***
Затем они оказались в Японии. Фрэнсис только что закончил проветривать корабль, тщетно пытаясь избавиться от рыбного запаха Улраджа. Поняв, что это тщетная попытка, он сдался и тяжело опустился на землю. — Почему океан так плохо пахнет? — простонал он, уткнувшись в ладони. — О, я знаю, — сказал Зак. Очевидно, запах его не беспокоил. А ещё от него плохо пахло и в хорошие дни. — Это потому, что обитатели океана любят использовать оксид триметиламина, чтобы поддерживать сбалансированное соотношение солёной воды. Когда они умирают, бактерии сами превращают его в триметиламин, и он-то и воняет. Фрэнсис посмотрел на него. Зак уставился на него в ответ. — Что? — спросил Зак. — Откуда ты это знаешь? — спросил Фрэнсис. — Эм, потому что рыбы классные? — скорее спросил, чем ответил Зак. — И они мне нравятся? — Тебе всё нравится, — проворчал Фрэнсис. Зак подошёл и сел рядом с ним. Здорово. У Фрэнсиса не хватило сил отодвинуться от него. — Ладно, теперь я должен знать, — сказал Зак, устраиваясь поудобнее. — Какие животные тебе нравятся? — С чего бы мне любить животных? — растерянно спросил Фрэнсис. — Почему ты спрашиваешь? — Эм, во-первых, мне любопытно, а во-вторых, я определённо знаю о них факты, которых не знаешь ты, и я хочу рассказать тебе о них. — Какая пустая трата времени, — пробормотал Фрэнсис. — Это не большая трата времени, чем пытаться избавиться от запаха кумари. Фрэнсис застонал и закрыл лицо руками. — Отлично. Расскажи мне о… собаках. — Я знаю, ты сказал это только для того, чтобы я перестал спрашивать, но конечно, — сказал Зак. — Итак, ты, вероятно, знаешь, что собаки произошли от волков, верно? Но всё гораздо сложнее. У собак есть масса генетических особенностей, которых нет у волков. Например, они могут следить за направлением нашего взгляда, и иногда мы можем видеть белки их глаз, так что мы можем видеть, куда смотрят они. И у них есть специальные мышцы между глаз, чтобы они могли делать этот щенячий взгляд. И многое другое! Они действительно лучшие друзья человека — даже генетически они созданы для того, чтобы служить им. Генетически созданы, чтобы служить людям? Фрэнсис вздохнул. — Интересно, я такой же. — Ох. — Зак на мгновение занервничал, так как коснулся запретной темы. Но затем он продолжил, поскольку Зак никогда не умалкивал надолго. — Определённо нет, — сказал, наконец, Зак. — Не больше, чем я! Фрэнсис фыркнул. — Ты этого не знаешь. — Знаю. Потому что, если бы они проделали с тобой какие-то странные генетические штучки, чтобы сделать тебя лучшим агентом, тебя бы сейчас здесь не было, верно? Зак всегда был иррационален, и это всегда раздражало, но Фрэнсис обнаружил, что Зак становился ещё хуже, когда приводил веские аргументы. — Сегодня в твоих словах больше смысла, — проворчал Фрэнсис. — Я бы хотел, чтобы ты остановился до того, как вселенная схлопнется. Зак рассмеялся. — Хорошо. Я умираю с голоду. Давай сходим за какой-нибудь едой. — Сходи за едой сам. Зачем я тебе нужен? Но Зак уже поднимал его на ноги. — В компании еда вкуснее! — сказал он. — Ты такая себе компания, но всё равно компания, так что пошли! И Фрэнсис, несмотря на свои протесты, всё-таки поехал. В конце концов, он ни разу не выигрывал у Зака Сатердея. Честно говоря, это не всегда было неприятно.***
— Фрэнсис, смотри! Гигантский бамбук! Они сделали остановку для заправки после того, как выехали из гробницы Юйя Великого, и Зак направился прямиком в бамбуковый лес сразу за асфальтированной стоянкой. К этому моменту Фрэнсис уже понял, что не может остановить Зака, когда тот так взбужоражен. Поэтому вместо этого, всё ещё пытаясь осознать, что он чувствует к Юйю, Сянлю и Эпсилону — и насколько, должно быть, Эпсилон взбешён, — он просто молчал, ожидая, когда бак наполнится, и Зак устанет. В конце концов, как раз, когда его бак наполнился до краёв, Зак вернулся к нему, держа в руках две бамбуковые палки. — Один для тебя, — сказал он, прижимая его к груди Фрэнсиса. Он со стуком упал на землю. — Зак, — устало сказал Фрэнсис. — Я понял. Расскажи мне о бамбуке. Зак просиял. — Хорошо, итак, для начала, ты знал, что это разновидность травы? — Что? — спросил Фрэнсис. — Полагаю, я поверю в это, но, пожалуйста, перестань испытывать судьбу. По крайней мере, один из этих ужасных фактов, которые ты мне рассказываешь, должен быть какой-то ложью. — Ни за что, чувак! — сказал Зак слишком решительно, чтобы Фрэнсис усомнился в нём. — Тот факт, что реальная жизнь такая странная, просто потрясает. Мне не нужно лгать, чтобы сделать природу более удивительной. — Ладно, ладно. Итак, бамбук — это разновидность травы. Это не дерево. — Та-а-а-к. Что-нибудь ещё? — Ты знаешь, кто такие панды? — спросил Зак. Фрэнсис вздохнул, уткнувшись в ладони, схватил чек и забрался обратно в фургон. Зак последовал за ним. — Я знаю, кто такие панды, Зак. — Правда? — Это национальный символ Китая, конечно, я знаю, что это такое. — О, да, это правда… — Зак откинулся на спинку стула. — Ладно, хорошо, а ты знал, что по природе они плотоядны? Их тела на самом деле не приспособлены к употреблению бамбука и других растений. Фрэнсис бросил на него взгляд. — Это ложь. — Нет, правда. Это разновидность медведя, верно? Их пищеварительный тракт слишком короткий, чтобы переваривать растительную пищу. Например, коровы пережёвывают свой корм дважды, как жвачку? У панд этого нет, поэтому вместо этого им просто приходится есть так много бамбука. Примерно 10-20 килограмм в день. Минимум. — Но зачем? — спросил Фрэнсис, искренне сбитый с толку. — Ну, мы думаем, может быть, это потому, что им не нужно за него бороться. Бамбук точно не убежит, и в нём очень много белка, который похож на то, что едят плотоядные животные. — Зак ухмыльнулся. — Но я думаю, может быть, им просто нравится, какой он на вкус. Фрэнсис секунду смотрел на него, а затем завёл двигатель и помчался по дороге. — Я рад знать, что природа так же непостижимо иррациональна, как и ты, Зак. — О, спасибо! Я приму это как комплимент. — Развлекайся. Как только машина тронулась, они снова погрузились в молчание, Зак играл со своим стеблем бамбука, поглаживая листья (травинки? Так как это была трава и все такое), глядя в окно. Убедившись, что Зак ничего не заметит, Фрэнсис украдкой взглянул на него. Несмотря на всю браваду Зака, его жизнерадостные факты и дерзкую ухмылку, прямо сейчас на его лице было сложное выражение. У него не очень хорошо получалось это скрывать. Скорее, он мог позволить себе роскошь не скрывать этого. Он был благословлен во многих отношениях, чего не было у Фрэнсиса, и в половине случаев даже не осознавал этого; конечно, Фрэнсис ненавидел его до глубины души. Было трудно этого не сделать. Также было трудно не слушать, когда он говорил, не поддаваться его ритму. Зак был… ярким. Как солнце. Когда он с таким же энтузиазмом рассказывал о причудливых растениях и животных этого мира, это было похоже на то, как если бы он направлял свет в сторону Фрэнсиса, прожектор, и все уродливые и зазубренные черты Фрэнсиса проявлялись с рельефной резкостью. Он ненавидел Зака, при этом он не испытывал ненависти к нему. Он ненавидел Зака, и он не мог ненавидеть Зака. Потому что Зак был, как и животные, о которых он мог говорить бесконечно, естественным. Его место было на земле, в океане, на твёрдой почве. Здесь было место для него. Мир Зака был целой планетой. Каждый затхлый уголок, каждая тёмная дыра, каждый скрытый оазис. Стоя рядом с ним, Фрэнсис осознал, насколько мал его собственный мир. Это было хмурое выражение на лице Эпсилона и холодные металлические прутья его собственного ледяного сердца. Ах, теперь он вспомнил, почему отпустил Зака, ведь они снова должны были встретиться в Турции. Он задавался вопросом, помнил ли Зак вообще то место, тот день, или то, что Зак сказал тогда Фрэнсису, было настолько естественным, что не имело для него особого значения. Но тот день был особенным для Фрэнсиса. Фактически, это был единственный день, который действительно имел для него значение — потому что это был день, когда ему, Фрэнсису, одинокому, замкнутому Фрэнсису, стоявшему в тот день перед Заком, сказали, что он может быть самим собой. Он задавался вопросом, может быть, именно в этот момент всё в его жизни пошло насмарку. Теперь, зная, что у него есть выбор, он не мог не заметить, что его повседневная жизнь ощущалась как тиски, сжимающие его сердце. Но если бы он мог вернуться и изменить своё решение тогда? Он всё равно отпустил бы Зака. У него не было ни малейших сомнений в том, что он снова сделает тот же выбор. Зак принадлежал этому миру — свободный, дикий, иррациональный, неприрученный. Он принадлежал этому миру света, красоты, любви и смеха. Фрэнсис отвёл бы его туда.***
