подсвечивало его медные волосы. — Вот видишь, Бен, никаких сюрпризов. — Ты безнадежен! — расхохотался Соло, поднимаясь на ноги, хватая друга за запястья и увлекая за собой. — Просто признай, что я выиграл! К остановке как раз подошел автобус, направлявшийся вглубь города. Хакс дернул плечом и картинно закатил глаза. Степенная сеньора, перекрестившись и возблагодарив Деву Марию, спешно засеменила к открывшимся дверям транспорта. — Боюсь, что я слишком горд для этого. — Армитаж ловко подхватил сумку и перекинул ее через плечо. — Но твоя взяла в том, что я согласен на пляж, городской театр будет позже. Ладно, давай. Я даже готов разуться и побродить с тобой по песку, как в детстве. Только учти, Бен, солнце уже высоко, мы к чертям обожжем себе ноги. Соло, хватая свою сумку, уже бодро шагал от остановки в сторону знаменитого на весь мир пляжа Копакабана. Он ловко скинул ботинки, подвернул штанины и неуклюже побрел по сыпучему золотистому песку, стараясь пока не отходить от тонкой полоски тени, отбрасываемой редкими пальмами и цветочными кустами да палатками с мороженым и напитками. Армитаж слово сдержал, и вскоре, подставив лица дувшему с океана соленому бризу, два семинариста медленно брели по песку, затеяв очередной спор, на сей раз на более нейтральную тему. В какой-то момент им обоим стало нестерпимо жарко и оба все-таки расстегнули белоснежные рубашки, которые теперь развевались за их спинами. Хакс немного смущался, но потом вспомнил, что отец Люк настаивал, чтобы неделю они пожили обычной жизнью обычных молодых людей. Проницательный Армитаж не мог не заметить заинтересованных взглядов девушек и женщин, даже иногда мужчин, и с неудовольствием отмечал, что подобное внимание ему льстит. — Апельсины! Свежие апельсины! Сеньоры, покупайте апельсины! Бен остановился, зацепившись глазами за худенькую девушку с собранными в три пучка на голове каштановыми волосами. Девчонка была скромно одета в бежевую юбку и такой же бежевый топ. Красавицей ее назвать было трудно, она еще не до конца утратила угловатость подростка и выглядела не особенно доедающей. Ни капли косметики, ее лицо украшала лишь россыпь задорных веснушек на высоких скулах, а вокруг девушки крутились ребятишки лет шести-семи. Мокрые, перемазанные в песке мальчишки и девчонки бегали друг за другом, играли в салочки и щебетали как птички. — Сироты, — тихо резюмировал Хакс и присмотрелся к корзине и эмблеме на ней, которую девушка держала в руках. — Смотри, приют Ункара Платта. Бен поморщился. Об Ункаре они слышали самые нелицеприятные вещи от отца Люка, а приют старика Платта считался местом для бедняков и нищих из трущоб. Поговаривали, что старших детей заставляют заниматься проституцией или продавать наркотики, а те, кому удается вырваться из этого ада чуть раньше, в дальнейшем обходят весь квартал, в котором расположен приют, стороной. Девушка с фруктами как раз обернулась к ним и напоролась на внимательный взгляд двух молодых мужчин. Красивых молодых мужчин, которые впервые за день смотрели на ее корзинку и ребятню вокруг с куда большим интересом, чем на нее саму. — Апельсины, сеньоры, — предложила она. Два друга переглянулись, что-то пробубнили и синхронно кивнули, приближаясь к ней. — Мы возьмем все! — Армитаж решительно полез в сумку за деньгами и протянул опешившей девушке крупную купюру. Девушке понадобилось несколько секунд, чтобы закрыть приоткрывшийся от удивления рот. Изумление на загорелом лице вдруг сменилось выражением праведной злости. — Благодарю, но я не заинтересована. Идем, ребята, поиграете в другом месте! Детишки недовольно заголосили. — Но, Рей! Мы хотим еще пла… — Идем! Мальчишки и девчонки подчинились, угрюмо подбирая разбросанную на песке одежду. — Сеньорита! Сеньорита, постойте! – Бен опомнился первым, поняв, что произошло. — Вы нас не так поняли. Девушка уже успела удалиться на десяток шагов и Соло пришлось, спотыкаясь, подбежать к ней. Горячий песок обжигал пальцы ног, но сейчас Бену было плевать. — Эй! Мужчина обогнал ее, и Рей пришлось резко затормозить, чтобы не врезаться в его обнаженную грудь, посреди которой поблескивало на солнце скромное распятие. Она зыркнула на него взглядом затравленного, но готового выпустить когти зверя. — Вы боитесь меня? — удивился Бен, привыкший к тому, что прихожане сами тянутся к нему, не сторонятся и уж точно не шарахаются, как от прокаженного. — Так бывает, когда за тобой охотится монстр! — зло выплюнула девушка. — Сеньорита, я и мой друг, мы выпускники духовной семинарии святого Георга. Мой товарищ — будущий отец Армитаж Хакс, а я Бен Соло, тоже скоро приму сан. Мы узнали символ приюта Ункара Платта и поняли, что вы собираете деньги для сирот. Мы просто хотели помочь. К ним медленно подошел Хакс, и одна из темнокожих девочек, дергая его за рукав, вдруг тонким голосом спросила: — Ты ангел? — Почему ты так решила, дитя? — Потому что у тебя золотые волосы, – девчушка дернула свои черные косички и обиженно пробубнила. – Я тоже хочу, чтобы ко мне прилетел ангел, поцеловал меня, и тогда у меня будет белая кожа и золотые локоны, и меня заберут мама и папа. Бен сглотнул, разрываясь от того, как невидимый нож вонзается в его сердце. Если бы только он мог помочь этому ребенку делом, хоть как-то. Закусивший губу Армитаж, должно быть, подумал о том же. Хакс медленно опустился на корточки перед девочкой и взяв ее худенькие ладошки в свои, сказал: — Будь доброй и честной, и тогда ангелы и правда тебя поцелуют. Ты красивая. Никогда не стесняйся себя. Девочка заулыбалась, а Армитаж выпрямился и снова протянул девушке с корзинкой деньги. — Возьмите. Купите им книги, — сказал Хакс. — Семинария святого Георгия, спросите отца Люка, он поможет, — добавил Бен, принимая из рук девушки тару с фруктами. — С-спасибо. Меня зовут Рей. Я очень, мы очень… спасибо, святые отцы. — Мы пока еще не приняли сан. Армитажу было явно некомфортно под прямыми палящими лучами, он скосил глаза в сторону тени, и Бен ему кивнул, а сам, поставив корзинку с фруктами на песок, извлек оттуда три апельсина. — Дети, хотите фокус? — спросил Бен. — Да! Да! Да! Отец Бен, покажи нам фокус! Соло давненько не практиковался и отчего-то занервничал, и ухмыляющаяся Рей была тут совершенно точно ни при чем, как и ее невероятно яркие зелено-карие глаза в обрамлении пушистых ресниц. Один апельсин взлетел в воздух, второй, затем третий. И оранжевые фрукты закрутились, завертелись по кругу, пока Бен вспоминал, как правильно жонглировать. Рей улыбалась и смеялась так заливисто, что солнце вдруг перестало опалять макушку Бена. В груди, у самого сердца разливалось доселе неведомое тепло, и ему показалось, что он мимолетно услышал одобряющий шепот Бога. А Рей продолжала улыбаться и смотрела на него так, как никто и никогда до этого бесконечно жаркого январского дня.