Обычная практика курсанта Недоли

Конечно, до назначенного места встречи они добирались не пешком. Новенький армейский флайер личный пилот генерала Булавина вел со щегольской небрежностью, и по его лицу любому было видно — рисуется перед новичком. «Знай наших, штафирка! Вам-то, штатским, так водить силенок не хватит?» Но Евдокия на его показательные выступления не реагировала никак. Лихачей и в училище хватало, некоторых даже просили покатать первокурсников, чтобы вестибулярный аппарат проверить. Быстро, надежно и никаких осечек. После первого же полета ясно, способен ли претендент выдерживать перегрузки. А что движение оживленное, так тем более беспокоиться не о чем: генерал не станет доверять кому попало. Дорогу запомнить, конечно, стоит, но это давно уже делает расположенная на запястье портативная «маршрутка». В незнакомом городе, да еще и на чужой планете куда безопаснее довериться технике, которая не пропустит ничего, чем своей собственной памяти! Техника-то уже и координаты определила, и карту скачала, и много-много другой полезной информации. Надо будет, кстати, посмотреть, чем разжился электронный помощник. Но это потом. Сейчас Евдокия не хотела привлекать внимания к своему браслету. Да, такие выдавали всем практикантам. Это был одновременно маячок, при помощи которого из Академии могли определить, где находится их студент, и средство связи. Разработка самой академии. Секретная. К которой, увы, не раз проявляли ненужный интерес. Так что браслет подождет, с ним можно поработать в каюте. А сейчас лучше просто сосредоточиться на мыслях, пока есть свободное время. Если быть с собой до конца откровенной, Евдокия нервничала. И очень сильно. В конце-то концов, кто она такая, чтобы сам генерал Булавин ручался за ее достойное поведение и достаточный профессионализм? Он ее и не знает-то почти! Ну, только если по письмам своего друга, и то едва ли. Павел Недоля действительно мечтал о сыне, а единственная дочка его, мягко говоря, разочаровала. Ну не получалось из девчонки достойной замены сыну! Не дотягивала по всем параметрам, ведь со своих он спрашивал куда строже, чем с посторонних. И, сдавая нормативы, Дока часто представляла перед собой отца с секундомером в руках, и в ушах отчетливо звучало: «Кимка, какого рожна? Неужели лучше не могла? Соберись! Ты же Недоля! Переделывай!» И так снова и снова, пока результат его не удовлетворит. До боли во всех мышцах, до полного изнеможения, до тех пор, пока не получится повторить те же действия с закрытыми глазами, в перчатках скафандра, одной рукой, используя только способности экзоскелета, активируя его голосовым сигналом или даже почти силой мысли. Впрочем, так было не всегда. Во времена Кимкиного детства Павел был и любящим, и заботливым. Она помнит, как папа искренне радовался ее успехам, умел поддержать, успокоить, давал поверить, что всегда будет на ее стороне. Все изменилось, когда Кимка стала подростком. И нет, она решительно не помнит никаких бунтов. Ей и в страшном сне не могло присниться, что можно нахамить родителям или делать что-то им назло. Слишком сильно она их любила. И уважала. Но что-то изменилось. Ты пойми, доченька, если уж назвали тебя Докой, так и надо быть специалистом высочайшего класса. Не мне это надо. Тебе. Я ведь не вечен, и мама тоже. Нужно, чтобы, если с нами что случится или окажешься ты на чужой планете, где и помощи просить не у кого, ты бы хоть до прихода спасателей протянула. Тут же малейшая оплошность — и все, нет у меня больше дочки. Понимаешь? Так что никаких поблажек во всем, что касается выживания, не будет. А техника… Нет, если ты хочешь все делать вручную — пожалуйста. Только звездолет ты с толкача не заведешь, плечом его не подтолкнешь. Двигатель ёкнет — и всё, сиди кукуй, пока другой корабль не встретишь. А если там пираты какие-нибудь или просто подонки? Про роботехнику вообще молчу. Запомни только раз и навсегда. У тех, кто к оборудованию нормально относится, ничего не срывает, а если делать всё тяп-ляп, так и бластер в руках взорвётся. Подумай над этим! Она и думала. И старалась соответствовать. Ну и что в итоге? Вляпалась в очередную историю, и совершенно непонятно, как ее теперь расхлебывать. Очень страшно напортачить и все испортить. А ведь нет у нее права на ошибку, и эту практику надо сдать идеально, чтоб никто не подкопался! Так что пусть к кому угодно посылают, она выдержит. Должна выдержать. От этого чужая жизнь зависит. Тем более Викентий Кондратьевич плохого не посоветует. Забавно, но сейчас, после первой личной встречи, она поняла, что Викентия Кондратьевича точно раньше видела. Сколько помнила себя маленькая Кимка (для мамы — все-таки Дуняша), на отцовском столе стояла странная, явно самодельная рамка с любительским снимком. На фоне ангара для военных флайеров — четверо новобранцев. Темные летные комбинезоны без нашивок и знаков отличия (курсантские уже отпороты, а новые еще не получены), загорелые дотемна лица сияют, позы расслаблены и беззаботны. Белобрысый парнишка, копающийся в вещмешке, — Павка, Докин папа. Русоволосый, скуластый, с немножко раскосыми, «бурятскими» глазами крепыш с гитарой — Кимка, Евдоким Кабаргин. Тот самый друг, в честь которого назвал единственную дочь Павел Недоля. Еще один, чьего имени она никак не могла вспомнить, то ли Влад, то ли Стас, в общем, Славка, — перекидывается футбольным мячом с единственным счастливым обладателем новеньких погон. С четвертым неразлучным другом, Кешкой Ракетой. И так странно было сопоставлять