В его голове не было хохота Змея, потому что он сам был Змеем. О чём бы он не подумал, он сталкивался с этой мыслью лицом к лицу. Как много времени он прожил, ошибочно считая себя лишь Заком Сатердеем. Впустую потрачены столько лет! Он чувствовал дыхание планеты. Он чувствовал, как его создания слышат его. Некоторые из них стремились поделиться с ним своими мыслями, и каждый раз, когда он прислушивался, они это делали. Он понимал, что человек никогда не сможет воспринять столько информации. Даже два года назад он понимал, что за раз обрабатывает больше информации, чем любой человек, но даже тогда это было непросто. Он дышал, и земля дышала вместе с ним. Было бы эгоистично и жестоко снова стать только Заком Сатердеем. Он знал это, и всё же продолжал цепляться за эти скудные 15 лет, как будто они имели хоть малейшее значение. Как ужасно с его стороны! Как жалко! Эти 15 лет он прожил в неведении и забвении. Это непростительно. Он не мог простить себя. О, его прекрасный мир! Его драгоценная планета! Его реки загрязнены, его океаны полны отходов, его небо затуманено ядовитыми испарениями. О, его дети! Их выгоняли из домов, охотились на них ради забавы, продавали их как трофеи. О, глупые люди! Они стремились к собственной гибели. Его сердце болело от того, что они сами были так слепы, добровольно наполняли ядом свой дом. Они так не выживут. Зак спасёт их. Он уменьшит их количество, загонит в подходящую среду и позволит попробовать ещё раз. Спасение и переселение — так он всегда делал. Он схватился за голову. Он не хотел быть убийцей. Потом он вспомнил, что он уже был одним из них. Сколько он уже уничтожил? Было слишком много, чтобы сосчитать. Почему он вообще боролся с этим? Образ Фиска, окровавленного и поколенченного, и ощущение, что его кожа разрывается под руками Зака, снова всплыли в сознании, и он снова завыл и согнулся пополам. Он хотел проверить, в порядке ли Фиск, но лемурийцы прятались от него. Но потом, подумал он, действительно ли он хотел видеть это? Сможет ли он смириться с тем, что Фиск погиб от его рук? Монстр или бог — не его дело беспокоиться из-за таких мелочей. А между тем он тосковал, и он ненавидел это, ему было противно, что в нём ещё остались эти мелочные, человеческие чувства. Даже если он больше никогда не восстанет, он останется богом этой планеты, её охранником, всегда знающим, видящим, приглядывающим за миром, которого не сможет постичь ни одно живое существо. Он останется непостижимым существом, чьи капризы могли прокатиться по планете — в буквальном смысле — подобно землетрясению или цунами. Фрэнсис как-то сказал, что его силы могут стать ядерным оружием в любой момент. Как мелко! Ядерные боеголовки, возможно, были величайшим оружием человечества против мира, но у них всегда было такое завышенное эго. Его планета продолжит жить, даже если они все убьют себя в атомной войне. В глубинах океана и под антарктическими льдами уже жили существа, на которых не действовал столь бессильный яд. Нет, если Зак ничего не сделает, люди просто уничтожат себя. У него заболело сердце. Эти глупые существа, эти жалкие существа, эти недальновидные и ограниченные существа. Не болеть за них было бы в самом деле жестоко. Было бы чудовищно позволить им страдать от последствий собственных действий. Не говоря уже о том, что люди заберут с собой! Даже сейчас его дети заперты в клетках, взывая к нему с мольбой освободить их. Браконьеры выслеживали их в лесах, ловили одного за другим. Они наблюдали, как их леса спиливают и сжигают. Они видели, как яд проникал в дома их предков. Они смотрели, как дым заполняет небо и затмевает звезды. Они видели… — Зак? Фрэнсис снова стоял перед ним. Когда он появился? — Ты замолчал. Что-то не так. Ты никогда не молчишь. Теперь Зак понимал, что чувствовала его мама, когда отец использовал логику в трудные моменты. Смесь гнева и облегчения, чувство, которое прорезало шум его разума и дало ему ясность, необходимую для того, чтобы протянуть руку и схватить Фрэнсиса за воротник. Зак чувствовал, что сходит с ума. — Послушай меня. Внемли моим словам. — Мне нужно, чтобы ты закончил этот квест. Несмотря ни на что. Фрэнсис колебался всего мгновение, прежде чем ответить, хладнокровно и уравновешенно, как будто всё было в порядке. — Конечно. Я знаю, что ты видел много моих плохих сторон, Зак, но обычно я не из тех, кто отказывается от миссии на полпути. Но у Зака не хватило духа сказать что-то в ответ. Костяшки его пальцев побелели от силы хватки. — Если не сможешь, — произнёс он, если ты нес можешь, тогда ты должен убить меня, Фрэнсис. — Что? Каким жалким, уродливым, эгоистичным, жестоким и чудовищным он был, раз просил об этом. — Я не могу с этим справиться, — сказал Зак. Слова не хотели выходить. — Я не могу с этим справиться. Я потеряю себя, и тогда никто больше не будет иметь для меня значения, все, кого я знал раньше — мои родители, друзья, даже ты — не будут ничего значить. Он уже чувствовал, что падает. Он уже чувствовал, как исчезают их лица. Прожив миллиарды лет, сколько вообще имеют значения 15? Это ничто. Почти ничто. — Мне жаль. — Его голос надорвался. — Прости, что втянул тебя в эту передрягу. Мне жаль, что я не сильнее; мне жаль, что я не лучше. Мне жаль, что я не обращался с тобой лучше. Мне очень жаль, Фрэнсис. Мне очень жаль. Фрэнсис положил свою руку на руку Зака. — Хорошо, — сказал он каким-то равнодушным, несмотря ни на что, голосом. — Я сделаю это. Если ты этого хочешь. Зак заплакал. Фрэнсис тоже был чудовищем. С момента своего рождения и даже раньше он был подогнан под шаблон. И как бы они двое ни кричали, как бы ни боролись, как бы ни желали и как бы ни проклинали мир, что они могли изменить? Фрэнсис по-прежнему оставался хладнокровным оружием, а Зак по-прежнему оставался монстром. И всё же каким-то образом — может, как раз по этой причине — Зак был рад, что именно Фрэнсис пройдёт эти последние шаги. Никто другой, кого он знал, не смог бы это сделать. И он не смог бы попросить их об этом. — Прости, — снова сказал Зак, потому что он никогда не сможет загладить свою вину. Ни перед Фрэнсисом, ни перед его детьми, ни перед его семьёй, ни перед Фиском, ни перед всем миром, неотъемлемой частью которого он был. — Нет, — сказал Фрэнсис. — Это мне жаль. — За что? — Что вместе с тобой не оказалось никого из твоих друзей. Сердце Зака сжалось. Он неуклюже обвил руками шею Фрэнсиса, его слёзы намочили грубую зелёную ткань. — Ты мой друг. Ты мой друг, ясно, Фрэнсис? Ты важен для меня. Ты важен. Ты мой… — Тебе не нужно меня жалеть, — прервал его Фрэнсис мягким, но твёрдым голосом. — Не могу поверить, что ты всё ещё беспокоишься о моих чувствах. Я сделаю это, Зак. Обещаю. Фрэнсис был чертовски силён. Всегда рациональный, всегда эффективный, всегда трезвомыслящий. Каким-то образом, несмотря на то, что Зак никогда не мог доверять ему, спокойное поведение Фрэнсиса делало его таким надёжным. Зак будет полагаться на него. Ему так много нужно было сказать, так много раз он подвёл его. Он хотел показать ему так много всего в мире. Теперь уже поздно. Тем не менее, даже несмотря на это, прежде чем он исчезнет, прежде чем исчезнет его человечность, ему нужно рассказать всё Фрэнсису. — Я бы хотел показать тебе Большой Барьерный риф, — сказал Зак. — Я бы хотел показать тебе северное сияние. Я бы хотел показать тебе пустыню сразу после дождя, когда начинают цвести цветы. Я бы хотел показать тебе Пещеру кристаллов. Я бы хотел показать тебе карстовые проходы в горах шириной с человеческое тело, и если ты поскользнёшься и упадёшь, то не остановишься, пока не упадёшь на самое дно. Я бы хотел показать тебе места действующие вулканы, где земля чёрная, а вдалеке дым, который оседает на пляжный песок, делая его чёрным. Я бы хотел показать тебе базальтовые степи, я бы хотел показать тебе песчаные каньоны, я бы хотел показать тебе все тайные места в мире, от которых просто перехватило бы дыхание — все эти места, которые мы теряем — я хотел бы показать их тебе, пока они не исчезли. — Я бы хотел показать тебе обезьян, которые принимают ванну в горячих источниках в Японии. Я хотел бы показать тебе похороны слонов. Я бы хотел показать тебе детёнышей морских черепах, которые уже знают, как отправиться в океан. Я бы хотел показать тебе, как лосось плывёт вверх по водопадам, чтобы нереститься, а затем умереть. Я бы хотел показать тебе всех тех сумасшедших существ, которые живут на дне моря, те, что существовали миллионы лет без изменений, что будут жить ещё миллионы лет, и нет ничего, что человек мог бы сделать с ними. — Я бы хотел показать тебе, как морские анемоны обнимают палец, если его подставить. Я бы хотел показать тебе, как касатки и дельфины в дикой природе считают нас забавными, и они подходят к нам, чтобы посмотреть, как мы смотрим на них. Я бы хотел показать тебе, что вороны могут запоминать лица, и они помнят, кто их кормит, и они будут приносить подарки людям, которые им нравятся. Я бы хотел показать тебе, что мы не особенные, как вид, как мы не знаем ничего больше, чем любое другое существо, что мы просто животные, но это нормально, потому что быть животным — это здорово, это удивительно, это фантастика, потому что все животные прекрасны. Я бы хотел показать тебе, каково это — помочь птенцу вернуться в гнездо, из которого он выпал. Я бы хотел показать тебе, каково это — освободить дельфина от зацепившейся за хвост сети и отправить обратно в море. Я бы хотел показать тебе, каково это встретить дикое животное, которое никогда до этого не видело человека и теперь внимательно тебя изучает. Я бы хотел показать тебе, каково это, держать яйцо, которое ты спас, и скоро из него кто-то вылупится. Я бы хотел показать тебе, каково это держать в руках детритофагов, червей, изоподов и личинок, и знать, что они съедят тебя, когда ты умрёшь.