Ну что же вы, Рошфор?..

      – Буль-буль-буль, – услышал Рошфор. Вслед за этим в затылок воткнулась резкая боль.       – Кыш! – боль усилилась, став нестерпимой, потом так же резко стихла. Перед глазами предстал голубь. Из клюва у него свисала прядь волос, в которых Рошфор опознал свои. Хотел прогнать проклятую тварь, но рука не поднималась, будто каменная. Тело не могло двигаться – только болеть и потеть.       Моргнув, голубь взмахнул крылом и улетел.       Рошфор вздохнул и перекатил голову по подушке, отыскивая место похолоднее. Не нашел, но на лоб опустилась желанная прохлада. Сразу стало хорошо.       Голубь возвращался еще два раза, нагоняя крыльями жар. То раскатисто курлыкал, то долбил в темя и драл волосы – гнездо он, что ли, строит? Потом улетел, и Рошфор остался совсем один.       Буль-буль. Рошфор открыл глаза. Но вместо голубя увидел Жюссака, старательно отмеривающего какую-то жидкость из пузырька в чашку. Запахло анисом.       – О, очнулся! – ухмыльнулся Жюссак. – Мэтр Шико сказал, надо лекарство принять.       – А где голубь?       – Ты что – Дева Мария? – Жюссак озадаченно нахмурился. – Какой еще голубь? Тебя по голове двинули, вот и мерещится.       – Сильно двинули? – Рошфор попытался поднять руку – это удалось. Нащупав тугую повязку – затылок от прикосновения отозвался несильной, тянущей болью – он спросил: – Что со мной?       – Выпейте сначала, Шарль-Сезар, – попросил Жюссак, поднося к его губам чашку. – А то мэтр Шико меня убьет.       Микстура гадко отдавала анисом и на вкус, но Рошфора такие мелочи не волновали. Вернув Жюссаку чашку, он приготовился слушать.       – Я все смотрел, как вас лекарь три раза в шахматы обставил – ну и решил, что это мой шанс когда-нибудь у вас выиграть. Вдруг вы согласны на партию перед сном? Поднимаюсь по лестнице – вроде какой-то шум непонятный из вашей комнаты. Ну я вломился и дал по башке.       – Мне? – удивился Рошфор. Такое радикальное начало партии все-таки не в духе Жюссака.       – Да не вам! Монаху. Монах у вас в карманах шарил, я и вдарил, чем пришлось – шахматной доской. Из него и дух вон. А у вас – скаль-пи-ро-ванн-ная рана головы. Это он вас кинжалом – хорошо, что вскользь. Но крови! Сами знаете, из головы всегда много крови бежит.       – Что за монах? – глухо произнес Рошфор, уже зная ответ.       – Капуцин какой-то. Молодой, смазливый. Нашли у него, кроме кинжала, поддельную печатку с королевским гербом, кусок голубого воска. Флакон с миндальным маслом. Кошелек с дублонами. Монсеньер сказал – испанский след.       – Испанский? – Рошфор оперся на локоть и сел, чувствуя легкое головокружение. Впрочем, кому выгодна гражданская война, как не Испании?       – Да, Монсеньер всю ночь костерил какого-то Оливареса – хоть святых выноси.       – Ясно, – чувствуя опустошение, Рошфор откинулся на подушки.       – Вообще-то он прямо тут орал, – Жюссак деликатно отвел глаза. – Всю ночь вокруг вас бегал. Его мэтр Шико прогнал спать, а меня прислал, с микстурой.       Микстура подействовала – боль в затылке почти не ощущалась.       – Монсеньер сказал, это ваше, – Жюссак протянул мешочек из малинового бархата. – Монах его прикарманил.       Рошфор распустил шнурок и высыпал содержимое на постель. Рубиновые кабошоны засверкали на покрывале, поймав солнечные лучи из-за неплотно закрытых занавесок. Стены вспыхнули пунцовыми искрами.       – Это от ее величества, – тихо сказал Рошфор. – Награда…       – Какая женщина… – покачал головой Жюссак. – Ничего, в Анжу заживем! Монсеньер говорит, королева прочит Анри – старшего брата мсье Армана – в губернаторы Анжера*! Хорошая служба, чего уж.       – Я уверен, и вы когда-нибудь станете губернатором, Франсуа… – сказал Рошфор и удивился, как тихо прозвучал его голос. Навалилась слабость. Чтобы выковырять из покрывала все рубины, потребовались, казалось, все наличествующие силы. Опять потянуло в сон.       – Поспите, Шарль-Сезар. Мэтр Шико сказал, вам надо побольше спать. Покой и сон.       Сон пришел, но покоя не принес. Рошфор весь взмок, сбил простыни в кучу, на которой и крутился, иногда словно приближаясь к поверхности сонных вод – но вынырнуть так и не сумел.       Да и не стремился, если честно. Голубь больше не появлялся, и все пространство сна с истинно монаршим размахом занял епископ Люсонский.       Коварная память, отказываясь воспроизводить наяву, во сне с иезуитским коварством демонстрировала все сокровища, что стали доступны глазам Рошфора за время знакомства с епископом: нервное движение, каким тот запахивает плащ. Узкие колени в мыльной пене – лохань в трактире была Арману не по росту, согнутые ноги смешно торчали из воды. Узкая мускулистая спина. Манера поглаживать шахматные фигурки перед тем, как сделать ход. Ласкающие движения длинных пальцев ввергали Рошфора в состояние, в котором мысли об игре бесследно исчезали, не оставляя шансов даже на ничью.       Худые плечи под ладонями. Рука, твердо держащая пистолет. Щека, приникшая к щеке – тщательно выбритая, гладкая, словно у шестнадцатилетнего юноши… Запах выстрела – нагретый металл, порох и гарь от пыжа мешается с еле уловимым ароматом яблок…       И главное сокровище – твердые бедра, прижатые к собственным – так, что нет места сомнению – в том, что страсть взаимна, и еще самое заветное, самое лакомое – кусочек горячей гладкой кожи во впадинке над ключицей, вздымается в такт дыханию – так шумно, словно внутри жарит зорю рота барабанщиков.       Кажется, у Рошфора сейчас сердце выпрыгнет из груди.       Но карие глаза вдруг холодеют, Арман отталкивает его от себя – больно приложившись затылком, Рошфор получает передышку, шанс не задохнуться от переполняющих чувств. Волна отступает.       Снова шумит ветер, раскачивает деревья, еловые лапы лезут за ограду, не боятся заглянуть во двор «Бальтазара». Анриэтта обнимает дочь, передником утирает ей слезы. Мадлон поднимает заплаканные глаза – почему-то у нее лицо маленькой судомойки из Ангулема... Анриэтта мрачно хмурит брови, рот с заметной полоской усиков негодующе кривится – и вдруг превращается в довольное, бело-розовое лицо Марии Медичи... А вместо Гнусного Шакко в петле болтается маркиз дю Боск – и голубь выклевывает ему глаза…       – Нет! Верните все на место! – голова Рошфора мечется по подушке, из уголков глаз ползут едкие слезы.       На лоб ложится что-то приятно прохладное. От этого гнетущая путаница сменяется более радостными картинами.       Он вновь расстегивает штаны маркизу, утыкается губами в распах горловины, прикусывает кожу, пахнущую яблоками – что-то тут не так, но Сантьяго шумно дышит ему в ухо, обнимает руками и ногами…       Рошфор приподнимается на локтях, вглядываясь в юное лицо.       Сантьяго вдруг меняется – длинный, узколицый, усы топорщатся, а глаза горят гневом. Да это же Арман!       Рокировка – теперь Рошфор распластан под тяжелым костистым телом Армана, светло-карие глаза вспыхивают довольством. Епископ запускает руку под подушку, достает флакон темного стекла, с усилием вынимает притертую пробку – пахнет миндалем. От зрелища длинных пальцев, растирающих в ладони миндальное масло, Рошфор едва не спускает в штаны, в последний миг перехватывая член у основания. Арман снисходительно усмехается, размыкает губы, готовясь то ли сказать что-то, то ли поцеловать – и тут над его плечом Рошфор видит взблеск лезвия и занесенную руку!       Он хочет закричать, дернуться, сбросить с себя Армана – но сон крепко опутал его, не шевельнуть ни рукой, ни ногой. Собрав все силы, Рошфор кричит – так, что сейчас лопнет горло.       Крик выбрасывает его из сна.       Тишина.       Полутьма.       Душно пахнет нагретым воском.       Одинокая свеча на столе прикрыта книгой. Арман долбит пером о дно чернильницы, придерживая исписанный лист, ползущий со столешницы.       