улыбчивого паренька со смешным чубом — и генерала, от которого зависела судьба практики курсантки Недоли! Так странно понимать, что те, кого папа называл то дружескими прозвищами, то сокращенными именами, теперь входят и в ее жизнь. Но какие же они ей Кешка, Кимка и Славка? Папа говорил, Кешка Булавин был из них самым везучим. Первым получал следующие чины и в результате дольше всех продержался на службе. Первым женился — в двадцать два, и сразу удачно, вот уже больше четверти века вместе. Первым стал отцом, и его сыновья уже офицеры. Да, он тоже дурачился, получал выговоры, влипал в истории. Но зато первым из четверки получил «за свои художества» медаль. Кажется, у него же было больше остальных орденов и медалей. А везунчиком при этом называли Кимкиного папу! Да, они точно приезжали. Давно. Папа задержался в прихожей, долго с кем-то обнимался. «У, глаза твои бесстыжие! Взял моду — помирать без разрешения! С такими друзьями врагов не надо, того гляди кондрашка хватит!» Потом за руку вытащил виновника в гостиную. Тот самый, темноволосый, Ким. Исхудавший, с рукой на перевязи и передвигавшийся как-то странно, боком. Потом, из разговора взрослых девочка услышала: у дяди Евдокима сломаны ребра, раздроблена рука, и вообще он чудом выжил при падении флайера, его местные неделю не то в подвале, не то на чердаке от врагов прятали. А свои уже и похоронку прислали… Почему-то в часть нельзя, домой нельзя, так что он, если можно, недельку у друга погостит, подлечится. Потом папа кому-то звонил по видеофону, и вскоре на кухню вихрем ворвались еще трое. Не то дядя Влад, не то дядя Стас притащил на буксире врача, дядя Кеша прибежал в форме. Папа еще на него шикнул: «Сдурел совсем — погоны светить? А если соседи увидят? Кешка, не забывай, где находишься! Китель сверни да в сумку спрячь. И на мой пиджак, прикройся. Вот ведь олухи на мою больную голову!..» Почему нельзя было показывать форму? Как они вообще оказались в квартире с такой скоростью, словно звонка внизу у подъезда ждали? Непонятно. Сколько ей было тогда? Лет пять, не больше. Потом они появлялись, когда Кимка училась в школе. Уже по одному, значительно реже. Иногда — при папе. Что-то рассказывали, о чем-то вспоминали, уходили куда-то. Кимке нельзя было рассказывать о них никому. Что за дяденьки? Папины сослуживцы, а больше ничего не знаю. Иногда они появлялись, когда папа был «на выезде». Мама расстраивалась: «Опять его туда сманите? Ребята, неужели больше некому?» Вот только куда это «туда»? Евдокия раньше не задумывалась, а сейчас вдруг с ужасом поняла: у папы ведь действительно были какие-то дела. Не разовая случайная командировка. Не воспоминания юности, по которым остается только ностальгия. Дока привыкла, что для папы нормально исчезать (иногда на месяцы, просто после ночного звонка), возвращаться и молчать, отговариваясь государственной тайной. Он говорил: «Кимка, если со мной что случится, — помни, тебя не бросят. Ничему не удивляйся и просто поверь, мои ребята тебе вреда не причинят. Что бы ни случилось». Так, может, и пропажа отца как-то связана с этими его отлучками? Был ведь подслушанный за неделю до трагедии разговор! «Кеша, мне недавно намекнули: я слишком много знаю для того, чтобы оставаться на свободе, но слишком нужен, чтобы мне позволили помереть. И знаешь, боюсь, что меня, как Кима… Понимаешь? Меня-то ладно, но девочек-то моих за что?» Когда Павла и Юлию Недоля объявили погибшими, Дока была в академии. Но она не выдержала — сбежала с занятий, помчалась к родителям на работу. В спасательном отряде, к которому они были приписаны, отмалчивались. Прав был генерал, рассчитывать ей больше не на кого. Впрочем, какая-то почти безнадежная искорка надежды оставалась, несмотря ни на что. Тел не нашли, значит, шанс есть. Пусть крохотный, но он остается. А еще из головы никак не шел увиденный незадолго до рокового известия сон. По Докиным подсчетам — как раз накануне обвала и за трое суток до того, как ей сообщили о несчастном случае. Ей снился отец. Почему-то в военной форме, при погонах и совсем молодой. Расправилась морщинка между бровями, почти незаметной казалась проседь. Спокойное лицо, улыбка: — Ну вот, доченька, все и закончилось. Ничего от меня больше не зависит, но то, что должно, я сделал. И будь что будет! А ты держись! Ты у меня сильная, ты справишься! Главное, помни — я очень люблю тебя, доченька. И все у тебя наладится. Ты мне веришь? И жестом в сторону показывает. А там — старинная заброшенная станция. Вокзал, насыпь — и рельсы до самого горизонта. Только почему-то все это залито водой. Чистой, прозрачной, даже и не оценишь сразу, сколько там метров глубины. Словно летишь над станцией, словно и не затоплена она бог весть сколько лет назад, а вот-вот раздастся пронзительный гудок, появится из-за сопки стремительный локомотив, подтянутся из зала ожидания люди… И правда, вдруг раздается пронзительный свист, и вода резко уходит, вот уже только рельсы влажные, и станция людьми наполняется. Живыми, настоящими. Словно и не было никакого наводнения. А его и не было. Просто аттракцион, показывающий создание водохранилищ. И Доке больше всего на свете хотелось бы, чтобы сон оказался вещим, и не было бы затопленных рельсов, пустого города, а в реальности — ставшей чужой и заброшенной квартиры. Чтобы стоять опять возле еще слегка влажной насыпи, слышать гудок раритетного локомотива и чувствовать на плече теплую ладонь отца. Только б они с мамой были живы. А с остальным они как-нибудь справятся!