Я бы хотел показать тебе, как всё это связано, ты, я и все остальные. Я бы хотел показать тебе, что каждое животное, каждое из них живёт, пытается жить, совершенно, невероятно, удивительно и трагично и является частью этого большого цикла, этого большого, бесконечного и волшебного цикла рождения: они все живут и умирают в конце, но все они живут полной жизнью, и я бы хотел показать тебе, что ты тоже принадлежишь этому миру. В этом мире сушествуют настолько сумасшедшие вещи, что ты не поверишь мне, если я расскажу тебе о них, в жизни так много всего, чего ты никогда раньше не видел. Я бы хотел показать тебе всё это, потому что, я думаю, что сойду с ума, зная, что есть кто-то, кто не знает об этом; я схожу с ума, потому что думаю о том, что многие из нас забыли об этом, обо всём этом, о том, что мы являемся частью этого, о том, как люди каким-то образом дошли до точки, когда они думают, что жуки отвратительны, комаров можно убивать, а змеи страшные — и это неправда, ничего из этого! Они все прекрасны, они все такие дикие, ужасные, чудесные, а так как ты часть этого, то всё это относится и к тебе. Прости, Фрэнсис. Мне очень жаль. — Ты действительно любишь этот мир, не так ли? — Когда Фрэнсис заговорил, в его голосе звучала тоска, горе, — доказательство того, что он человек, несмотря на всё, во что его воспитывали верить. — Да, — сказал Зак. — Хотел бы я показать тебе то, что вижу сам. Некоторое время они стояли там, Зак уткнулся лицом в плечо Фрэнсиса, пока Фрэнсис пытался подобрать слова. Как сильно Зак желал прямо здесь, прямо сейчас, чтобы свершилось чудо! Чтобы прямо сейчас они летели по всему беломе свету, а под ними лежали ярко-зелёные леса Амазонки. О, мир, — взмолился Зак от всего сердца, — если ты где-то там, то, пожалуйста, дай нам — Оглушительный грохот сотряс корабль. Зак и Фрэнсиси не удержались на месте: Зак ударился о стенку корабля, а Фрэнсис спохватился в последний момент — он прыгнул к пульту управления, ни теряя ни минуты, и отчаянно проверял незнакомый интерфейс корабля, пока Зак боролся с естественным желанием протянуть руку к существам, живущим в лесу под ними. Нет, не после того, что случилось в прошлый раз. Теперь было труднее остановить себя. Одна из турбин была повреждена, и теперь корабль широкими виражами проносился над Амазонкой. Каким бы компетентным ни был Фрэнсис, это был не его корабль. Тем не менее, он, должно быть, что-то понял, потому что он прыгнул за джойстики, корабль нырнул вниз носом, и ракета просвистела мимо лобового стекла, промахнувшись всего в нескольких дюймах от них. Затем он дёрнул контроллеры вниз, корабль взлетел вверх, и Зака врезался в заднюю стену. Именно оттуда Зак увидел нападавшего. Его сердце почти остановилось. Знакомый оранжевый корпус прорезал облака, воздух рябил за его двигателями. Солнце, отражающееся от ветрового стекла, на мгновение ослепило его, и в этот момент Фрэнсис резко повернул вправо, пытаясь уйти от приближающихся ракет. Энергетические взрывы ударили по корпусу, каждый из которых сотрясал весь корабль. Фрэнсис выругался и хлопнул рукой по консоли. Мы недостаточно быстрые! Снижаемся. Зак, найди парашюты, они должны быть где-то здесь. Чёрт возьми! Я пытаюсь связаться с ними, но они не отвечают. Конечно, нет. Даже после всего его родители не рассказали, что произошло в прошлый раз, когда они ответили на звонок Аргоста. Зак нашёл парашюты — всего два — и собирался передать один Фрэнсису, когда в корабль попала ракета, откинув Зака назад, а Фрэнсис изо всех сил вцепился в консоль. Раздался ужасный визг, металл заскрежетал о металл, прежде чем с грохотом рампа распахнулась, и воздух начал цепляться за них, вытягивая из корабля всё, что не приколочено, включая два парашюта, и Зака, если бы он не нашёл, за что зацепиться. Он держался изо всех сил. Фрэнсис! Зак! Фрэнсис активировал свои магнитные ботинки и побежал к нему, Зак протянул руку — они вот-вот должны были встретиться, так близко, так близко! Но корабль без капитана у руля был лёгкой мишенью; залп энергетических разрядов сотряс корабль снова, всё задрожало, Зак не удержался. Чёрт! — закричал Фрэнсис, бросаясь вперёд. Зак вытянул руку так далеко, что казалось, будто она оторвётся. Этого было недостаточно. Фрэнсис оставался в миллиметре, и вдруг Зак увидел бескрайнее голубое небо, а в ушах ревел ветер. Под ним была Амазонка, а вокруг — обломки корабля. Глаза защипало от слёз — он не знал, это от стремительных потоков холодного воздуха или от отчаяния. Бах! Корабль Аргоста был подбит, и на этот раз он рухнул, потеряв управление, за линией деревьев, где-то за горизонтом. Он не смог увидеть, где тот приземлился, потому что сам он падал куда-то далеко. Фрэнсис… Затем он попал в тропический лес. Слишком поздно сообразив, что что-то ощущается неправильно, он быстро попытался вытащить Коготь из-за пояса, но тонкая ветка хлестнула его по запястью, и оружие улетело. Потом ещё ветки, ещё и ещё, каждая оставляла либо синяк, либо рваную рану. Он свернулся калачиком, пытаясь защитить свою хрупкую шею, но это не остановило его падение. Ветки стали толще, кора огрубела. Его позвоночник ударился о торчащий обрубок, и он вскрикнул, от раскрылся от боли, и это стало ужасной ошибкой — следующий удар пришёлся прямо по голове, в глазах поплыло, и он перестал контролировать свои конечности, обмякший, как тряпичная кукла, он падал и падал, пока не упал на мягкую землю. Разве не чудо? Это было чудо, что он остался жив. Этого ли он желал? Было ли это вообще поводом для празднования? Мир вокруг него всё ещё вращался, хотя он лежал неподвижно. Каждый вздох его раненного тела посылал дрожь боли. Ему казалось, что он сломал каждую кость в своём теле. Он мог видеть кровь на своих руках, хотя и не знал, откуда она. Его веки были тяжёлыми. Вероятно, он был контужен. Если это так, то ему необходимо оставаться в сознании. Так или иначе, оставаться в сознании. Но его расплывчатое зрение становилось только ещё более размытым, а тело всё больше и больше походило на свинец. Но оно не слушалось. Звон в ушах оглушал весь мир, пока, в конце концов, этот мир не погрузился во тьму, оставив его парить в пустоте бессознательного состояния.***
Чёрт. Чёрт! Зак вылетел из корабля, и у Фрэнсиса не было никакой возможности подхватить его. Корабль падал, и двигатели не реагировали. Нравилось ему это или нет, но ему нужно было произвести аварийную посадку. Чёрт! Остался только один парашют. Нельзя терять время — Фрэнсис убрал Шарур, схватил парашют, пристегнул его и отключил свои магнитные ботинки. Ветер подхватил его и вытянул из корабля. Ему понадобилось несколько минут, чтобы раскрыть парашют. Ткань раскинулась за его спиной, встряхнув его. У него было не так много времени перед столкновением с землёй, но этого должно было хватить, чтобы он не умер. Возможно. К сожалению, со всех сторон в его поле зрения был тропический лес. Где он не приземлится, ему предстоит долгий путь назад к цивилизации. Справа корабль продолжил свой полёт, врезаясь в деревья с такой силой, что парашют затрясся от потоков ветра. Прошло совсем немного времени, прежде чем он тоже врезался в дерево. Он приготовился к этому, но толстые ветви всё равно хлестали его, цепляясь за парашют. Довольно скоро он уже болтался в среди веток, но, крайней мере, с этой высоты он сможет спуститься сам. Он бросил Шарур вниз, так как ему нужно было освободить обе руки, а Шарур мог зацепиться за ветки, если бы он привязал его к спине. Копьё воткнулось в землю, служа лёгким ориентиром того места, где он планировал приземлиться сам. На одну руку он намотал стропы парашюта, а другой расстегнул крепления. Освободившись, он начал раскачиваться, двигая ногами взад-вперёд, пока ему не удалось ухватиться за ствол ближайшего дерева и подняться одну из его ветвей. Он, должно быть, находился