Я все равно дождусь

      6 месяцев назад       - Ну, чего ты взъелся на него, Корф? Кто виноват, что там эта яма оказалась и он ногу сломал?       - Чего? Ты спрашиваешь - чего? А если завтра-послезавтра в рейс? Я где штурмана возьму? Ты его в той яме откопаешь?       - Да может там и не перелом вовсе, а так, растяжение, повязку наложим и в рейс.       - Ты в своем уме, Репнин? А если прыгать придется?       - С ума сошел, сплюнь. Не дай Бог.       В коридоре диагностического отделения у окна, подальше от регистратуры и любопытных ушей, склонив головы и глядя друг другу в глаза, разговаривали два молодых человека. Практически одного роста и телосложения, одетые в легкие осенние куртки, они походили на братьев, если бы не цвет волос и глаз. Тот, которого называли Корф, был черноволосый с серыми глазами молодой мужчина, в интонациях, жестах которого ощущалась привычка повелевать, приказывать. Его товарищ, называемый Репниным, был темно-русым парнем с глубокими карими глазами, в данный момент с удивлением смотревшим на своего товарища.       - И давно у тебя мысль о прыжке появилась?       - Отстань, Миш, без тебя тошно, только сны мне снятся нехорошие. Будто машина горит, а мы прыгнуть не можем. Бред какой-то!       Корф устало потер руками лицо, будто умываясь, выпрямился во весь рост и почти равнодушно бросил своему собеседнику:       - Так где штурмана брать будем, а, Репнин?       Михаил, отвернувшись к окну, рассматривал больничный двор и тихо материл и яму, и Шубина, который в эту яму свалился накануне, и корфовские сны, которые имели тенденцию сбываться, и себя, и всех, и вся, и…       - Молодые люди! Если вы сейчас же не перестанете выяснять отношения на повышенных тонах, я попрошу вас покинуть отделение!       Корф и Репнин медленно развернулись, еще не веря, что едкое замечание относится к ним, и уставились на хрупкую барышню в белом халате, которая едва доставала им обоим до плеча, но вид при этом имела грозный и решительный. Маленькая, худенькая, с длинными светлыми волосами, закрученными в аккуратный узел на затылке, девушка строго смотрела на них и изучающе переводила взгляд с одного на другого.       Парни, на секунду забыв, о чем они только что толковали, во все глаза рассматривали стоящее перед ними чудо. Первым в себя пришел Репнин и почти ласково произнес:       - Мы больше не будем, - и расплылся в улыбке.       Корф угрюмо взглянул на своего товарища и, отвернувшись к окну, промолчал.       - Послушайте, милая девушка, - пропел улыбающийся Репнин, - а вы не знаете, когда будут известны результаты исследования нашего товарища капитана Шубина? Мы уже битый час здесь стоим, скучновато тут у вас, строгие все такие, аж оторопь берет.       - Во-первых, не битый час, а всего 15 минут. Во-вторых, вы не в развлекательном центре находитесь, а в медучреждении, а в-третьих, я вам не «милая девушка», а старший лейтенант медицинской службы! Я понятно изъясняюсь?       - Куда уж яснее, - пробурчал Корф, поворачиваясь лицом к девушке, и продолжил, - тогда не будете ли вы так любезны, не милая девушка, а старший лейтенант медицинской службы, сообщить нам, когда же в конце концов будут известны интересующие нас данные?       Последние слова он произнес громко, почти прокричал, вызывающе глядя девушке в глаза. Она спокойно выдержала его взгляд, осмотрела его с ног до головы немного равнодушно, даже с презрением. Корф, который был выше этой пигалицы больше чем на голову, почувствовал себя неуютно, как будто на него посмотрели свысока. И кто? Эта козявка? Подумаешь, старлей! Ему, потомственному летчику, майору, командиру экипажа, который сбрасывал грузы в такие места, что эта крошка, наверное, на карте не найдет, ему будут указывать, как себя вести! Да если бы его отец, генерал авиации Иван Иванович Корф услышал бы эту девицу, то он бы… Черт возьми, его отец точно бы заметил эти синие глазищи, тонкую талию, длинные стройные ножки, а шея… Хм, а пигалица-то хороша! Репнин, поймавший взгляд командира, напрягся и переключил внимание девушки на себя, сделав шаг ей навстречу.       - Анна Николаевна, вас там Мария Генриховна спрашивает, говорит - перелом какой-то сложный.       