Во всём виноват багаж...

Далеко ехать не пришлось, автомобиль Валерии остановился несколькими кварталами ниже по улице, у дверей известного в городе ресторана с богато украшенным крыльцом в арабском стиле. Его недавнее открытие произвело фурор в кругу растущих, как на дрожжах местных нуворишей: новоиспечённых дельцов и таких же политиков, которые сменили ранее зависавших здесь представителей артистического бомонда: креативного, яркого, но чаще бедного, чем богатого, что и привело к банкротству прежнего хозяина заведения. Новый владелец кардинально изменил концепцию места и превратил бывший стихийный клуб в помпезное заведение, отобедать в котором позволить себе мог далеко не каждый. Димон держался от подобных мест подальше. Не по душе, да и не карману, но сегодня выбирал не он. Валерия покинула машину первой, и Сенцову не оставалось ничего иного, как последовать за женщиной к двери, которую им открыл швейцар, одетый в форменный китель и длинную, под старину, шубу с воротником из пышного меха. Хорошо, что не в шароварах и тюрбане, обеспечивших бы парню с азиатской внешностью неминуемое обморожение конечностей и воспаление лёгких. В вестибюле их встретил вышколенный персонал, и Валерия, передав своё пальто в руки одного из них, попросила провести их к Адилю. Димон снять куртку отказался, лишь стянул шарф и сунул его в карман, показав, что затягивать разговор не намерен. Валерия жест учла и, не задерживаясь, последовала вглубь ресторана. Однако сверкающий огнями зал с круглой сценой и столиками под белоснежными скатертями они миновали, не останавливаясь, и подошли к помещению кухонь. Там их встретил Адиль, оказавшийся директором заведения, и, по совместительству, бывшим сокурсником Валерии Вяземцевой, в своё время перебравшимся в столицу и успешно раскрутившимся в администрировании ресторанного бизнеса. Адиль Масулов — высокий темноглазый брюнет, тепло обнял Валерию и, бросив быстрый любопытствующий взгляд на её спутника, пообещал им нужное уединение по просьбе Вяземцевой. Уединение и вкуснейший чай с десертами добавил уже от себя, приведя к порогу вип-комнаты с длинным столом, стульями, оббитыми гобеленом, и приятными светлыми стенами, украшенными картинами. В углу размещался большой камин, обеспечивавший уют пылавшим огнём и потрескиванием дров. Окна закрывали плотные гардины из расшитого золотой нитью муслина. Поблагодарив Адиля, Валерия села на стул, поближе к теплу. Димон остался стоять, чувствуя себя совершенно лишним элементом в чуждом ему понимании красоты и гармонии. — Тебе здесь не нравится? — догадалась Вяземцева, следя за его реакцией. — Нет, — честно признал он. — Хозяин заведения — человек восточный, — пояснила она, уложив элегантный серый клатч на соседний стул, — Адиль обставил ресторан согласно его пожеланий. Будь его воля, всё здесь было бы иным, но девушку танцует тот, кто платит за музыку. В заведении действует правило чатен хаус, так что тут нас никто не потревожит. Димон понятия не имел об этом правиле. — Мы могли поговорить и в машине. — Наше общение требовало иной обстановки, — не согласилась Валерия. — Мне хотелось… быть услышанной. — Я же здесь. Значит, готов слушать. — Это будет очень личный разговор. Сядьте, Дмитрий. Бога ради, не маячьте, — попросила она. — У меня уже шея болит смотреть на вас снизу вверх. Он, поколебавшись, опустился напротив, создав между ними расстояние шириной больше метра, покрытого тяжёлой расшитой скатертью с шёлковыми кистями. — Я — Димон, — сказал для сведения, — Дмитрием меня никто не называет. — А как называет Алексей? Сенцов выдал долгий протяжный выдох. — Об этом я говорить не готов… Димой, — завершил, противореча собственным словам. — Анна называет меня голубкой, — Вяземцева, стянув с шеи платок, уложила его на колени. — И придумала ещё множество ласковых прозвищ. Она… заставила моё сердце оттаять, вновь поверить в то, что я могу быть любима. И любить в ответ столь же сильно. — Валерия усмехнулась. — Своеобразное у Бога чувство юмора, если у отца — ярого гомофоба и дочь, и сын — предпочитают свой пол. С выбором Алексея он так и не смирился, мой собственный — считает причудой, которая рано или поздно пройдёт. — Мой отец умер раньше, чем я осознал себя не таким, как все. Мать… — он задумался, — не знаю, возможно догадывается, однако сомневаюсь, чтобы это изменило