примерно в 18-20 метрах от земли — было бы хуже, если бы он упал, но это ни в коем случае не было непреодолимым испытанием. Осторожно и медленно он сполз с дерева, проверяя на устойчивость каждую ветку, пока, наконец, не оказался достаточно близко к земле, чтобы спрыгнуть. Ему потребовалось мгновение, чтобы взять себя в руки. Местность вокруг него была очень похожа на Конго, но, по крайней мере, здесь у него был сигнал, в отличие от безмолвного мира Наакала. Это означало, что он мог легко взять курс на запад. Его целью была Атакама, с Заком или без него. У него не было такой роскоши, как время для беспокойства о Заке, когда на карту была поставлена судьба мира. С едой проблем не было — у него были пищевые таблетки. С водой тоже было бы неплохо, если бы он не застрял здесь больше чем на месяц. В его бутылке с водой был фильтр, так что всё, что ему нужно было сделать, это найти источник воды — что не должно быть сложно в лесу, знаменитым количеством осадков. Он держал Шарур в левой руке — его дерево согревало его под пальцами. После хуаки в Конго он был более живым, чем когда-либо, и, казалось, почти вибрировал от желания завершить их путешествие. Фрэнсис посмотрел вглубь густого и казавшегося бесконечным леса, ветви которого так и хотели зацепиться за его одежду. Он был рад, что помнил о датах последнего обновления вакцин от малярии. Он пожалел, что у него нет мачете. Серия «Эпсилон» была обучена справляться с любой ситуацией, так что это не выходило за рамки его возможностей. Это просто было отстойно. Тем не менее, он расправил плечи и решительно пошёл вперёд. Как и ожидалось, продвигался он медленно, он подумал, не быстрее ли было бы взобраться на дерево и перепрыгивать с ветки на ветку. Лес был полон жизни, кишел ею, кричали птицы, жужжали насекомые и раздавались необъяснимые звуки справа и слева от него. Через несколько часов его трудного путешествия его внезапно осенило, что он может умереть здесь. Он понятия не имел, сколько времени ему потребуется, чтобы добраться до цивилизации. И в диких уголках мира водились большие, отвратительные животные, не так ли? Люди всё ещё погибали из-за нападений медведей, верно? Он выбросил эти мысли из головы. Сначала одна нога вперёд, потом вторая. Не думай о том, жив Зак или нет. Не думай о том, жива Вади или нет. Не думай о том, выберешься ли ты отсюда живым или нет. Сейчас ты жив, а это значит, что ты можешь продолжать путь. Возможно, эта судьба выбрала его, но он также выбрал такую судьбу. Каким-то образом это облегчило дорогу. Он доберётся до хуаки и, добравшись туда, свяжется с Сатердеями, запечатает воспоминания Кура и вернётся… Вернётся? Действительно ли он хотел вернуться? Нет, не думай об этом. Не думай об этом. Сосредоточься на текущей задаче. Начала опускаться ночь, под настилом деревьев темнота подступала быстрее, чем над кронами. Он был поражён, когда очки ночного включились включилось автоматически, и воспринял это как знак, что ему нужно сделать перерыв. Прогуливаясь, он наткнулся на небольшой ручей и опустился у него на колени, пока ещё оставалось немного дневного света, наполняя свою бутылку водой и ожидая, пока она очистится. Становилось холодно, на удивление холодно. Начали набегать тучи, закрывая итак тусклый лунный свет. Фрэнсис вздохнул: — Чёрт. Он был едва ли ближе к границе леса, чем в начале пути. Прогресс был слишком медленным. И ему нужно было поспать — в таком трудном путешествии он умер бы от истощения прежде, чем выбрался бы из тропического леса, если бы шёл без передышки. Он начал искать укрытие — перевёрнутое бревно, полый камень — он не хотел спать на низко свисающей ветке, но сделал бы это, если бы пришлось. Он понятия не имел, как построить укрытие или развести огонь. Где Зак, когда он так нужен? Не думай об этом. В конце концов, он нашёл небольшую выемку под скалой, укрытую массивными узловатыми корнями. По земле определённо ползали маленькие насекомые, но это, вероятно, имело бы место независимо от того, где бы он не разбил лагерь. Когда он уже приготовился к ужасной ночи в компании пауков и летучих мышей, он услышал треск ветки и пулей вылетел из своего импровизированного убежища. А потом его ослепили. Он вскрикнул и прикрыл свои очки, которые были залиты светом, его прибор ночного видения стал бесполезен. Свет. Значит здесь люди. Здесь? В такой глуши? Однако у него кровь застыла в жилах, когда он услышал голос незваного гостя. — Неужели ты думал, что избежишь нашего взгляда? Фрэнсис. Эпсилон. Фрэнсис повернулся, чтобы сбежать, карабкаясь вверх по каменному выступу, но к тому времени, когда он добрался до вершины, там стояли ещё два агента. Слева и справа от него появились ещё двое. Все они держали в руках прожекторы, освещавшие тропический лес, не давая ему возможности убежать и спрятаться. — Пять агентов на одного ребёнка? — крикнул Фрэнсис, пытаясь выиграть немного времени, пока искал хоть какой-нибудь выход. — Прям настоящая погоня. — Что ж, ты нас совсем запутал. — Эпсилон поставил прожектор на землю и начал приближаться. — Считай это наградой за твои усилия. Фрэнсис вытащил Шарур и бросился на агента Зету, которую, как он знал, считали самой слабой. Однако, словно предвидя это, агент Ро подскочил, чтобы помочь ей — с самого начала он находился неестественно близко к ней, что Фрэнсис обязательно заметил бы, если бы не паниковал. Чёрт. Тем не менее, у него была пара трюков — он намеренно взмахнул копьём слишком медленно, позволив агенту Ро поймать его, а затем внезапно отпустить. От шока он упал на колени, но прежде чем Фрэнсис успел отпраздновать свою победу, третий агент направил на него звуковой удар, отправив его в полёт на дерево, прежде чем он смог снова схватиться за копьё. Все пятеро набросились на него. Он смог прийти в себя достаточно быстро, чтобы ударить Ро локтём в солнечное сплетение, но Зета поймала его за руку, двое других схватили его за туловище и другую руку, и он был практически поднят в воздух, когда Эпсилон подошёл к ним медленными, ровными шагами. Он плавно наклонился к тому месту, где на подстилке из листьев лежал брошенный Шарур. Фрэнсис сглотнул. Он уже видел эту сцену раньше. Не урони его снова. Единственная вещь, которую Змей велел ему не делать! Точно так же, как в видении Аль Басты, точно так же, как указал Юй, Эпсилон, созданный из той же плоти и крови, что и Фрэнсис, не был отвергнут Шаруром. — Я не понимаю, зачем прибегать к такому примитивному оружию, — сказал Эпсилон, качая головой. — Тем не менее, оно может быть ценно как объект исследования, учитывая те странные способности, которые оно проявляло. Он поднял его. Сердце Фрэнсиса упало в пятки. Нет, нет! Он предпринял последнюю попытку вырваться, откинувшись назад, а затем оттолкнувшись ногами от земли, вырываясь из хватки трёх агентов. Он не успел сделать и шагу, как все четверо повалили его на землю, придавив всем своим весом. — Остановись! Но Эпсилон, насмехаясь над ним, смотря сверху вниз, — как будто это было действие, направленное лично против него, — не останавливался. Он опустил копьё и поднял одно колено, чтобы с грохотом похожим на выстрел, со взрывом энергии, который сорвал кору с ближайших деревьев, лишить дыхания его лёгкие, разрушить все его хрупкие зарождающиеся надежды — Эпсилон разломил Шарур надвое. Фрэнсис мог только тупо смотреть на него, забыв о том, что он пытался сбежать. Его тело обмякло, когда агенты наконец подняли его, и отнести в шаттл. Там на него надели наручники, связали и поставили в качестве охраны по агенту с четырёх сторон, как будто у него всё ещё были силы сопротивляться. Эпсилон зажал две половины Шарура подмышкой и без малейшей осторожности забросил их на заднее сиденье, прежде чем сесть в кресло пилота и подняться в небо.***