Рошфор переводит дух, стирая с лица обильный пот и без того мокрым рукавом сорочки.       Из угла доносится негромкое:       – Шарль-Сезар?.. – Арман бросает перо и поднимается. По стене распластывается длинная угловатая тень.       Рошфор в панике покрепче прижимает покрывало, которое, кажется, поднимается куполом.       – Как вы?.. – епископ хватает со стола кружку. – Выпейте, это лекарство.       Рошфор не хочет отцепляться от покрывала, но Арман, похоже, списывает это на слабость. Садится на кровать и подносит питье к самым губам.       Рошфор торопливо пьет, разглядывая ночного гостя. Он впервые видит Армана в столь интимном, домашнем виде – в халате на ночную рубашку. Хотя нет, не впервые – перед внутренним взором тут же возникает сцена в спальне королевы. Только сейчас под халатом не прячется возбужденный уд в локоть величиной, с бесстыдно блестящей нежно-розовой головкой…       Рошфор посильнее натягивает покрывало.       – Как вы себя чувствуете? – спрашивает епископ, спуская кружку на пол. – Было столько крови...       – Жюссак сыграл лучшую партию в своей жизни, – отшучивается Рошфор, с радостью наблюдая ответную улыбку в светло-карих глазах. – Ваше преосвященство…       – Арман, – опять этот грудной голос! – Я же просил называть меня так…       – Арман, – хрипло соглашается Рошфор. – Это были испанцы?       – Судя по всему, да. Нашли у него шифр – примерно таким испанцы пользовались два года назад, когда я еще состоял в Государственном совете, – он хмурится. – Сколько всего я упустил за эти годы!       – Наверстаете. Ее величество едет в Анжу?       – Мы все едем в Анжу, – складка меж бровей разглаживается. – Войны не будет.       – Хвала Пречистой Деве!       – Главная заслуга в этом принадлежит вам, – от вкрадчивой, елейной интонации собеседника Рошфор чувствует, как волоски на руках встают дыбом. – Именно вы завербовали дю Боска. Вы достали письмо его величества. Вы показали письмо королеве.       – Знаете, Шарль-Сезар, – доверительная интонация усиливается. Епископ кладет ладонь на его руку, судорожно вцепившуюся в покрывало! В дюйме от ощеренного зверя, уже готового, кажется, прорвать ткань! – Знаете, королева с трудом поддается уговорам, если они не подкреплены наглядными доказательствами.       – Я счастлив служить ее величеству, – собрав последние силы, учтиво улыбается Рошфор.       – Ее величество чрезвычайно ревнива… То есть, я хотел сказать – чрезвычайно ревностно относится к тем, кто верно ей служит. Верность – самое большое достоинство и главное условие службы… – епископ говорит все тише – и тем большую важность приобретает сказанное.       Он нависает над Рошфором, выдыхая слова почти ему в губы:       – Не нужно, чтобы ее величество узнала… – длинные ресницы опускаются, рука сжимает стиснутый кулак Рошфора. – Вы понимаете?.. Понимаете, Шарль-Сезар?..       – Да, – возбуждение становится нестерпимым.       – Не нужно говорить ей об испанском следе, – епископ резко выпрямляется, снимает горячие пальцы. – Королева слишком высокого мнения о короле Испании. Заговор был бы для нее ударом.       – Конечно, – Рошфор согласился бы сейчас на что угодно – пусть хоть кожу сдирают, как с того парня, что купился на льстивые посулы. – Ничего не было.       – Ее величество весьма чуткая женщина, – будничным тоном сообщает Арман. – В том, что касается личных отношений. И, как положено итальянке, – чрезвычайно мстительная.       – Испанский король – ее зять, куда уж ближе, – опять кивает Рошфор.       – Я рад, что вы меня понимаете, – теперь глаза епископа полны неприкрытого ехидства. – Это редкое счастье.       – Я ваш до гроба, – так же буднично сообщает Рошфор. – Consilium, auxilium**… Хоть кожу снимайте.       – Мы с вами, граф, создадим лучшую шпионскую сеть в Европе! – Ришелье вмиг становится серьезным, вперяя взор куда-то в только ему видимые дали. – Тайны, секреты... Ничто нельзя скрыть ото всех - секретари, адъютанты, жены, любовницы - кто-нибудь да проболтается...       – В современном мире сильнее всех тот, кто владеет информацией! – епископ вспоминает о собеседнике. – А собирать ее вы умеете гениально. Вы уникальный человек, Шарль-Сезар – умный, храбрый, азартный, удачливый!       «И преданный», – Рошфор не произносит этого вслух, но епископ, похоже, в этом не нуждается, понимая собеседника без слов.       – Ее величество очень щедра к тем, кто ей предан. Кстати, что это у вас с покрывалом?       Рошфор быстро глядит вниз – нет, шатра не образовалось, он держит крепко.       – Похоже, вы решили осыпать себя драгоценными камнями? – Арман демонстрирует ему кабошон. – Мне приходилось слышать, что рубины благотворно действуют на кроветворение, будучи измельченными в порошок…       – Я готов измельчить, – хмыкнул Рошфор. – Трением.       – Ах, Шарль-Сезар… – епископ вновь опускает ресницы. – Вон еще один лежит. Надо собрать, а то растеряете. Анжу – это, конечно, хорошо, но мы еще не в Анжу.       С этими словами он неторопливо запускает руку под подушку, достает еще один камушек. Отцепляет пальцы Рошфора от покрывала, кладет рубин в его ладонь и тянется за следующим.       Следующий предсказуемо оказывается под одеялом.       – Скажите, Рошфор, – мурлыкающий голос, острый взгляд из-под ресниц. – Вы сменили духи? Вчера от вас пахло миндалем, а не фиалковым корнем, как обычно.       – Я… – в голове у Рошфора – звенящая пустота, вся кровь прилила к паху. – Я ничего не менял.       – А мне показалось, что… – рука находит бедро, гладит, ведет вверх, – что вы вдруг решили изменить фиолетовому.       – Как можно! – ахает Рошфор. – Ваше преосвященство!       – Арман… – нежные пальцы еле ощутимо трогают, гладят, обводят. – Меня зовут Арман…       Глаза епископа черны, как ночь за окном, рука накрывает ноющий, готовый рвануть уд.       Рошфор ждет.       Выдержит или нет? Епископ выглядит как образцовый искушаемый – на скулах пятна пунцового румянца, глаза блестят, грудь вздымается, в распахнутом вороте бьется жилка. Похож на кота, впавшего в раж – только не от кошки, а от мышки. Которой сейчас вспорет живот и натешится.       – Шарль-Сезар… – отводит глаза, прядь соскальзывает, завешивая лицо. – Это тяжело.       – Нашли, что хотели? – Рошфор тоже умеет говорить искушающе, – Арман?..       Не отвечая, тот склоняется к нему, почти касаясь волосами лица.       Рошфор ждет.       Рука на члене начинает двигаться. Рошфор очень внимательно смотрит, как на покрывале вспухает и шевелится бугор, вдруг кажется очень важным досчитать до десяти, прежде чем спустить в ласкающую руку. Вот палец проходится по уздечке, касается отверстия. Плечи епископа начинают дрожать.       Он вскидывает голову, обжигая Рошфора взглядом сквозь слезы, готовые перелиться из глазниц на пылающие скулы.       Из левого выкатывается слеза – Рошфор кончает.       В последний миг Арман успевает отдернуть руку – так что Рошфор пачкает только покрывало – но так, что толстая простеганная ткань сразу же темнеет и намокает.       – Итак, мы договорились, Шарль-Сезар? – за время, что потребовалось Рошфору вернуться в мир, епископ успел встать и собрать все свои бумаги. Смотрит сверху, внимательно оглядывая его в слабом свете свечи, что держит в руке. Пламя еле заметно дрожит. Дрожит тень на стене – гигантская. Убрать стену – эта тень покроет всю Европу.       – О да, Монсеньер, – учтиво кивает Рошфор.       – Я рад, – епископ, к удивлению Рошфора, стремительно наклоняется и награждает его невесомым поцелуем в губы. – Я рад, Рошфор.       – Взаимно. Квиты. *Анжер – столица герцогства Анжу, апанажа короны. Провинция Анжу лежит на северо-западе Франции, в нижнем течении Луары. От Парижа до Анжера – 300 км. ** Consilium, auxilium (лат.) совет и помощь – обязанности вассала после принесения оммажа (присяги).