Фандорин: сборник тредов

Взмокший Ипполит и жарит что печка, кудри буйные падают на лоб. Хорош, сукин сын, и являет собой картину полнейшего разврата. — Хоть бы прикрылся, — шепчет Иван хрипло. — Чай не девица, — усмехается Ипполит, но набрасывает на плечи мундир. Теперь он грех в мундире. Иван отправляться не торопится, даром что расхристан поболе Ипполита — ушлый демон снял с него одежки, что кожурки с лука, он и заметить не успел, зачарованный жаркими поцелуями. — Почему мундир гусарский? Тело непослушное, разморено лаской. Словно позволил себе поспать лишнего. — Была у меня одна дамочка, всё считала, что соблазнительней гусаров мужчин в мире нет. Как любиться вздумает, так сразу: Ипполитушка, надень! — подмигивает бес. — Ишь, не только ей гусары-то по нраву… Иван улыбается, но не от шутовского тона, а скорее как дитя новорожденное. Совершенно бездумно. — Покуда я в этом мундире, простой люд мне любые шалости спускает. Мол, гусар, что с него взять, — поясняет Ипполит чуть спокойнее. Иван улыбается снова. Шалости, вот как это называется. От шалостей звезды под веками и кипучие слезы в уголках глаз. От шалостей синяки пятнами по бедрам и ключицам, и сладко тянущая боль в ответ на каждое движение, боль, которая ещё долго не даст забыть, чем закончилось таинство покаяния для одного беса. Шалости. Иван прикрывает глаза. Хочется здесь и уснуть. — Святой отец, вам бы в постель. Как чувствует, бес. А может, и правда чувствует? Ивану много чего на ухо нашептал, покуда любил в разных положениях, и про свет сияющий, и про душу мятущуюся, до мирского охочую — если это видит, может, и усталость разберёт в человеке с одного взгляда, и геморрой с изжогой. — Вот что ты мне смеёшься? Засыпает и смеётся, посмотрите, — ворчание раздаётся над самым ухом, обнимают за талию горячие руки. Иван откидывается спиной на широкую грудь. — Я не засыпаю. — А то смотри, на руках не понесу. — Шёл бы ты, Ипполит. — Ну, святой отец! Где ваши манеры? Паясничает, бес. Ещё бы ему не паясничать. Святого отца в церкви поимел. Иван не чувствует ни тоски, ни горечи, только пустоту и облегчение. Так бывает, когда долго боялся страшного, а потом оно наконец-то случилось. — Я ошибался на твой счёт, отец Иван, — жмется губами к виску. — Думал, будешь как девица в первую брачную ночь, верещать от вида хера. А ты вон как. Лихо. Глаза боятся, а руки делают, а, Вань? Смех разбирает Ивана, идёт вибрацией от грудной клетки к горлу, а оттуда дрожью в челюсть и спазмом в мышцы лица. Ну и рожа у него должна быть. Иван некрасив, когда истинное лицо показывает, а не вырученные манеры. Ему говорили. — А ты думаешь, это в моей жизни первый хер? — Ну, — мудро говорит Ипполит, всё ещё легонько целуя его ухо и шею рядом. Дорвался, бес. — Свой ты, наверное, тоже видывал, но если их сравнивать… — Чем, по-твоему, развлекаются послушники в семинарии, когда до ласки совсем стоскуются? Ипполит негромко присвистывает. Тёплые его ладони лежат у Ивана на животе, и под ними мокро и липко там, где Иван излился с четверть часа назад. — Разве ж за это не наказывают? — Наказывают, — соглашается Иван. — И розгой бьют, и на хлеб и воду сажают, и по разным приютам рассылают, чтоб не укреплялись во грехе. А потом замаливать, ночи напролёт поклоны отбивая пред иконами. — И всё равно ласкаются? — с искренним восхищением уточняет Ипполит. — Плоть слаба, неокрепшие души ещё слабее. — Никогда бы не подумал, что ты, Вань, неокрепшей душой был. Так сияешь, будто сразу архиепископом народился. Ластится, бес, чисто кот мартовский. Щекой колючей трется. Пока любились, рога так и сверкали, а сейчас, кажись, снова спрятал. В чем-то оно и правильно. Можно сколько угодно говорить, что бесы толкают людей на грешное, но в конечном счёте человек решает сам, как ему быть, и ему же с этим выбором и жить, и каяться, и замаливать. — Ипполит. — Мм? — Уйди. — Ну что ты, Вань. Тело молодое, дай с полчаса, и… В этом он прав. От ласки жаркой, да просто от близости другого тела в Иване снова начинает пробуждаться непристойное томление. — Ипполит. Уйди. — Я не пойму, я естись разучился, что ты опосля злющий такой? — Ипполит. Что-то такое прорезается в тоне, что лучше святого писания и тёмной латыни на беса действует. Разжимается объятье, слышит за спиной Иван шорохи. Одежды роняет бес ему на колени. — Бывай, святой отец. В воскресенье свидимся. Иван почти уверен, что увидит беса раньше, во снах и в фантазиях, и за то ненавидит сильнее, но не его, а себя.