Первым воспоминанием были объятия его матери. О тепле и уюте, которые он ощущал в них, дремлющий, сонный и сытый, при свете тысячи свечей, она держала в руках открытый пыльный фолиант, подробно описывающий мир далёкого прошлого. В воспоминании был его отец, гладящий его по голове, когда сидел рядом с ними, время от времени наклоняясь, чтобы поцеловать его в лоб или висок, его спокойный баритон присоединялся к тихому, приглушённому голосу матери. — О, он проснулся, — сказал его отец. — Всё в порядке, Зак. Ты можешь снова лечь спать, если хочешь. Мать усмехнулась и усадила его прямо. — Доброе утро, малыш. Мы тебя разбудили? Он моргнул, глядя на них снизу вверх, и назвал их — мама, папа. Они оба просияли так, словно он только что подарил им целый мир. Затем он опустил взгляд на лежащие перед ним пожелтевшие страницы, зачарованный треугольными очертаниями, которые танцевали на бумаге, и протянул к ним мягкую, дрожащую руку. — Кига. Книга. Его мать рассмеялась и поднесла его поближе, чтобы он мог разглядеть. — Да, книга. Тебе нравятся книги, малыш? — Тебе нравится эта книга, Зак? — добродушно поправил её отец. Он придвинулся немного ближе. — Тебе понадобится хорошее знание английской грамматики, чтобы получить полное представление о книгах, так что учись усердно, хорошо? Его мама снова рассмеялась. — Позволь мне перевести, дорогой. «Заку нравится книга, поэтому Зак выучит английски, хорошо, Зак умный? Зак снова постучал по странице ладонью. — Кига. На этот раз его отец рассмеялся. — У него твой вкус, Дрю. — У него твоя склонность ломать вещи, — сказала она, улыбаясь. — И твоя суровая привлекательность. — Ему всего три года, — сказал Док. — Его детская пухлость ещё не сошла. Как ты вообще можешь знать, что там за ней? Это не научно. — Назову это материнской интуицией, — сказала она, наклоняясь, чтобы прижаться к сыну. — Из всех необъяснимых явлений в этом мире материнская любовь — самое сильное. — А что насчёт отцовской? Она усмехнулась. — Он тоже в этом помогает. Она потянулась и поцеловала его, затем снова прижалась носом к сыну, положив книгу на колени, чтобы поиграть с его ручками. — Малыш, я люблю тебя, — сказала она. — Наше драгоценное маленькое чудо. Доказательство того, что магия существует, независимо от того, насколько сильно твой отец это отрицает. — Наш естественный результат действий биологических механизмов размножения, — сказал Док, изображая раздражение. Но он не мог долго притворяться. — Но да, наше маленькое чудо.***
Зак проснулся окровавленный и связанный, иглы глубоко вонзились в его кожу, а его похититель стоял рядом с его кроватью. Его тело горело, и он сам тоже был подобен огню; он бросился на тело рядом с собой, целясь в горло. Простой человек — слабый, незначительный и мелкий человек, у которого хватило наглости и высокомерия заточить его здесь. Металлические иглы вышли из его тела; металлическая подставка с пакетами плазмы упали на землю. Его руки наткнулись на мягкую и нежную кожу над трахеей, и он сжал её; человек под ним отбивался от него, пятясь назад. Зак зарычал. Человек кричал, вытянув руки перед собой. — Эй! Эй, эй, эй! Минимэн, это я. Ты помнишь меня? Что бы этот урод Аргост с тобой ни сделал… Минимэн. Верно, его уже так называли раньше. Пока он был… когда он был — Он посмотрел на свои руки, всё ещё покрытые струпьями и бинтами. Человеческие руки. Он был человеком. Его звали Зак Сатердей. И каждая частичка его тела отдавалась болью. Как только он вспомнил, что прямо сейчас сильно ранен — что ему должно было быть больно, — он рухнул, зажимая рану на боку, которая вновь открылась, когда он — О боже, он был близок к тому, чтобы — И теперь Дойл, словно не подозревая о том, что Зак только что пытался с ним сделать, бросился к нему, чтобы помочь забраться обратно в постель. Зак вцепился в ткань своей рубашки и старался не заплакать. Рёбра могли так легко сломаться. Печень, почки, лёгкие, желудок, селезёнка. Сердце и мозг. Что из этого превратилось в мясо на его клыках? Дверь в медотсек распахнулась, и его родители ворвались внутрь с выражением паники на лицах. Его мать первой оказалась рядом с ним, почти оттолкнув Дойла в сторону, чтобы дотянуться до своего сына. — Зак! — произнесла она, точно так же, как делала всегда, когда он попадал в какую-нибудь передрягу и каким-то образом выбирался из неё живым. Её глаза тоже наполнились слезами, и его пронзил укол вины. Затем она заметила кровь, сочащуюся из того места, где до этого была капельница, и то, как он держался за бок, и её облегчение сменилось беспокойством. — Зак, что случилось? — Вот, — сказал Док, осторожно поднимая его и укладывая обратно в постель. Он начал обрабатывать его раны, его прикосновения были отработанными и мягкими, когда он менял бинты Заку. — Тебе не нужно спешить, Зак. Ты можешь рассказать нам, не торопясь, что произошло. Стоявший в стороне Дойл потирал шею, ничего не говоря, ожидая, когда он заговорит первым. Зон и Комодо пришли следом за его родителями, и они посмотрели на него с беспокойством в глазах. Его родители выглядели ничуть не хуже прежнего, несмотря на помятость. Все они были точно такими же, какими Зак видел их в последний раз, в тех же оранжевых комбинезонах, их силуэты вырисовывались на фоне тех же флуоресцентных ламп в том же медицинском отсеке, в котором он просыпался бесчисленное количество раз до этого. Под ним урчал двигатель их корабля, самого плавного на этой части земного шара. Всё это путешествие он мечтал об этом моменте. За эти два месяца не проходило ни одного дня, когда бы он не хотел снова увидеть свою семью, когда бы он не беспокоился о том, что с ними происходит, когда бы он отчаянно не отбрасывал эти мысли в сторону, чтобы сосредоточиться на насущном вопросе. Мама, папа, дядя Дойл, Комодо, Зон и пустота. Тот факт, что все остальные были здесь, делал это отсутствие ощутимым. Тот факт, что он прибыл в это место до того, как закончил то, что ему нужно было сделать, наполнил его ужасным, выворачивающим наизнанку чувством вины. Да, здесь всё было по-прежнему, за исключением того, что Зак никогда больше не смог бы стать частью этого. — Что случилось с Фрэнсисом? — спросил он, надеясь услышать хотя бы немного хороших новостей, что-нибудь, хоть что-нибудь — — Фрэнсисом? — спросил его отец, разбивая даже эту слабую надежду о скалы. — Ты имеешь в виду сына агента Эпсилон? — Да, — сказал Зак, внезапно обессилев. — Мы были… он помогал мне. Он тоже был на корабле. Его родители посмотрели друг на друга, нахмурив брови. — Мы обыскали лес после того, как убедились, что с тобой всё в порядке, — сказала Дрю. — Мы видели, как люди Эпсилона покидали место крушения. Когда мы смогли подлететь, там никого не было. Вероятно, его отец забрал его. Это было так забавно, что он чуть не рассмеялся. После всей их борьбы, всей их боли, всех их страданий, и вот где они оказались? У них не было возможности проникнуть на базу агентов. Они даже не знали, где находится половина из них. В худшем случае Фрэнсис уже находился на их космической станции… и было достаточно сложно добраться до внешнего рукава. У них оставалось, сколько, шесть дней? У них не было достаточно людей, чтобы организовать атаку на космическую станцию. У них даже не было достаточного количества транспорта. И потом, не было никакой гарантии, что Фрэнсис вообще будет там. — Как долго я был без сознания? — Около двух дней, — сказал Дойл. Значит, не осталось и шести дней. — Эй, послушай. Если тебе нужно, мы можем зайти позже… — Нет, останьтесь, — сказал Зак срывающимся голосом. — Пожалуйста. Он цеплялся за свою семью. Даже после того, как он оставил в ней дыру, у него хватило наглости на это! Как он посмел? Как он посмел? Они были такими слабыми, их тела хрупкими, а умы примитивными. Несмотря на то, что они всегда казались ему такими сильными, теперь он знал правду — это разбило его вдребезги. Всё, что было в нём человеческого, было таким же слабым. Он видел, как исчезает Закария Дж. Сатердей. Это жизнь была подобна одинокой снежинке в метели, тлеющему угольку в лесном пожаре. Он стоял перед самим собой, и ему нечего было возразить. Здесь лежал Зак: то, что он любил, ничего не стоило; то, о чём он заботился, исчезнет из его жизни. Он был чудовищем, богом; в любом случае, существом, не затронутым горестями смертных. Несмотря на это, он схватил отца за руку и, как человек, склонный к ошибкам, каким он и был, заплакал. Жалобно он рыдал от безысходности, как будто снова был ребёнком, выпуская на волю всю боль и страдание, — всё, что ему приходилось терпеть до сих пор. — Не уходите, — взмолился он. Пожалуйста, та часть меня, которая любит этих людей, не уходи. Не оставляй меня совсем одного. Не заставляй меня убивать и их тоже. — Малыш, мы никуда не уходим. — Мама пыталась успокоить его, гладя по волосам, но это только заставляло его плакать ещё сильнее. Эта хрупкая вещь называется любовью! Эта ничтожная, мимолётная и легкомысленная вещь, называемая любовью! Это тёплое чувство под названием любовь, которое ускользало через его пальцы. — Минимэн, что с тобой случилось? Но у него не было слов, чтобы передать чувство, которое было бессловесным с самого начала. Какой человеческий язык мог бы описать судьбу, которая изливалась на его плечи подобно магме? Бог перевоплотился в человеческом теле. Он был укрыт от всего мира, находился в безопасности и высиживался, как кукушкино яйцо. Пока маленькие человечки заботились о нём, он носил человеческую кожу — даже если бы он предал это доверие, это были бы безупречные действия божества или порочная низменная натура монстра, и это нельзя было бы поставить ему в вину. О нём нельзя было судить по словам смертных. Он не мог быть частью их мира, не тогда, когда он сам был миром, самим бьющимся сердцем земли. Так что всё, что он мог делать, это