её отношение ко мне. — Это ведь хорошо? — Плохо, если для родителя важен только один сын. Иногда равнодушие страшнее осуждения. Я в разряд «важных» не попал. Не повезло. Откровенность накрыла обоих коротким чувством неловкости. Повисшую тишину прервало появление официанта, вкатившего столик с сервировкой. Обещанные чай и блюдо со сладостями от шефа были аккуратно и безупречно расставлены между собеседниками. Они молчали, следя за руками официанта, пока тот не покинул их. Лера сама разлила чай по чашкам. Димон подтянул к себе блюдце. — Вы не любите чай, — спохватилась Вяземцева. — Алексей говорил. Я забыла. Моя оплошность. Я попрошу поменять… — Не надо, — торопливо остановил её он, делая глоток и ожидаемо обжигая рот. — Обойдусь чаем, — сказал, ставя чашку на блюдце. — И давайте на «ты», так будет удобнее. — Действительно, удобнее, — пытливый взгляд Валерии не отрывался от его лица, будто она ждала от него чего-то важного, и это Димон, а не Вяземцева затягивала паузу куртуазной беседой. Чай напомнил о пустом желудке. Сенцов всё-таки потянулся за сладостями. Пирожное было аккуратным и небольшим, почти мгновенно растаяв на языке. Он даже зажмурился от удовольствия. — Это вкусно. — У Адиля талант кулинара. Он самоучка, и весьма талантливый. Валерия улыбалась, наслаждаясь его реакцией. Она понимала, почему он увлёк брата. Парень казался глотком свежего воздуха. Димон не видел необходимости притворяться кем-то другим и не носил масок. — Окончание юридического не дало ему ничего, кроме диплома, на котором настаивала родня. Своё призвание Адиль видел в ином, потому повесил диплом юриста в рамочку и занялся ресторанным бизнесом, сумев доказать, что может быть как талантливым администратором, так и кулинаром. — А это можно сочетать? — он удивился. — У Адиля получилось… Алексей попросил меня рассказать о периоде своей жизни, что создал из него того, кто он есть, Димон, — продолжила она без перехода. — То, чего он никогда бы не смог рассказать сам. Слишком болезненно для него. Для меня тоже, но, кажется, мой брат этого не понимает. Вяземцева, отставив чашку, поднялась. Сенцов проследил за тем, как женщина подошла к камину, протянула руки к огню. — Его звали Роман, — она, взяв кочергу, поворошила дрова, подняв ворох искр. — Он принадлежал к семье нашей матери. Мы мало что знали о её родне, они жили далеко и по какой-то причине не общались с нами. Но однажды пришло письмо от жены маминого брата, сообщавшей о его смерти, а вскоре на пороге нашего дома появился молодой парень с чемоданом. Мама представила его как своего племянника, хотя, строго говоря, он им не являлся — его отец и наша мать были сводными. Лера развернулась к столу, взгляд женщины туманили воспоминания. — Белокурый ангел с глазами цвета неба… Завораживающе красивый и утончённый, о таких говорят «не от мира сего». Он закончил педагогический университет, получив профессию учителя рисования — скромно, но это было тем, без чего он не мог жить, — она прикоснулась к своему виску, помассировала впадину, унимая короткую мигрень и вновь опустила руку. — Его мать попросила принять его и дать путёвку в жизнь, забрав из их захолустья. Родители поселили его у себя, отец устроил учителем в школу, в которой учились мы сами. Директор был чем-то ему обязан, потому Романа взяли сразу на две полных ставки. Учитель труда и рисования. Я и Алексей были подростками и сразу прикипели к Роману. Он был умелым рассказчиком, много читал, увлекал нас историями из книг. Его любили в школе и любили мы, — Лера мучительно изломала губы. — Как оказалось, несколько сильнее, чем остальные. Заметив, что он отставил чашку, Вяземцева остановилась. — Может всё-таки сказать, чтобы принесли кофе? — Не стоит. — Ладно… — Лера обмякла плечами. — Так на чём это я остановилась? Ах, да. Роман… и его очарование. Оно действовало почти на всех, кроме отца. Присутствие чужака в нашем доме стало его раздражать. Они были очень разными, и Роман это чувствовал, потому со временем стал всё чаще оставаться ночевать на принадлежащей нам даче в пригороде, а вскоре попросился остаться там в сторожах. Родители согласились. Дом был жилым, с отоплением. Живи круглый год в тишине и спокойствии. Роман мог писать свои картины, а до работы добирался на старой «Калине», которую купил на скопленные средства. Димон терпеливо слушал