Апельсины

Для такого траурного дня погода была восхитительной. Будто в насмешку. В насмешку ли? За узким окном скромной кельи щебетали птицы — попугайчики, если точнее. Юркие малютки прятались где-то в зеленой кроне земляничного дерева, радостно переговаривались, затягивая мелодичные трели. Бен невольно заслушался, пока застегивал под горло тугой ворот кардинальской рясы. Сочетание черного и красного чертовски ему шло, будто эти цвета были частью самой его личности – твердой, решительной и страстной. Чертовски… да уж. Господи, прости! — Счет идет на минуты! Ворвавшийся без стука в его келью мужчина нервно дернул губой, выуживая из кармана идеально накрахмаленной и подвязанной красным поясом рясы пачку сигарет и зажигалку. Он закурил, приоткрывая ставни, и морщась, когда его бледного лица коснулись ласковые лучи майского солнышка. Солнечные зайчики путались и терялись в рыжих волосах, задерживались на посеребренных висках и целовали россыпь тонких морщинок в уголках внимательных глаз. — Кардинал Кенеди сокрушался после утренней исповеди, что сейчас очередная засуха. Sede Vacante в такую жару! — рыжеволосый крепко затянулся, держа сигарету двумя тонкими пальцами. — Говорит, был бы дождь… — Было бы поэтично? — подхватил нить разговора Бен, принимаясь методично расчесывать все еще густые пряди темных волос, мягкими волнами обрамляющие худое вытянутое лицо. Ни одного седого волоса, лишь морщинки у глаз и хмурая складочка между густых бровей, будто он все время в задумчивости, в печали даже. Его собеседник дернулся, будто пытался сдержать смешок. Армитаж Хакс скосил в сторону Бена почти прозрачные на ярком солнце голубые глаза и критически нахмурился. Закусив сигарету губами, Армитаж шагнул к Бену и резким движением разгладил складки на широкой спине, одернул края накидки. — Неряшливость совершенно вам не к лицу, ваше высокопреосвященство Рен. Бен повел плечом, пытаясь отстраниться. Отложил расческу, бросая попытки пригладить непослушные волны черных волос, и обернулся. Луч света, прорывающийся из открытого окна, расчерчивал скромную комнату на темную и светлую часть слишком графично — ярко, четко, никаких полутонов или смазанных границ. Мужчины, знавшие друг друга еще со времен семинарии, молча смотрели друг другу в глаза, наслаждаясь прохладой тени. Тонкая струйка дыма от сигареты Армитажа колечками загибалась, поднимаясь к самому потолку, где таяла, оставляя после себя приятный горьковатый аромат. Некачественного табака кардинал Хакс не курил. Бен Соло дернул бровью, высокомерно кривя пухлые губы и тоже выуживая из кармана свой рясы пачку сигарет, соблазн был слишком велик. — Вы ведь понимаете, что папский трон вам не занять, ваше высокопреосвященство Хакс? Армитаж хмыкнул, щелкая зажигалкой и давая кардиналу Рену прикурить. Оба не спешили ступить в ослепительный столп теплого солнца, приносящего на своих золотых лучах мягкий перелив мелодии попугайчиков за окном, аромат цветущих в садах роз и легкий шум слабого ветра. — Так решил Кайло Рен? — прошептал Хакс, голубые глаза не отрывались от темно-карих. — Или это Бен Соло обзавелся интересными друзьями? Комнатку наполнил низкий, бархатистый смех — мелодия тончайшей угрозы и узнаваемого предостережения. — Мать не хочет видеть меня на троне, — пожал плечами Бен, выдыхая. — Ей и без того хватает постоянных сравнений с семейством папы Александра VI. Хакс позволил себе коротко рассмеяться. — Святому Отцу Люку эти шутки никогда не нравились. — Они оскорбительны. И безосновательны. — Бен, следом за Армитажем, отправил скуренную почти до бычка сигарету в резную пепельницу. — И давно уже устарели. Хакс еще с полминуты буравил Соло цепким, проникающим в душу взглядом, будто медленно и болезненно вел кончиком ледяной иглы по тонкому фарфору разукрашенной россыпью темных родинок коже. — Кардиналы за тебя голосовать не будут, Бен. — За тебя тоже, Армитаж. — Ты слишком молод, а твой дед, носивший тиару… — Не поэтому. — Я не стану потакать твоему честолюбию! — Конечно, нет! Ты станешь потакать своему. Однако, подумай, что именно тебе выгодней. Губы Хакса нервно задрожали, за годы служения он выучился носить маску смиренного спокойствия слишком хорошо, но она всегда давала трещины, когда приходилось играть против старого семинарского приятеля. И это раздражало одного из самых молодых кардиналов так же сильно, как иногда чесались и ныли старые детские шрамы, покрывающие предплечья, лопатки и бедра рыжеволосого мужчины. Оставаясь один на один и обсуждая важное (вот так, как сейчас), Хаксу становилось не по себе, будто этот человек напротив каким-то чудесным образом знал все ответы, словно божественная благодать снисходила на него сияющим откровением, вуалью незримой мягко касалась самого его сердца, а Армитажу доставалось лишь фантомное тепло и ярчайший отблеск, от которого слезились и болели глаза. Затянутые в перчатки руки дернулись к груди, где под нательным крестом белел точно такой же формы шрам. Всегда с ним, всегда у самого сердца — напоминание, что выжгли нечистые руки хмурым вечером в улыбающемся разноцветными огнями Рио. И только дланью Бена Соло Армитаж был спасен. Тот, что более двадцати лет назад ступил за толстые стены священного города-государства, давно уже носил имя Кайло Рена и старательно отмаливал все грехи Бена Соло. Одна неделя в Рио-де-Жанейро — словно маленькая жизнь, карусель всего самого запретного, заветного и отвергнутого. Хакс развернулся на каблуках, не в силах более терпеть эту скромную келью, этот всезнающий, пронзительный взгляд и усмешку в уголках губ. Он был почти у двери, когда глубокий голос кардинала Соло достиг его ушей: — Я думаю, что занимать место государственного секретаря Святого Престола должен кто-то из молодых. Талантливый, чтущий традиции, понимающий проблемы современного мира, но не отягощенный бременем ожидания скорой смерти. Армитаж медленно обернулся, внимательно вглядываясь в лицо Бена, но разобрать ни одной хорошо знакомой черты не мог. Солнечный свет спотыкался о широкую спину, цеплялся за могучие плечи, освещал кончики черных волос. Из тени, из сумрака смотрел на кардинала Хакса кто-то больший, чем полный мечтаний и надежд Бен Соло, кто-то больший, чем познавший цену служения Кайло Рен. — Белый — не твой цвет. Армитаж предпринял последнюю отчаянную попытку, хотя заранее догадывался, какой ответ он получит. — У меня есть красные перчатки, они подойдут. Щебетание попугайчиков потонуло за колокольным звоном.