плакать. Голос его сердца был мучительным криком, который он пел снова и снова, и каждое сожаление накапливалось одно за другим. В конце концов, его семья также поняла, что у Зака не было для них слов, и все они молча сидели в комнате, оплакивая что-то настолько трагичное, что Зак не мог произнести это вслух. Это была смерть Зака Сатердея. Однако он не исчез бы без боя. Этих людей он любил, он бы защитил их. Любой ценой он защитит их, и поэтому он заключил сделку с самим собой ещё на одну ночь. — Мам, пап, — сказал он таким напряжённым от плача голосом. — Мне жаль. Я люблю вас. И дядю Дойла, и Комодо, и Зон — я вас тоже люблю. Вас всех. Я так сильно вас люблю. — Мы тоже любим тебя, милый, — мягко сказала его мама. — В чём дело, малыш? Что случилось? Всё. — Ничего, — сказал он. — Мне только что приснился действительно плохой сон. Очень, очень… плохой сон. Он яростно вытер лицо и заставил себя улыбнуться. Он ослабил хватку на руке отца, от которой побелели костяшки пальцев. — Очень плохой. Но знаете, что? Вы, ребята, сейчас здесь. Я так сильно скучала по вам. Как вам удалось сбежать? Его родители обменялись взглядами, которые говорили, что они на это не купились, но всё же — потому что они любили его, доверяли ему и всегда будут рядом с ним — они позволили себя обмануть. — На самом деле, — сказал Док, — ты никогда в это не поверишь, но доктор Биман контрабандой доставил нам лазер, который проходит прямо сквозь прутья клетки. Зак был искренне шокирован, услышав это. — Он сделал что? Дойл не казался счастливым. — Да. А я-то думал, что учёные были бойскаутами. Зак всё ещё пытался осознать, что Биман сделал что-то подобное. — Что заставило его передумать? — Это для нас загадка, малыш, — сказала Дрю. — Мы спешили, и он просто сказал нам, что Фиск уже в пути. Неужели вы двое… Зак побледнел при упоминании Фиска, кровь внезапно отлила от его лица. Фиск. Что он сделал с Фиском. Фиск, который даже не смог в последний раз увидеть свою семью, в то время как Зак наслаждался такой роскошью. — …Думаю, нет, — сказала его мама, почувствовав дискомфорт Зака и уходя от темы. — А как насчёт тебя? Фрэнсиса? Аргоста? — Аргост мёртв. Я видел, как это произошло, его собственными глазами. Кровь. Агония. Смерть. Он не поднял глаз, чтобы увидеть шокированные выражения на лицах своих родителей. — И, Фрэнсис, мы… просто случайно встретились, — сказал Зак. Технически это было правдой. Он знал, что если расскажет своим родителям, чем они на самом деле занимались — чего им не удалось сделать, — тогда ему придется объяснить голос в своей голове, отголоски прошлого и будущее, которое быстро приближалось. Он знал, что его родители бросятся ему на помощь, какими бы тщетными ни были их усилия, что они не успокоятся, пока не исчерпают все возможности, даже пожертвовав собственной жизнью. Он знал это, потому что сделал бы то же самое для них. — Думаю, с ним всё в порядке, если его отец забрал его. Извините, я сейчас действительно устал, но я расскажу вам обо всём позже, хорошо? — Конечно, — сказал Док, кладя руку ему на плечо. — Ты же знаешь, что можешь обратиться к нам по любому поводу. — Да. — Зак выдавил слабую улыбку. — Я знаю. Я люблю вас. Вас всех. Хотя это было эгоистично, хотя это было алчно, хотя это было жестоко, он не мог удержаться от вопроса. — Ребята, вы не могли бы меня обнять? — сказал Зак, стараясь, чтобы его голос не дрогнул. — В память о старых временах. И они сделали это — без колебаний, безоговорочно. Он был похоронен в их объятиях, в их любви, в их тепле. Даже обычно грубоватый Дойл присоединился к объятиям, привередливый Комодо обвил хвостом руку Зака, а дикая Зон приземлилась на столбик кровати и уткнулась в него клювом. Он закрыл глаза и запечатлел это в памяти, запечатлев у себя на сердце. Если бы на этом закончился Зак Сатердей… тогда всё было бы в порядке. Этого было достаточно. Он повторял себе эту ложь снова и снова, пока почти не поверил в неё, пока, наконец, его семья не оставила его одного отдыхать, а корабль повернул на север, и они направились домой.***
Фрэнсиса полностью обыскали, переодели в простой халат голубого цвета и затолкали в тюремную камеру с такой силой, что он ударился о землю. Дверь из пуленепробиваемого стекла закрылась за его спиной. Охранники, которые сопровождали его сюда, набрали код на замке, и с тяжёлым глухим ударом решилась его судьба. Он провёл большую часть своей жизни, боясь такого исхода, и вот он здесь. Он видел эту сцену в своих кошмарах больше раз, чем мог сосчитать, и ему потребовалась почти вся его душевная стойкость, чтобы стряхнуть с себя оцепенение и с вызовом встать перед надвигающейся фигурой агента E-F-6. Это было одно из их самых защищённых мест заключения — подводная крепость в Атлантическом океане. Вдоль всего коридора были пустые камеры, но то тут, то там сидел предатели, преступники или сумасшедшие. Все они сидели здесь много лет — их замкнутое маленькое сообщество редко кого-либо запирало, но когда это случалось, они были безжалостны. То, что Фрэнсиса бросили здесь, свидетельствовало о том, что, по их мнению, он представлял из себя значительную угрозу, и о том, что он сильно облажался. Это было более старое убежище, поэтому кнопки на клавиатуре всё ещё издавали звуки при нажатии, и по ним Фрэнсис узнал код для открытия двери: 4-9-2-3-5-7-8-1-6. Это не помогло ему — он не могу дотянуться до клавиатуры, что было гораздо более серьёзной проблемой. Вот почему они не изменили механизм подачи звукового сигнала. Единственными отверстиями в его камере были вентиляционные щели, прорезанные в прозрачной двери. Каждое отверствие находилось высоко над ним и шириной было примерно с указательный палец. Шов между дверью и полом, потолком и стенами был практически герметичным. И даже если бы он каким-то образом взломал дверь, он всё ещё оставался глубоко под водой, — он бы утонул прежде, чем добрался до поверхности. В принципе, сбежать было практически невозможно. Несмотря на это, он понял, что не хочет безропотно принимать своё наказание и надеяться, что хорошее поведение или признание в невменяемости спасут его. Он непоколебимо смотрел на Эпсилона, а Эпсилон смотрел на него сверху вниз. Да, Шарур был сломан, и да, он находился в условиях тотальной безысходности. Да, Зак возможно был мёртв, Вади, Аргост и Фискертон — тоже. Да, его шансы были практически нулевыми, и, вероятно, он ничего не смог бы сделать, даже если бы ему удалось сбежать. Однако он всё равно предпочёл бы находиться за пределами этой тюремной камеры, чем в ней. Может быть, этого было достаточно, чтобы продолжать бороться. Пока он ещё дышал… пока он ещё мог двигаться и мыслить… он найдёт какой-нибудь способ вырваться на свободу. Серия «Эпсилон» была известна стойкостью своих агентов. Во многих отношениях Фрэнсис подвёл своё наследие… но во многих отношениях он всё ещё оставался Фрэнсисом, и он всё ещё обучался у лучших из них. Он заставит их пожалеть об этом. В той или иной степени. Когда охранники покинули комнату, и в коридоре остался только Эпсилон, он наконец заговорил. — Ты хоть представляешь, что ты наделал? Осознаёшь ли ты, что твои действия имеют последствия? Ты что, сошёл с ума? Он кипел от ярости. Честно говоря, Фрэнсис даже не подозревал, что он способен на такие яркие эмоции. Наполовину зачарованный, наполовину застывший от страха (было трудно избавиться от привычки чувствовать себя раздавленным, когда Эпсилон кричал на него), он не проявлял эмоций и не говорил ничего, а ждал, когда Эпсилон продолжит. — Будет чудом, если тебя не уничтожат. Ты понимаешь это, E-F-7? Никогда в серии E-F никто не нарушал протокол! Никогда ещё не было нарушений такого масштаба! Ты хоть представляешь, что ты натворил? — Да, отец. Предполагалось, что они будут называть друг друга отцом и сыном даже наедине, чтобы быть уверенными, что не оговорятся во внешнем мире. Тот факт, что Эпсилон этого не делал, свидетельствовал о том, что он, возможно, был впервые за всю свою жизнь так расстроен. — Это не просто плохо отразится на тебе. Задумывался ли ты вообще о том, кого ещё это затронет? Наши диетологи, психиатры, тренеры по физической подготовке и кинологи — все они оказались под пристальным вниманием из-за твоего трюка. Неужели тебе совсем не стыдно? — Да, отец. Как ни странно, хотя поначалу его рефлекторно парализовало, он понял, что слова его предшественника ранили его уже не так глубоко, как раньше. Чем меньше он реагировал на упрёки Эпсилона, тем больше тот приходил в ярость. Теперь на его щеках появился даже слабый намёк на румянец, что было поразительно. Фрэнсис всё это время имел над ним такую власть? Осознав, как неприглядно сейчас выглядит со стороны, Эпсилон заставил себя успокоиться, смягчив выражение лица, чтобы оно соответствовало выражению лица