её, понимая, что сестра Алексея нагромождает ненужные подробности, потому что перейти к главному для неё непросто. Лишь не понимал пока, почему. — Так прошло три долгих года, — Валерия вернулась за стол, вытянула перед собой изящные кисти, на среднем пальце левой руки сверкнуло кольцо. — Роман преподавал в школе, взялся вести кружок юных художников, в который мы с Алексеем тут же записались. Таланта не было ни у него, ни у меня, но это была лишняя возможность проводить с ним время. Я влюбилась, и, как мне казалось, мне отвечали взаимностью. — Однако это было ошибкой, — «угадал» он. — Я была весьма самонадеянной, — иронично подтвердила Валерия. — Роман был влюблен, но не в меня. Моему брату повезло больше. Следовало догадаться об этом, только глянув на портрет, который он нарисовал. Картина излучала столько тепла… Так можно отразить лишь того, кого любишь. Но кто мог подумать, что взрослый мужчина может полюбить шестнадцатилетнего мальчика? О таком виде любви тогда не говорили. Во всяком случае, не в нашем доме, не в нашей идеально-безупречной семье. — Вот только таких не бывает. Она кивнула. — Идеальное в один момент треснуло и осыпалось, обнажая неприглядную сердцевину. Я сыграла не последнюю роль в разоблачении тайны Романа и Алексея. Случайную роль, но от этого хрен не стал слаще мёда. Найденная записка, неверно истолкованный текст — и наш отец застал моего брата и Романа в одной постели. Скандал был грандиозным, — память об уродливом поведении отца до сих пор выкручивала её душу осязаемой мукой. — Отец жестоко избил Романа, который даже не пытался защищаться, и вышвырнул его из дома. — Легко отделался… — пробормотал он. — Легко? — Валерия вздёрнула брови. — О, это вовсе не было главным пунктом в меню его мести. Наш отец пошёл куда дальше и подал заявление в милицию об изнасиловании Лёши. А затем эта гнусная ложь была влита в уши всего учительского состава. Романа поспешили уволить из школы по статье и вызвали на унизительный допрос. Димон оторопело моргнул. Вяземцев-старший пошёл на то, что вынес сор из избы, опозорив собственного сына и семью. Поступок был проявлением ярости взрослого, которого совершенно не заботило то, чем подобная огласка обернётся для подростка, который полностью от него зависел. — Романа судили? — Суда не было. Он не стал ждать, чем для него закончится безобразное разбирательство лживого обвинения. Роман убил себя, вогнав автомобиль в ствол дуба на загородной трассе на скорости, что не давала ему шансов выжить. Записки он не оставил, но и так было ясным, что привело его к суициду. Димон уложил локти на стол и скрестил руки у губ. — Это ведь ещё не вся история? — предположил он после долгой паузы. — Не вся. Через несколько дней после случившегося мой брат пропал из дома. Отец закрыл его под замок, но он выбрался через окно. Разбил стекло и спустился со второго этажа по винограду. Родители нашли его на даче, в комнате Романа. Мой глупец брат перерезал вены и едва не истёк кровью. — Он не был глупцом, — в голос Сенцова прорвалась колючая тональность. — Ты прав, — Валерия с раскаянием поджала губы. — Просто… я до сих сержусь. Алексей должен был найти иной выход из ситуации. Объясниться, предать отца публичному осуждению за ложь, трубить на всех углах о невиновности того, кого любил… А вместо этого он принял решение отправиться вслед за Романом. — То, что совершил ваш отец… непростительно, — сказал он без жалости. Оправдывать Вяземцева-старшего Валерия не стала. Она была с ним согласна. — После случившегося, мы потеряли Алексея на долгие годы, — продолжила Валерия. — Как только Алексей вышел из больницы, он снова сбежал. На этот раз к двоюродному брату отца — Всеволоду. Мои родители не стали его возвращать. Сева взял на себя заботы о нём, вытянул из трясины отчаяния, выучил, помог начать собственное дело. Он стал ему настоящим отцом. А наша семья… развалилась, как карточный домик. И поделом, — мрачно резюмировал про себя Сенцов. Похоже, семейство Вяземцевых переплюнуло его собственное. — Да, на «Семейство года» мы никогда не тянули, — прозорливо выдала Лера. — Отец с матерью считали, что защищают Лёшу, как позже спасали меня от последствий неудачного аборта, устроив удочерение мною Насти. Как оказалось, к этому так же приложил руку мой отец. У Алексея был недолгий роман, результатом которого стала