forever rain

Хунги не включает свет специально. Не разуваясь, пробирается в полумраке на кухню, где наспех ставит чайник и со вздохом откидывает голову на плечо Чжинёна. Как же все достало. Последний обнимает, удобно пристроившись сзади, но к решительным действиям не переходит. И на том спасибо. Потому что вытерпеть внимательный взгляд Николаса, полный ревности напополам с отвращением, Хунги не в состоянии. Это только на сцене он такой непробиваемый профессионал, поливающий матом налево и направо. В жизни все куда более убого. Эту квартиру они вместе купили три года назад — без конкретно озвученной надобности. Можно было, конечно, переделать её под студию, но руки как-то не дошли. Что тут поделаешь? Сейчас это совершенно не важно. Грязная штукатурка теперь креативно обклеена постерами, а вместо дверей до сих пор висят шторы. В Хунги смешиваются контрасты. Он ненавидит эту квартиру также сильно, как и любит. Приходя сюда, возвращается к нему то странное, неописуемое ощущение. Одиночества и печали — словно от прикосновение чьей-то руки, протянутой сквозь невидимой в воздухе стену. — У меня сигареты кончились, — раздается из неоткуда голос Николаса. Он как всегда приходит бесшумно — его присутствие выдает только неприятное поскрипывание стула. Хунги, как не пытайся, не может вспомнить сколько этой деревяшке лет. — На подоконнике еще остались. — Чжинён не без удовольствия крутит в пальцах тонкую цепочку Хунги, время от времени оттягивая. И смотрит извиняюще, походя на провинившегося щенка, когда металл рвется и падает на пол. — Я починю. Чайник выключается с характерным щелчком. Хунги морщится. Всё-таки, пусть нелепо и болезненно, но Чжинён был нужен Хунги. Именно таким, каким был. Чем был нужен — никто не сможет ответить на вопрос верно. Может, Чжинён был нужен самому себе — и не больше, но Хунги это ничуть не смущало. А может, это они просто так развлекались. Чжинён все еще любит Хунги сильно и беспробудно, очень долго, почти бесконечно. Он никогда себе не признавал — у Хунги внутри все поломано по максимуму, и Чжинён чувствует его своей родственной душей. Каждому нужен тот, кто смог бы вывести из нерадостного потока мыслей. Они решили тонуть вместе. Хунги собирает разбросанные по всей квартире вещи и не глядя закидывает в стиральную машину. Чихает, проведя рукой по сантиметровому слою пыли и дуется, когда оба парня тихо прыскают в кулак. Николас часто подмечает, что тот чихает, подобно котенку. За окном время медленно ползет к утру. Хунги натягивает свою любимую огромную футболку, когда-то принадлежащую Чжинёну, но с которой тот согласился расстаться. Последнее отдаст, лишь бы Хунги было хорошо. Удобство обладания Чжинёном было оценено в первый же день знакомства. Рассматривая остатки чайной гущи, Хунги курит, обжигая легкие ядовитым дымом, и пытается натянуть край футболки как можно ниже. Так будет лучше для них троих. Полупрозрачное облако дыма тянется к потолку, остывает и лениво растворяется. На коробке, служащей журнальным столиком, под завязку забитая пепельница. Не поместившиеся смятые окурки раскинуты вокруг. До ужаса непедантично. Перед Чжинёном чашка давно остывшего кофе, он на ощупь ставит её на «журнальный столик». Промазывает и чертыхается, разливая липкое содержимое по полу. — Он заснул? — спрашивает многозначительно. — Похоже на то. Свернувшись в клубок на матрасе за диваном тихо сопит Николас. Лицо на сплетенных запястьях, профиль не видно из-под подушки. Хунги встаёт с насиженного места, чтобы накрыть того одеялом, и под недовольный взгляд Чжинёна невзначай проводит рукой по жестким лохмам, и в этом есть что-то необыкновенное, словно все грешное сразу отпустило. Не вложить нежность в этот жест не получается. Старая привычка, от которой избавиться не в силах. И он совсем не удивляется, когда его ловко ловят за запястье и целуют навсегда оставшиеся шрамы. Благо, единственный источник освещения — маленький ночник в углу. От дивана падает зверообразная