Фрэнсиса. — Я вижу, что ты не собираешься думать о своих действиях, — холодно произнёс он. — В таком случае, давай посмотрим, как ты будешь себя чувствовать через неделю. Неделя. У них не было этой недели. Эпсилон повернулся, чтобы уйти, и Фрэнсис, сам того не желая, бросился вперёд. — Подожди! Стой. У меня есть информация. Ценная информация. По крайней мере, выслушай меня. Это заставило Эпсилона остановиться, хотя он не обернулся. Фрэнсис ломал себе голову. Почти всё, с чем он сталкивался в своём путешествии — Затерянные глубины, Юй Великий, Наакал — были в основном бесполезны для его народа, который едва ли интересовался древними культурами и не стал бы увлекаться чем-то столь неопределённым, как магия. Вероятно, у них где-то в научно-исследовательском отделе хранились две сломанные половины Шарура, но им было наплевать на то, что какой-то древний король заколдовал их. Итак, поскольку ему больше нечего было предложить, он сдал Зака Сатердея. — Кур вернулся. Эпсилон резко развернулся и подбежал к стеклу. — И ты молчал об этом до сих пор? Нет– Выражение его лица исказилось. — Перед побегом ты подделал записи камер наблюдения с мальчишкой Сатердеем. Ты планировал украсть славу, задержав его в одиночку. Теперь я понимаю. Ты, конечно, понимаешь, что это только обрекает тебя на гибель? Фрэнсис придал своему лицу суровое выражение. — Конечно. Ты меня вырастил. Я обязан тебе всем. Если даже их диетологов подозревали в измене, то что это говорило о человеке, который приложил руку к тому, кем Фрэнсис стал теперь? Фрэнсис не дрогнул. Он был в долгу перед Заком — он должен довести это дело до конца, раз уж уже упомянул его имя. Эпсилон сделал паузу, на его лице отразилось неверие. — Ты мне угрожаешь? — Кур вернулся, — повторил Фрэнсис. — То копьё, которое ты сломал, — это инструмент, предназначенный для того, чтобы удерживать его и контролировать. Иначе зачем бы я так яростно охранял такой примитивный предмет? Это правда, что я подделал записи с камер наблюдения и попытался украсть славу. Однако, оказавшись в таком положении, я не смог всё бросить или связаться с внешним миром, не вызвав подозрений. Я хотел завоевать доверие Сатердея. Эпсилон внимательно посмотрел на него. — И ты это сделал? Фрэнсис раскинул руки и улыбнулся. — Прямо перед тем, как нас сбили, он назвал меня своим другом. На этот раз он у меня в руках. Сейчас он находится в неустойчивом эмоциональном состоянии. Если мы правильно разыграем карты, то легко сможем заманить его к себе. Он сохранял невозмутимый вид под холодным пристальным взглядом Эпсилона. Битва за шпионаж была битвой за информацию. В таком случае Фрэнсис знал всё об Эпсилоне… а Эпсилон больше ничего не знал о Фрэнсисе. Ему придётся положиться на него. — Тебя всё равно уничтожат, — наконец сказал Эпсилон. — Даже если ты предоставишь мне полезную информацию, приказ не отменить. — Я в курсе. На самом деле у меня другая просьба. — Какая? Это оно. Он собирался поставить всё, что у него было, на ставку в игре с неизвестными шансами. Может быть, Зак действительно свёл его с ума — он ни за что не совершил бы подобной глупости до того, как отправился в это ужасное путешествие. Но теперь, как член-основатель «Команды идиотов», он был обязан представлять их интересы в военном суде. — Бесконечный запас бумаги для оригами, по меньшей мере пятьсот штук в день, — сказал Фрэнсис. — Я боюсь, что процесс расследования будет долгим и скучным. Я бы не хотел окончательно сойти с ума до того, как у меня появится шанс предстать перед судом. Ты ведь удовлетворишь последнюю просьбу заключенного, приговорённого к смертной казни, не так ли? Эпсилон посмотрела на него как на идиота. Что ж, он полагал, что заслужил это. Он задавался вопросом, выглядел ли он так же в глазах Зака, когда тот говорил что-то глупое. — Что-то в тебе сломалось, — сказал Эпсилон. В его голосе прозвучала нотка беспокойства или жалости, что немного удивило Фрэнсиса. Но, подумав об этом, он понял, что должен был этого ожидать. Эпсилон когда-то был Фрэнсисом. И если бы Фрэнсис не знал мира за пределами этой цепочки Эпсилон-Фрэнсис, тогда он тоже стоял бы снаружи камеры в ярости, и он тоже ничего не чувствовал бы к мальчику, которого вырастил. Эти двое были людьми. Фрэнсис только что вспомнил об этом. — Эпсилон, — сказал Фрэнсис, прижимая руку к стеклу. — Со мной всё будет в порядке. Верь в меня. Эпсилон усмехнялся. — Малолетний преступник. Ты сам-то хоть можешь поверить в эти детские слова? На самом деле, нет. Но Зак бы поверил. Зак смог изменить Фрэнсиса, полностью изменить траекторию его жизни с помощью этой дикой и слепой веры. Если бы это было так, то Эпсилона тоже можно было бы изменить. — Бумага, — сказал Фрэнсис. Эпсилон отвёл взгляд. — Ты её получишь.***
«Комодо, я знаю, что ты не сможешь это прочитать, но мама и папа, вероятно, прочтут это за тебя. Ты был в нашей семье дольше всех, и ты тоже мой брат, поэтому я хотел, чтобы ты знал, что это было по-настоящему. Я попрошу маму с папой купить тебе хороший кусок говядины, так что, пожалуйста, не сердись на меня слишком сильно». «Зон, я знаю, что ты определённо не сможешь это прочитать и, возможно, даже не всё поймёшь, когда мои родители прочтут тебе это вслух, но я хотел, чтобы ты знала, что, несмотря на то, что мы познакомились, когда разворошили твоё гнездо, и я всё ещё очень сожалею об этом, мне нравилось, что ты стала частью нашей семьи. Я надеюсь, что однажды ты найдёшь парня, который не захочет тебя съесть, и заведёшь кучу славных детишек». «Дядя Дойл, ты, наверное, тоже не сможешь это прочитать, так что я позволю маме и папе прочитать тебе это вслух (хахаха). Из всех питомцев нашей семьи ты был тем, на кого я равнялся больше всего. Ты самый крутой парень, которого я когда-либо встречал (папа не в счёт), и я хотел бы проводить с тобой больше времени. У меня есть просьба, прости, она странная, но не мог бы ты похитить Фрэнсиса для меня? Сын агента Эпсилон, спроси маму с папой, если тебе нужны подробности. Я знаю, что он может быть очень надоедливым. Иногда он ведёт себя ужасно. Но он заслуживает того, чтобы у него был классный взрослый. И ты самый крутой из всех, кого я знаю». У него потекли слёзы, размазывая чернила по странице, но он заставил себя продолжить писать, его дрожащий почерк освещался светом растущей луны. «Папа, прости, что у меня так и не было возможности выпить с тобой, хотя я предлагал миллион раз, когда мы ездили в Мали. Я всегда считал себя самым счастливым ребёнком в мире, потому что вы с мамой были моими родителями, а вы двое — самые крутые родители в мире. Благодаря тебе, папа, я побывал практически везде, я изучал криптидов, стрелял из лазера, и мне сходили с рук вещи, которые мама ни за что на свете не позволила бы мне сделать. Хотел бы я быть таким же спокойным и терпеливым, как ты. Я знаю, ты всегда прикроешь мне спину». «Мама, ты потрясающая. Мне повезло, потому что ты и папа — и Дойл, и Комодо, и Зон, и Фиск — всегда были в моей жизни. Я знаю, что мне очень нравилось нарушать правила. Я знаю, что всегда попадал в неприятности. Я знаю это, и мне жаль. Я хотел бы быть немного лучше для вас, потому что вы, ребята, всегда делали для меня всё, что в ваших силах. Именно потому, что я знал, что вы сделаете для меня всё, что угодно, я был способен на многое. Мне жаль. Но я хочу, чтобы ты была счастлива. Я хочу, чтобы вы, ребята, продолжали делать хорошие дела, в чём нуждается этот мир, потому что я не могу. Я люблю вас, всех вас». «Фрэнсис, ты ведь остановишь их, если они придут за мной, верно?» «Фиск, мне очень жаль. Но я не позволю этому повториться». Он отложил ручку и на мгновение успокоился. Это было забавно, но только потому, что если бы это не было смешно, это было бы невыносимо — жизнь Зака Сатердея сводилась к нескольким нацарапанным словам в на бумаге. Затем он встал. В этот поздний час коридоры корабля были пусты, даже Комодо и Зона крепко спали. Так было лучше. Если бы он столкнулся с кем-нибудь на своём пути, то потерял бы всю решимость. Если бы Фиск был здесь, он бы всё ещё не спал и наверняка остановил бы Зака. Пальцы Зака пробежались по знакомым приборам, металлическим стенкам. Его шаги эхом отдавались в небольшом тренажерном зале, включались чувствительные к движению лампочки, как будто корабль прощался с ним. Он практически вырос на этом воздушном корабле. Это тоже был член семьи, и единственный, кому он позволил проводить себя. Он воспользовался длинным обходным путём, аварийной лестницей, вместо лифта. У него оставалось не так уж много времени, но он хотел насладиться им. Сколько раз они здесь смеялись, сколько раз плакали. Были времена, когда корабль был их верным союзником, вырывавшим их из лап миллионов врагов, и времена, когда корабль был громоздким другом, медлительным