Не останавливай меня сейчас

      За окном мелькали огни никогда не спящего Лондона, отбрасывая блики на вцепившегося за руль водителя и дымящего забытой в руке сигаретой Фредди — за то время, что они ехали, никто не проронил ни слова. Только несколько минут назад Диана начала приходить себя — способствовала быстрая езда и циркулирующий в машине воздух — она чувствовала, что ее голова все еще не на месте от выпитого, но постепенно начинала припоминать картину этой ночи, хоть и не совсем полную, но в общих чертах вырисовывающуюся перед ней через призму двух противоположных эмоций — выворачивающего наизнанку отвращения и смутного чувства благодарности. — Где Кенни? — собственный голос показался ей каким-то невообразимо далеким и гулким. Роллс-Ройс заехал в тоннель. Фредди зашевелился, поспешно туша сигарету и поворачиваясь к ней, испугав Диану невольной незамаскированностью волнения, проступавшего наружу во всем его виде и особенно в этих темных, затуманенных каким-то особенным блеском глазах. — Он уже… — голос его дрогнул, как иногда бывает после молчания. Пришлось откашляться и начать заново. — Он уже уехал домой. — Диана промолчала, не сводя с него взгляда. — Как ты себя чувствуешь? — Я в порядке. — Она даже улыбнулась, тем не менее сейчас же почувствовав как уголки глаз зажгло вновь подступившими слезами. Поганое чувство, когда кажется, что плакать уже физически невозможно, но оказывается, что тебя еще хватит надолго.       Тоннель все никак не заканчивался, а шофер даже догадался включить радио — хотя и не настолько громко, чтобы не слышать их. Доигрывала какая-то популярная песня, она нравилась Диане, как и многое из поп-музыки, но сейчас ей было все равно. — Прости меня, Фредди. — Довольно резкий поворот заставил ее шатнуться в его сторону, касаясь плечом его плеча — застывшие в глазах слезы легко скатились вниз, моча и без того еще не высохшую на ней кожаную куртку. Все произошедшее с ней в клубе теперь представлялось Диане по-настоящему омерзительным и до дрожи постыдным, походящим на один из тех вызывающих прилив желчи рассказов подвыпивших звезд, с легкостью анекдота распространяющихся о своих свежих грехах; вырвавшееся же извинение было довольно слабой попыткой заглушить переполняющее ее чувство обиды, в равной степени обращенной не только к себе самой, натворившей все это, но и к вмешавшемуся Фредди. Но было здесь что-то еще, заставлявшее ее чувствовать стыд именно перед ним, все это время не перестававшим с каким-то странным для нее в его лице выражением озабоченности искоса наблюдать за ней. Диане показалось, что сейчас, вместе с этими слезами из нее высвободилось какое-то незнакомое ей до сих пор чувство, побуждавшее к выразившему бы его действию. Она слышала, как в темноте Фредди пытался отыскать ее руку — они проезжали абсолютно неосвещенный участок тоннеля — и вдруг она явственно поняла, чтó должна сделать — одним быстрым движением она приблизилась к Фредди, почти не видя его, но точно угадывая его местоположение — настолько точно, чтобы помешать ему договорить бессмысленную фразу о том, что она «совсем не должна…» поцелуем. Для нее не имела значения его реакция — даже прерви он ее, Диана перенесла бы это спокойно; важно было только то, что она отыскала то единственное выражение благодарности и любви к нему, на которое была способна. Тем не менее Фредди отвечал ей, уверенно и очень мягко, смешивая соль ее губ с сигаретной горечью собственных и осторожно соскальзывая рукой к ее талии; его осторожность была мотивирована нежеланием допустить хоть малейшую возможность доставить ей неудобство своей явно превосходящей силой. Сейчас, обнимая ее худое тело, оно показалось ему совсем невесомым из-за массивной мужской одежды Кенни, все-таки такой нелепой на ней — он твердо решил, что ни за что не допустит чтобы она надела ее когда-нибудь снова. За те секунды, что длился поцелуй, Диане с ее заложенным носом совершенно перестало хватать воздуха — она отвела голову, вдыхая побольше и поднимая взгляд на Фредди, чтобы через мгновение целовать его снова, ощущая больше свободы и получая отклик на каждое свое движение. Роллс-Ройс наконец выехал из тоннеля и салон вновь наполнился светом пролетавших за окном фонарей. Игравшая по радио песня закончилась, но первые аккорды новой почему-то не понравились водителю и он сменил волну. «Tonight, I'm gonna have myself… a real good time» Диана не сразу поняла, что произошло — Фредди, короткими поцелуями уже спустившийся до ее плеча, открывшегося под пестрой рубашкой, вдруг замер, прислушиваясь к звукам собственного голоса, исходившего из всех расположенных