Та, которую звали, оказывается, Анна Николаевна, а попросту пигалица, стремительно повернувшись ушла, а молодые люди уставились друг на друга.       - Значит, повязочку наложим и в рейс, а?       - Корф, ты сегодня не по феншую встал? Ты чего на девчонку-то наорал? Она не виновата, что Шубин, елки-моталки, в ту яму сгрузился со всем боекомплектом!       - А кто виноват? Кому было мало? Давайте еще по одной, мало того, что сам не уцелел, но и весь наш боекомплект в той яме, мерзавец, оставил! А я смотрю, тебя уже должность штурмана не очень беспокоит, ты девочкой заинтересовался?       - А что? Она красавица, согласись. Или ты ее не рассмотрел? Брось, Володя, девчонка действительно хорошенькая. Интересно, они тут до скольки работают, а? Встретить, проводить, может, в какой кафеюшник завеяться, а там, глядишь, и выйдет что-нибудь когда-нибудь…       - Красавица, согласен, только не в моем вкусе, слишком уж дерзкая, таких у меня и до нее, и после нее не сосчитаешь!       - Володя, когда ты перестанешь относиться к женщинам как к бабочкам-однодневкам?       - Ты прекрасно знаешь, что ни одна из них не достойна лучшего к себе отношения! Посмотри на них, у них же в головах только тряпки, камешки, тусовки, а в глазах кассовые аппараты. Поэтому ни одна из них не заслуживает другого отношения, только и годятся, что на одну ночь, да и то не на всю! И будет об этом!       Репнин собрался возразить, но тут из кабинета вышел, опираясь на костыли, Шубин с опущенной головой и виновато посмотрел на Корфа:       - Прости, командир, но тутошняя докторица мне 2 месяца гипса наобещала, и то не факт, что срастется, о какой-то операции ворковала. Зато сама, сама-то такая хорошенькая, парни, только холодная, как Снегурка! Я бы у такой поболел бы и побольше, особенно если рядышком ее положить!       Шубин картинно закатил глаза и не заметил, как изменился в лице Корф, как судорожно сжались пальцы в кулаки, и стиснув зубы, он прорычал:       - Рядышком? Я тебя так сейчас загипсую, что ты забудешь с какой стороны вообще к бабам подходят!       После чего все трое молча покинули столь негостеприимное отделение.       Александр Романов послушно сидел в машине и скучал. Причем скучал со злостью, костеря про себя и Шубина, сломавшего ногу, и командира, приказавшего сидеть в машине и не высовываться. А между прочим, здесь прямо заповедник какой-то. Женский. И что эти красотки в медицине позабыли? Им бы на подиум, в модели податься, вот одна идет, ё-мое, не идет, а пишет. Романов так низко опустил голову, чтобы рассмотреть ножки очередной красотки, что прикусил язык, ударившись об руль, и уже матерясь чуть громче, попытался увидеть свой язык, который никак не хотел видеться романовскими скошенными вниз глазами. За этим занятием его и застала вся троица, недавно покинувшая отделение белобрысой пигалицы. Тут же в машине провели заседание штаба по вопросу «и че дальше?». Мнения собравшихся разделились не по существу вопроса, т.е. где взять штурмана, а по вопросу поправки здоровья, чувствительно подорванного вчерашним загулом в честь тридцатника того же Шубина. Общим голосованием было решено взять все-таки еще два по поллитра, очнувшийся Романов данное предложение углубил и напомнил, что шубинскую ногу тоже обмыть надо, а то вдруг как не заживет? Корф пить категорически отказался, за что торжественно был назначен вечерним извозчиком. Предложение было принято и, сорвавшись с места, машина унеслась в сторону проспекта.       Через некоторое время Шубина доставили в травматологическое отделение, где ему был наложен гипс. И тут возникла небольшая проблема - контрольный снимок пострадавшей шубинской конечности.       