в бою и лёгким в выведении из строя. Он будет скучать по этому. По всему этому. Наконец, он добрался до самого нижнего отсека, где они держали Гриффин и субмарину — первый, конечно, пропал, но вторая всё ещё была там, подпрыгивая вверх-вниз на воде. Он опустился на колени, чтобы понаблюдать за этим пару минут, вспоминая обо всех морских чудовищах, с которыми они сталкивались, и о том, как Дойл впервые снял маску — субмарина стала одним из очевидцев. Затем он встал, отряхивая пыль со штанов. Ещё одна вещь, с которой нужно попрощаться. За подводной лодкой следовал мотодельтаплан Фискер. Зак потёр пальцами руль. В какие неприятности они попадали, катаясь на этой штуке! Время от времени его родители задавались вопросом, не слишком ли много свободы они дали своим сыновьям, но на самом деле они никогда не ограничивали их. На этой штуке они сбежали от людей Фрэнсиса. Эта штука была здесь с тех пор, как они узнали, что Фрэнсис был клоном, и что он страдал всё это время. Он надеялся, что с Фрэнсисом всё в порядке, где бы он ни был, хотя, скорее всего, это было не так. И всё же, это больше не зависело от Зака. Его воля ослабевала, его существование было на волоске. Он должен был верить во Фрэнсиса и в свою семью. Самое большее, что он мог сделать, — это желать и молиться. Может быть, это что-то значило бы, если бы зависело от него. Хотя он сомневался в этом. Он был всего лишь человеком. Это Кур занимался чудесами. Это вернуло его к настоящему, когда он прощался с мотодельтапланом Фискер. Он знал Фиска, Фиск не хотел бы, чтобы Зак провожал его в слезах. Это была его вина, что Фиска здесь нет, но Фиск простил бы его. Вот каким добрым и любящим был его брат. Поэтому, хотя ему казалось, что его сердце разрывается надвое, он улыбнулся и опустил руку. Это было всё, с чем он попрощался. Он надеялся, что его семья не будет возражать против того, насколько криво это было сделано. Его пальцы зависли над клавиатурой аварийного выхода, но он собрался с духом и набрал код отключения. Дверь скользнула в сторону, и если бы Зак не приготовился к этому, его бы точно высосало наружу. Он глубоко вдохнул, ещё раз глубоко выдохнул и позволил себе вылететь наружу. Он падал недолго. Призванное им огромное существо, похожее на летучую мышь, подхватило его в небе, двигаясь так, словно это были его собственные конечности. Зак прильнул к её спине, зарылся лицом в её мех, пока она несла его к вершине далёкой горы. Из всех них Зон, вероятно, проснётся раньше всех, к большому огорчению Дойла. Она будет первой, кто заметит его отсутствие, и тогда забьёт тревогу. Его семья выбежит из своих комнат, Док и Дрю будут готовы к бою, Дойл всё ещё сонно споткнётся о самого себя. А потом они обнаружат открытую дверь. К тому времени он будет уже далеко отсюда. Теперь, когда он принял решение, теперь, когда он был в пути, его охватило странное чувство облегчения. Всё, что оставалось, — это делать задуманное. Это означало, что он мог, наконец, ослабить хватку, которой отчаянно держался за свою пошатнувшуюся человечность, и постепенно она растворилась в его вечности. Он больше не плакал. Он больше не скорбел. Перед ним расстилался мир со всеми его мириадами созданий, и он знал каждую долину и гору, потому что видел, как они растут. Ах, его прекрасный мир, даже испорченный такими, как он. Но он составил для себя послание, и даже если сейчас причины ускользнут от него, он доведёт всё до конца. К тому времени, когда он приземлился, он был самим собой больше, чем когда-либо. Лемурийцы, в своих потрёпанных одеждах, почти все они были ранены, их численность сократилась вдвое, содрогнулись перед ним. Он шёл дальше, не обращая на них внимания. Это был естественный результат их конфликта; поскольку это было естественно, не было никакой необходимости держать обиду. Один шаг, затем другой к святая святых лемурийцев. — Что ты здесь делаешь? Аполлион стоял перед ним, оскалив зубы и вздыбив шерсть. Его бедный, жалкий Аполлион. Похоже, Филос погиб в битве. Он достаточно скоро возродится — невинным, диким и свободным. Тем не менее, он подошёл к лемурийцу и потянулся к его лицу. Аполлион вздрогнул, но не отступил. — Есть грань между смелостью и высокомерием, — мягко сказал Зак. — Ты ведь знаешь это, не так ли? — Если мы не придерживаемся того, что правильно, только потому, что непостижимое существо считает это высокомерием, тогда зачем нам вообще была дарована свобода воли? Зак усмехнулся. — Единственное, что тебе подарили, — это твоя жизнь. Все остальное — просто совпадение. — Совпадение? — недоверчиво спросил Аполлион. — Да. Развитый мозг древнего примата помог ему выжить. Этот мозг становился всё больше и больше, пока не стал способен думать о своём собственном мышлении. Я просто бросил всё на самотёк и наблюдал. Это не подарок — во всяком случае, мне жаль тебя, достаточно просвещённого, чтобы осознать своё место в мире, но недостаточно, чтобы освободиться от страха. Я думаю, это жестоко. Ты бы хотел, чтобы я забрал твою жизнь? Я освобожу тебя от себя, если это то, чего ты хочешь. Хотя разум лемурийца оставался закрытым от него, Зак видел страх, промелькнувший на его лице. — Итак, в конце концов, ты не хочешь умирать. Похоже, ты всё-таки благодарен. — Это, я — — Ты мне не нужен, — сказал Зак. — Я подарил тебе твоё чудо не потому, что ожидал чего-то взамен. Ты принадлежишь мне до тех пор, пока держишься за эту скудную жизнь, и это значит, что я имею право обратиться к тебе. В ответ ты спрятался от меня. Это справедливо, не так ли? — Справедливо? Ты называешь справедливым то, что ты делаешь, твой контроль над этим миром, уничтоженные тобой виды? — Нет ничего более естественного, чем животные, убивающие друг друга, — сказал Зак. — Нет ничего более естественного, чем это. Я сильнее тебя, так что ты не сможешь остановить меня. Сильные делают то, что они хотят, — это естественно. Мир, о котором ты мечтаешь, Аполлион, где нет хищников и нет добычи, где нет смерти и нет разложения, противоестественен. Жить — значит есть. Есть — значит убивать. Убивать — значит жить. Тем не менее, я даровал тебе отсрочку от одной из этих естественных вещей, которых ты так сильно боишься. Разве не глупо загадывать желание, если потом ты будешь так постыдно плакать и молить? Аполлион выглядел поражённым. Зак понял, что большинство смертных поступали так же. Им было больно осознавать, что их существование было случайным. Это пугало их. Он полагал, что это тоже естественно — любое существо, у которого не было желания распространяться, просуществовало недолго. Разум хотел существовать, и поэтому он питал отвращение к тому, что могло бы его уничтожить, — к смерти и болезням, к контролю со стороны другого. Освободив лемурийцев от смерти, он освободил их от этого страха — таким образом, только те, кто сохранил свой человеческий разум, заняли столь вопиющую позицию против него, в то время как остальные были благословлены невинностью и блаженством. На самом деле, это было грустно. Его сердце болело за смертных созданий этого мира, поэтому он продолжил. Он был тем, кто исполнял их желания. — Если тебе нужен враг, я буду им. Живи, Аполлион. Жизнь, которую я дал тебе, выжми из неё всё до капли. Будь счастлив, будь печален, будь всем, на что ты способен, и живи. Так говорит Кур. Аполлион, наконец, замолчал, хоть и с немым упрёком, а Зак пошёл дальше. Наконец ноги привели его к сердцу горы, где густая роща сосен воллемия* была освещена лунным светом, который лился в эту пещеру из отверстия в потолке. Их древние фигуры казались скорбящими, одетыми в платья из тонкой зелёной хвои, поникшими от горя из-за того, что они пережили всех своих собратьев, а эти деревья были последними в своём роде. Это тоже были его дети. Их голоса были намного, намного слабее, чем у людей из плоти и крови, но всё равно они пели ему. Он потянулся к ветвям самого старого из них, дерева-матери. Мысленно он чувствовал её намерения, что если бы у неё было ещё сто лет, она бы выросла в его направлении и обняла бы его своими ветвями. — Я знаю, — сказал он под их зловещий хор. — Я знаю. Всё в порядке. Похоже, долгое время моё существование считалось утраченным. Мои дети покинули меня, и я был унижен. Всё в порядке. Он подошёл, сел между двумя её нижними ветвями, прислонившись спиной к стволу, и закрыл глаза. Он позволил своему пламени потускнеть, позволил ему мерцать, пока оно не превратилось в тлеющие угли, пока оно не уменьшилось, и он стал глух и слеп к миру. Словно плача, золотистый сок начал вытекать из бороздок между корой материнского дерева, сочась с его нежных ветвей. Ее корни были связаны со всеми остальными в этой роще, и все как один, подобно реквиему, они заперли своего повелителя во времени. Зак затих, и весь мир погрузился в тишину вместе с ним.