тень, потому этих двусмысленных жестов Чжинён различить не может. — Ты обещал посмотреть со мной фильм. — Чжинён кладет голову Хунги на оголенное бедро, медленно проводит липкой от кофе рукой, делает последнюю затяжку и выдыхает сизую струйку дыма. — Конечно. — натянуть милую улыбку, которая так любима Чжинёном, выходит более чем естественно. — Какой ты хочешь? — Может, посмотрим «Достучаться до небес»? — улыбается Чжинён, из-за чего в уголках его глаз залегают морщинки, а Хунги хочется свернуть его аккуратную тонкую шею. — Мне его Ник посоветовал. Повторять горький опыт и пробуждать в себе остатки болезненных воспоминаний — перспектива сомнительная. Но Хунги улыбается в ответ и соглашается безоговорочно. Он знает все реплики, все сцены наизусть. Этот фильм они с Николосом засмотрели до дыр. Хунги знает, что тот посоветовал его назло. Николас никак не может смириться с тем, что его променяли на кого-то другого. Кого-то, кто лучше. Кого-то, как его лучший друг. В конце концов, Хунги засыпает под приглушённые голоса из телика и тёплое дыхание Чжинёна у себя на коленях, и ему опять снится что-то отрывистое. Старый поезд, наполненный табачной вонью и испражнениями, где приходится жаться на верхней полке. В вагоне жарко — к телу простыни мерзко липнут, и Хунги не выдерживает. Выходит на случайной станции. Вокруг — непроглядный лес, не видно даже огонька. Даже стрелочника не видать. И только в конце станции, повернувшись к Хунги спиной, стоит, освещенный лунным светом, человек. Просто стоит и ничего не предпринимает… Вот такой вот сон. — Как ты мог проспать весь фильм? — удивляется Чжинён, но в его голосе ни капли раздражения. — Просто устал, — говорит в свое оправдание Хунги, сладко тянется и крепче обнимает подушку. В этом есть доля правды. — Чем фильм закончился? — Они смогли увидеть море. Губы Хунги дрогнули в странной полуулыбке — и сделались снова бесстрастными. — Я хочу тебя, — шепчет Чжинён, опаляя горячим дыханием кожу и ведет языком от солнечного сплетения до искусанный в кровь губ. — Окей. Хунги противен сам себе. Он весь липкий — от языка Чжинёна и от его костлявых рук, испачканных кофе. И стыдно — стыдно, потому что прямо за его спиной сопит Николас. Но он не спит, Хунги это знает. Они переходят в горизонтальное положение, Чжинён запускает руки Хунги под футболку, оглаживая бедра и небольшой животик, а потом целует — мокро и тягуче. Хунги считает, непозволительно близко. Больше нельзя, иначе и так пошатнувшееся уважение к себе упадет ниже плинтуса. Хунги удается уговорить себя лишь на несколько беглых поцелуев от тазовых косточек до виднеющихся из-под задравшихся шорт венок. Он немного толкает Чжинёна в грудь и грустно качает головой — нельзя. — Нельзя, — озвучивает мысль и ловко выбирается из кольца теплых татуированных рук. Все-таки, еще не время. Но Чжинён, на свое счастье, из терпеливых. Позже, к ним присоединяется сонный Николас. Он садится по-турецки с другой стороны от Хунги и прижимает к себе чересчур сильно, чересчур непозволительно для просто лучших друзей, так, что лучевые кости врезаются в бока. С такими, как Николас, получать удовольствие совсем несложно, достаточно просто смотреть, слушать, быть. Между этими двумя есть то, чего у Хунги с Чжинёном нет. Там разгорается общий костер, над которым прыгают и, обжигаясь дочерна, доедают угли. — Неужели ты так ничего и не понял. — Николас кусает Хунги за мочку и тянет, кусает больнее и испытывает животное наслаждение, наблюдая, как лицо просто лучшего друга перекашивается от боли. — А ты все-таки странный, — шипит, сквозь непроизвольно подступившие слезы Хунги и сжимает ладонь Чжинёна сильнее. — Шутишь, а лицо серьезное. Николас слабо улыбается и идет на кухню, еле сдерживаясь от едкого смешка, когда любимые губы касаются Чжинёновой щеки в рядовом поцелуе на ночь. 03:42… На улице начинает накрапывать дождик. Бросив взгляд на часы, Хунги кивает самому себе. Он согласен жить в этом пепельном мире.