Корф категорически отказался опять встречаться с пигалицей, и сладко улыбающийся Репнин вкупе с Романовым препроводили тепленького Шубина в диагностику. Но тут настроившегося на встречу со своей зазнобой Репнина ждало разочарование - «не милая девушка» старлей Анна Николаевна отсутствовала на своем рабочем месте. Зато лицо Романова блаженно расплылось, когда на фото шубинской ноги вышла посмотреть та самая Мария Генриховна. Стройная, выше среднего роста, с пушистыми каштановыми волосами, собранными в высокий хвост, с огромными почти черными глазами, она внимательно посмотрела сначала на Шубина, покачала головой и перевела взгляд на снимок. Склонив голову набок, она внимательно изучала то, что Романов про себя назвал «не пойми что», потом чудно улыбнулась, сказав, что «травма», как всегда, молодцы, после чего в романовской голове щелкнул рубильник и предохранитель от женщин сгорел раз и навсегда. Он глупо улыбался, щурил глаза и напоследок присел на стул, так как ноги его уже не держали. Правда, на стуле сидел Шубин, но это нисколько не помешало Романову. Мария Генриховна слегка хмыкнула и, развернувшись, ушла в свой кабинет. Шубин прорычал Романову в ухо, что травмированных сейчас будет гораздо больше, после чего тот резво вскочил и не отрывая глаз от двери, за которой скрылась эта дивная богиня, помог товарищу встать и удалиться вон.       Сидеть в машине Корф долго не смог, катастрофически захотелось курить, и он выпрыгнул наружу. Прикурив сигарету, он прищурившись смотрел на небо и гадал, откуда у него взялись эти гадкие сны о прыжке. Когда-то, когда еще была жива мама, он слышал легенду, что у них в роду была не то ведьма, не то колдунья, не то ясновидящая, и у всех потомков периодически возникали пророческие видения или сны. Корфа это совершенно не радовало, но жизнь его сложилась так, что несколько раз его интуиция спасала ему если не жизнь, то репутацию точно. Всю жизнь он хотел летать, своего отца, героического летчика Ивана Корфа он обожал и слушался беспрекословно, легко поступил в училище и чуть не сошел с ума от счастья, когда первый раз поднял тяжелую машину в воздух. Сказать, что это была радость - это не сказать ничего. Корф ощутил свободу! Его перестали смущать земные проблемы, он видел небо и солнце, внизу была темная земля, ленточка какой-то речушки, где-то рядом там внизу жили люди со своими приземленными мыслями и желаниями, а он летел! Машина, послушная его рукам, поворачивалась, как любимая женщина, то одним боком, то другим, поднимала нос, качала крыльями, а ему было этого мало, он хотел кричать от счастья и мчаться по небу все дальше и выше! И даже сейчас, будучи уже успешным профессионалом, командиром экипажа транспортного самолета, поднимаясь в воздух, он каждый раз испытывал чувство необъяснимой радости и променять это на что-то другое он не захотел бы никогда. Экипаж у него был отменный, спетый и спитый, как говаривал его отец, они начинали вместе еще с училища, летали много, в разных широтах, их грузы получали и в тайге, и в тундре, и в пустыне, а какая-то белобрысая девчонка будет указывать ему, Владимиру Корфу, как себя вести.       «Корф, а ну-ка, скажи на милость, с чего это ты вдруг ее вспомнил? Тебе Ольги мало было? Еще хочешь? Истерик, сцен ревности, хлопанья дверьми, чужих окурков в пепельнице? Ты этого хочешь? Ты чуть из армии не вылетел, когда запил, узнав о ее измене. Если бы не имя отца, хрен бы ты сейчас думал, где ты возьмешь штурмана! Так что завязывай с соплями, подумаешь, мало что ли таких, как она? Ну, конечно, если быть честным - мало, глаза у нее добрые и печальные. Что ее так расстроило? А кожа наверняка прохладная, ладошки мягкие и волосы пахнут карамелькой, а… Але, стоп! Соберись, Корф, подумаешь, красотка - ну и что? Не первая и не последняя!»       И тут Корф пропал, потому как предмет его мыслей оказался в зоне слышимости и нежным голоском проворковал в трубку мобильного телефона:       - Конечно, как скажешь. Ты же знаешь, что тебе я отказать не смогу никогда.       Потом она мило рассмеялась, закинув голову чуть назад, и Корф почувствовал, как внутри него закипает вулкан из необъяснимой злости, немотивированной ревности и обиженного самолюбия. Он резко развернулся к говорящей девушке и услышал ее последнюю фразу:       - Конечно, Лиза, мы договорились. Сегодня я буду сидеть дома и смотреть телевизор. Разрешите исполнять, товарищ старшая сестра?       И она процокала каблучками в сторону своего отделения. Ветерок играл ее юбкой под белым халатиком, волосы светились на солнце, и казалось, что она вся соткана из света и легкости.       Корф поймал себя на мысли, что стоит во дворе лечебного корпуса, глупо улыбается, кулаки разжались, а вулкан страстей сдулся как легкий воздушный шарик.