в машине колонок. «I feel alive-live-live and the w-o-orld…» Она открыла глаза, тотчас же наткнувшись на изменившийся взгляд Фредди, который он тут же отдернул в сторону. «I'll turn it inside out, yeah!» — Переключи ее, быстро, — он сказал это негромко, но таким тоном, что бедный мальчик-водитель чуть не потерял управление, судорожно выключая радио. Голос поющего Фредди исчез, оставив после себя какую-то звенящую тишину, подавлявшую звуки мотора и их дыхания. — Что случилось? — Диана, уже отчаявшаяся перехватить его ускользающий взгляд, обняла его сильнее, чувствуя совсем рядом толчки его часто вздымавшейся груди. — Что случилось, Фредди? — Она ощущала себя ребенком, которого несправедливо вырвали из его лучшего и правдивейшего сна. Поцелуй и все, что за ним последовало, стремительно превращалось в исчезающее видение, которое Диана тщетно пыталась удержать среди поглащающего его волнения, вновь поднявшегося в ней. Ее взвинченные нервы, так быстро успокоенные, а теперь слишком резко задетые этим неожиданным действием Фредди, готовы были в любую секунду позволить ей разрыдаться, но ей пока что удавалось контролировать это. Так и не дождавшись ответа, Диана отстранилась от него, с трудом лишая себя единственного и сильнейшего сейчас желания чувствовать близость его тела. Теперь она смогла увидеть глаза Фредди, ставшие совсем черными в пароксизме ярости — он удержал ее взгляд, не зная, насколько сильно пугает ее каждым мговением продолжения этого зрительного контакта. Он чувствовал, что его ярость не была обращена ни на кого в частности, по крайней мере уж точно ни на Диану, а распространялась на всю ситуацию, усугублявшуюся в основном тем, что он затруднялся найти из нее хоть сколько-нибудь рациональный выход. Вновь приблизиться к Диане и просто поцеловать ее он не находил сил, да и не видел это теперь уместным. Он, Фредди Меркьюри, чья любовь к красоте момента порой даже доходила до крайностей, теперь сам же и испортил ее, из-за того, что на какую-то минуту полностью освободился от личины того самого «Фредди Меркьюри», который из дружеского любопытства хотел оценить Диану со стороны любовницы (о ее желаниях он просто не мог не догадываться, хотя бы по этой навязчивой идее во что бы то ни стало переодеться мужчиной, едва ли посетившей Диану только из интереса к гей-клубам), став просто собой, никак не сумевшим позволить этого эксперимента. Кажется, в момент вторжения «себя из радио», своего настоящего альтер эго, Фредди осознал, что слишком дорожит этой непонятно почему тянущейся к нему еще почти девочкой, на которую все вокруг взвалили непосильно много, чтобы поступить с ней так жестоко, дав ей то, чего она слишком страстно жаждет. Ведь он знал, что в конце этого пути достижения удовольствия ее безусловно ждала бы боль, воплотившаяся бы в желании и невозможности обретения большего — его любви, дать ей которую он был не в состоянии. — Я отвезу тебя домой, Диана. — Эти слова дались ему совсем непросто, став итогом обессилившей его нравственной борьбы, может быть единственный раз длившейся так долго. Избегая ее взгляда, Фредди закурил, громче добавляя для водителя: — В Кенсингтонский дворец. Диана их последних сил удерживала все чаще подступавшие к горлу рыдания, в то время как Фредди, уже ставший воплощением холодной деловитости, соответствовавшей его новой роли, не мог остановиться, и, проклиная себя, продолжал: — Вещи отправишь завтра курьером, а перед тем как показаться Чарльзу, не забудь умыться холодной… — Ты должен был остановить меня сразу, Фредди. Слишком жестоко было останавливать меня сейчас. — Диана не слушала его, готовясь к произнесению этих слов, после которых ее плечи затряслись в беззвучных рыданиях, сдерживать которые она уже была не в силах. Не желая того сознательно, она задела Фредди за живое, перефразировав слова его же песни, которая, собственно, и остановила его самого. Ее слова ранили его почти настолько же сильно, как и его действия по отношению к ней. — Тебе нужно домой, – голос Фредди прозвучал почти неслышно и так, будто исторжение этих звуков сопровождалось физической болью.       Никто из них, ни содрогающаяся всхлипываниями Диана, ни слишком долго затягивающийся покачивающейся в неверной руке сигаретой Фредди не знал, понял ли, смог ли он понять другого и сможет ли сделать это когда-нибудь потом. Но, оставаясь вместе эти последние мили, отделявшие Диану от места, официально являвшегося ее домом, они оба чувствовали, наперекор может быть даже собственному разуму, что в целом свете нет человека, настолько же невыносимо близкого ему, чем тот, кто сидел сейчас рядом.