беременность его подружки. Поскольку я не могу иметь детей, — Вяземцева прерывисто вдохнула, давя перехвативший горло непрошенный спазм, — отец за спиной Лёши договорился с матерью ребёнка об оплате её услуг по вынашиванию и рождению единственно возможного внука. Девица оказалась ушлой и «стружку» сняла так же и с Алексея. В результате я обзавелась дочерью, а мои родители внучкой. Алексей и биологическая мать написали отказ от родительских прав, а я их приобрела. Мой отец всегда был отменным кукловодом. Вяземцева замолчала, подведя историю к концу. Остальное ему предлагалось додумать самому или задать вопрос. Один он всё же имел: — Почему Алексей сам не захотел воспитать дочь? — Считал, что не потянет отцовство. Возможно, пример нашего собственного родителя пугал его возможностью однажды так же наломать дров. — Мы не обязаны повторять ошибки своих родителей. — Я считаю так же, — поддержала она. — Тем не менее, он решил, что для его дочери куда важнее иметь мать, чем отца. И он сделал мне неоценимый дар, — её лицо осветила тихая радость, придав чертам особую мягкость. — Настя лучшее, что со мной случилось. Когда я взяла её на руки впервые, я поняла, что никого дороже и важнее для меня не будет. — А как же Анна? — Это разная любовь. — Валерия расправила плечи, снимая с них груз пережитого. Свою задачу она выполнила. — Кажется, я рассказала всё, что была должна рассказать. — Зачем? — Димон смотрел на неё в упор. Она смешалась: — Что «зачем»? — Зачем он хотел, чтобы я это услышал? — Ты важен для Алексея. — А если это дорога с односторонним движением? Валерия нахмурилась: — Я знаю, что мой брат получил собранную на тебя информацию. Возможно, это было неправильно, — поспешила добавить она, видя, как он изменяется в лице, каменея мышцами, — неделикатно. Стоило сказать тебе о том, что параноик Рогозин велел собрать о тебе данные, но это не было проявлением недоверия самого Алексея. И несправедливо винить его в банальном любопытстве. — Банальном? — вопрос прозвучал глухо. — Я употребила не самое верное понятие, — Лера растерялась, впервые не находя нужных слов, а ведь иногда её заткнуть было невозможно, если верить Анне. — Да, он не остановил Всеволода и изучил полученную информацию, но только потому, что ты зацепил его за живое. Я знаю Алексея, — зачастила она, видя как он теряет интерес, отворачивая голову к окну. — Он много лет никого к себе не допускал, а с тобой… я вновь вижу в его глазах то, что видела в глазах моего мальчишки брата. В ту пору, когда он был влюблен и счастлив… — Мне нужно идти, — Сенцов, обрывая её, скрипнул ножками стула, — простите. Она беспомощно проследила за тем, как он поднимается и аккуратно задвигает стул на место. — Он будет ждать тебя, — порывисто бросила Вяземцева, останавливая его у двери. — Не станет надоедать, навязывать встречу, просить прощения. Но я знаю, что он будет ждать! Сенцов, не ответив, толкнул дверь и выбрался в коридор, оставив её внутри. Выбравшись на улицу, он подставил лицо падавшему с небес снегу, вдыхая всей грудью смесь флюидов: запах выхлопов, аромат выпечки из недалёкой пекарни, тонкий аромат специй, тянувшийся из окон кухни покинутого им ресторана. Внутри царила пустота. Была ли тому причиной безмерная усталость или излишняя перенасыщенность мозга и души чужими страданиями, он и сам не знал, но сейчас не чувствовал ничего, кроме накрывшей с головой плотным душным одеялом усталости. Сойдя со ступеней мимо швейцара, он поднял воротник и направился в обратный путь, к стоянке, где оставил свой автомобиль. Домой добрался с пеленой перед глазами, двигаясь по асфальтовому ложу реки из металла, стальной песчинкой в потоке серого шума и, открыв замок двери, завалился на грудь встревоженного Костыля. Шептицкий не задавал вопросов. Обнял покрепче, пробурчал что-то успокаивающе-ругливое и дотянул до кровати. На койку уложил, как дитятю: раздел-разул, заботливо подоткнул одеяло и с робкой, не пацанячей нежностью погладил по волосам тёплой ладонью. Димон перехватил его руку, слабо сжав запястье. — Всегда… будет так… дерьмово, Сань? — выдохнул с тоскливым всхлипом. — Не всегда, — серьёзно пообещал Костыль, глядя в страдальчески кривившееся лицо друга. — Посиди со мной, — попросил он. — Пока… не усну. Шептицкий кивнул. И остался рядом, пока тот не выпустил его пальцы, провалившись в сон.