Ну что же вы, Рошфор?..

      Впервые Рошфор почувствовал неладное через неделю после бойни в Лимузенском лесу.       Трактир в Савоньяке, именуемый «Веселая вдова», любезно предоставил кров епископу Люсонскому Арману дю Плесси де Ришелье и всей его свите — вместе с Рошфором, столь драматично к ней примкнувшим.       Кроме Ришелье, других благородных господ в большой, хорошо протопленной зале со светлыми кленовыми панелями по стенам и до блеска отмытым плиточным полом, не было, да и вообще охотников преодолевать распутицу без крайней на то нужды в это время года не наблюдалось.       Но как раз крайняя нужда вела епископа Люсонского из Авиньона в Ангулем.       — А если королева не простила мне бегства из Блуа? — в который раз спрашивал епископ, меряя широкими армейскими шагами пространство перед камином. — Как вы думаете, Жюссак, она мне обрадуется?       — Почем я знаю? — ответствовал Жюссак, с тоской глядя в окно — эти разговоры надоели ему хуже редьки. — Всегда радовалась же.       — Но это было до моей высылки в Авиньон… Вдруг все изменилось?       — О женщины, вам имя — вероломство… — от безысходности Жюссак даже вытащил из своей памяти цитату какого-то мудреца. Или поэта. Впрочем, еще пара дней постоянных стенаний патрона — и он даже вспомнит, кому именно принадлежат эти строки.       Дебурне, притаившийся за спинкой кресла у самого огня, вздохнул и оторвался от штопки хозяйской рубахи:       — Мсье Арман, вы бы легли поспать… Ведь всю ночь глаз не сомкнули!       — Отстань, — отмахнулся Ришелье. — В Авиньоне я выспался на всю жизнь.       Камердинер обменялся с Жюссаком огорченным взглядом — мнение Ришелье о количестве сна, потребном для нормальной жизнедеятельности, разделял только мэтр Шико.       — Я не опоздал? — раздался мягкий голос Рошфора — и граф, подметя перьями пол перед Ришелье, подал письмо. — Один мой знакомый сообщает, что армия Шомберга миновала Орлеан.       — Это точные сведения? — Ришелье поднял сильно заблестевшие глаза. — Вы ручаетесь?       — Своей жизнью, ваше преосвященство! — чутье подсказывало Рошфору, что пафос не будет излишним. — Которую с радостью за вас отдам!       Жюссак за спиной Ришелье закатил глаза. Дебурне уткнулся в штопку. Скулы епископа замело нежным румянцем — наверное, опять начинался жар.       — Если маршал Шомберг едва миновал Орлеан, то, учитывая распутицу… И бездорожье… У нас есть масса времени, чтобы склонить королеву-мать к нужному мнению.       Епископ в задумчивости водил краем письма по верхней губе, лицо его разгладилось и смягчилось.       Рошфор почувствовал, как сильно от камина печёт и потянул завязки плаща — на улице было сыро, ветрено и тревожно — как всегда в марте.       — Распутица замедляет передвижение не только маршала Шомберга, но и герцога Эпернона и прочих мятежников, поддержавших королеву-мать. Две силы стягиваются к Ангулему с разных сторон — за короля и против него. За это время мы можем успеть убедить королеву-мать не развязывать гражданскую войну… — в последний раз тронув письмом уголок губ и усы, утром тщательно подровненные, Ришелье смял бумагу и кинул в огонь, не сводя глаз с черного корчащегося комка, пока от агентурных сведений не остался лишь пепел.       — Ваша микстура, Монсеньер! — на пороге возник мэтр Шико с бокалом чего-то травяного на подносе. — Мое почтение, граф.       Почему-то медик очень благоволил Рошфору. Рана на бедре, полученная в Лимузенском лесу, стараниями мэтра уже затянулась, но медик не уставал расспрашивать Рошфора о здоровье, интересуясь не только нынешним состоянием, но и прошлым, в особенности его интересовало, не болел ли когда граф дурной болезнью.       Впрочем, Рошфор был на него не в обиде — как он уже успел понять, Ришелье не отличался крепким здоровьем, и любой источник заразы в его окружении следовало выпалывать аки плевел.       — Шевалье, — обратился мэтр Шико к Жюссаку, — у себя в комнате я обнаружил выход на крышу. Помимо сквозняка — это не представляет угрозы для безопасности?       — Схожу проверю… — проворчал Жюссак уже от двери.       — Дебурне, мне нужна ваша помощь, — забрав у епископа пустой бокал, медик заглянул за спинку кресла.       — Опять толочь крепкий аммиак? — со вздохом Дебурне сложил рубашку в корзинку и с видимым усилием выбрался из кресла, потирая спину.       — На этот раз — нет, — мэтр Шико пропустил старика вперед, еще раз поклонился с порога и вышел, плотно притворив дверь.       Епископ смотрел на пляшущее в камине пламя, словно пытаясь разглядеть там будущее. Судя по заломленным бровям, увиденное его не радовало.       — Сколько тысяч у Эпернона? — глухо спросил он, протягивая руки к огню.       — Сведения не совсем точны, к нему присоединяются мелкие дворяне… Но их не так уж мало… Вероятно, около двух с половиной — трех тысяч, — ответил Рошфор.       — А у Шомберга? — спина епископа напряглась, шелковая сутана натянулась на лопатках.       — Десять, — слова упали, как топор палача.       Епископ облокотился на каминную полку и замолк. Вздохнул, уперся лбом в запястье, отчего на лице заплясали сполохи, опустил ресницы. В трубе завыло, снопы искр заскакали по поленьям — не ровен час, попадет на сутану и прожжет дыру в подоле.       Но ни жар, ни угроза облачению как будто не смущали епископа — мысли его были далеко.       Лицо Ришелье, освещаемое пламенем камина, являло разительный контраст с неподвижной фигурой — пляска теней и отблесков делала его то трагически-печальным, углубляя глазницы и впадины под скулами, то демонически-веселым — подсвечивая красным расширенные зрачки и изогнутые в полуулыбке губы.       Рошфор не мог похвастаться столь мощными мыслительными процессами и маялся: одежда вдруг стала мешать, жаркая и тяжелая, к щекам прилила кровь. Хотелось что-то сделать, чтобы разбить молчание — дать кому-нибудь в морду, отжарить на лютне бравурную токкату, расколотить бутылку о чью-нибудь голову, скрестить шпагу с двумя-тремя мерзавцами.       Если бы патрон дал какой-нибудь знак! Рошфор чувствовал, что готов на все, хоть лично обезглавить маршала Шомберга и привезти трофей в мешке.       — На мою недостойную особу возложена миссия по предотвращению гражданской войны… — тихо сказал епископ. — Это тяжкое бремя…       — Монсеньер!.. — обрадовавшись возможности заговорить, Рошфор прижал ладонь к груди. — Я не знаю во всем мире человека, который бы подходил для этого лучше, чем ваше преосвященство!       — Я тронут вашим доверием, — слабо улыбнулся епископ. — Ах, если бы я мог оправдать его…       Он потянул из кармана платок, сразу наполнив пространство у камина ароматом яблок. Поднес к лицу, провел по ресницам и выронил.       Опередив, Рошфор упал на одно колено и поднял платок — полупрозрачный батист, прихотливый ажур кружев… Изящная монограмма могла принадлежать даме — настолько нежную вещь Рошфор держал в руках. Запах яблок мешался с каким-то еще — наверное, слёз. Все человеческие жидкости имеют свой собственный запах. И вкус. Кровь у всех разная, возможно, и слёзы тоже.       Сколько ерунды может пронестись в голове за тот миг, что подаешь оброненный платок!       Епископ, виновато улыбаясь, отлепился от каминной полки, шагнул вперед и взял платок, коснувшись руки Рошфора кончиками пальцев — очень горячих.       Если Рошфор сейчас встанет — то между ними нельзя будет просунуть и ладонь. Впрочем, положение у ног Монсеньера в этот момент кажется Рошфору естественным, завидным и единственно возможным.       — Ну что же вы, Рошфор? — склонив голову, Ришелье смотрит на него с непонятной Рошфору досадой. — Ну что же вы?..       — Виноват, Монсеньер! — гибкость выручила его и на этот раз — прогнувшись в спине, Рошфор умудряется подняться, сохранив приличествующую дистанцию. — Я удесятерю усилия по сбору сведений. К счастью, в этой местности у меня много… информантов.       — Ну так идите к своим… информантам! — глаза Ришелье пылают гневом, рука указывает на дверь. — Не теряйте времени больше, чем вы уже потеряли!       Выскочив за дверь, Рошфор увидел всю свиту епископа Люсонского: Жюссак устроился на широком подоконнике, Дебурне опять штопал, примостившись на скамье вдоль стены — на этот раз чулок. Мэтр Шико крутил пальцами заведенных за спину рук, курсируя между окном и скамьей.       Медик кинул на графа острый взгляд, прервав движение, тут же отвел глаза и сварливо осведомился:       — Ужинать мы сегодня будем или нет? Режим питания нарушать нельзя!       С этими словами он отправился во двор, где громогласно распоряжалась хозяйка трактира — мадам Селестина.       Дебурне сгреб свои клубочки и бочком-бочком вернулся в зал.       Жюссак меланхолично наблюдал сквозь мутное стекло, как тощая девчонка с палкой в руках разгоняет собачью свадьбу перед конюшней. Ей на помощь пришла трактирщица, кинув собакам куриную требуху прямо в ноздреватый снег.       Значит, ужин близко, подумал Рошфор.       Это стало первой связной мыслью — после того, как он выпустил из рук промокший кусочек батиста.       Жюссак зевнул — до слез, до хруста челюсти. Потом еще. И еще.       — Да что вы раззевались, Франсуа! — не выдержал Рошфор.       — Зеваете как раз вы, — блеснул ледяными глазами Жюссак. — А мне просто скучно.