Рисунок кровью

      Изуку придерживает запястье союзника, покрытое гематомами, на весу, аккуратно зажимая артерию двумя пальцами. Взгляд упорно не переходит на лицо подчиненного, словно боясь увидеть сломленный взор или ужасные побои, всматриваясь в испачканные чужой кровью перчатки, частично свисающие с прикроватной тумбочки. Сухие губы беззвучно вышептывают частоту колебаний, изредка дергаясь в нервном тике. И от нового разочарования с губ срывается судорожный вздох.       — Ему не становится лучше, — тихо произносит юноша, повернувшись в сторону Курогири, который разбирается с медицинскими инструментами в темноте, выкидывая окровавленные ткани.       — Наш медик должен уже прибыть, подождите немного.       — Курогири, у тебя же есть опыт в подобных делах. Сам ведь удерживал мою чертову жизнь в мире множество раз. Так помоги и ему, — Мидория пронзительно вглядывается в ядовито-желтый туман, содрогающийся каждую секунду.       — Я не профессионал, но могу с уверенностью сказать, что нужно сделать переливание крови. Кровотечение мы уже остановили, остается только дождаться доктора и подобрать подходящего донора.       — Моя кровь подойдет?       — Определенно нет, — твердо отрезает Курогири. — У Вас, Мидория, переданная причуда и очень мощная природная. Если останетесь живы после того, как Главный узнает о безрассудном поступке, то умрет Шинсо, тело которого не выдержит. Нужен человек, подходящий по резус-фактору, и желательно беспричудный.       — Тога Химико, Еко Тавада, Дзюнъитиро Танидзаки, Кирино Нацуо, Роджия Йоненага, Кобо Абэ и Рюноскэ Акутагава. Думаю, по резус-фактору больше подойдет Тога или Роджия, а полностью беспричудными являются Кирино и Дзюнъитиро.       — Роджия серьезно болен, Кирино подхватила тяжелую инфекцию после огнестрельного ранения. А Тога или Дзюнъитиро, как я предполагаю, прекрасно подойдут. Нужно проверить их совместимость.       — У Дока есть доступ к лаборатории Учителя, пусть направляется туда по прибытии.       — Вы можете остаться в Лиге до утра. Все равно Ваши люди прикрыли отсутствие своего главного в академии.       — Сейчас мне тут нечего делать, — Изуку все же смотрит на бледное лицо союзника в бессознании, поднимая старую ветровку со спинки скрипучего стула. — Нет смысла мешаться во время операции, — он проходит к выходу, все-таки обратившись к старшему союзнику перед уходом. — Реши проблему с освещением, если не хочешь, чтобы Док не попал в вену.       — Вы можете навестить Шигараки, пока находитесь в Лиге, а мы занимаемся с Шинсо, — Туман ухмыляется в душе, когда видит, что равнодушие собеседника на миг исчезает, и тот не решается сделать шаг из медицинского крыла.       — Вряд ли он хочет меня видеть. По последней нашей встрече стало понятно его отношение ко мне.       — Мидория, оставьте юношеский максимализм. Вы даже вернулись в старый дом, лишь бы не находиться в катакомбах. Это не к лицу преемнику Главного. Не стоит стыдиться невольных заблуждений, все-таки мы все люди, которые способны ошибаться. Я объяснил нашим дорогим союзникам, что Вы наговорили глупостей в порыве злости и не более. Так что не стоит показывать им слабость вновь, лучше покажите, что за Вами стоит идти и дальше.       — Насчет Томуры тоже придумал легенду, не так ли? — со злой язвительностью спрашивает Изуку, сжимая кулаки.       — Конечно. У нашего лидера были проблемы с сердцем в последнее время. А в тот день ему особо нездоровилось, чему поспособствовали ранения и заблуждения на Ваш счет.       — Неплохо, но что насчет правды?       — Попытка суицида и помутнения в рассудке.       — Серьезные?       — Я не имел дела с психологическими болезнями, поэтому здесь я абсолютно бессилен и не могу выразить точные границы проблемы. Так же Шигараки применил на себе причуду распада в районе трахеи. И что интересно, Главный разрешил его спасти. Поэтому будьте благодарны Учителю. Хоть состояние лидера крайне нестабильное, — Курогири всматривается в развернувшегося к нему спиной парня, добавляя спокойным голосом. — Дальний отсек северного крыла.       Изуку благодарит с неохотой, все же проходя в зловещую темноту туннеля с некой неуверенностью и сомнениями в душе. Он с трудом вспоминает нужный путь среди множества идентичных, тяжело вздыхая.       Позабытое ощущение медленно восстанавливается в памяти, когда ступаешь по холодным туннелям катакомб, проходя огромное расстояние. Примеси в воздухе сменяются низкими температурами и обратно в зависимости от нахождения в определенной части убежища. А иногда каменная крошка осыпается на землю, частично попадая в темные волосы или на напряженные плечи. Изуку принимает как должное, что пробитый ранее глаз видит намного хуже, чем здоровый, но не замечая явную нервозность в собственных движениях.       В медицинских отсеках значительно теплее, и воздух не является слишком затхлым. Если северное крыло всегда отличается мертвецким холодом, то сейчас только необыкновенной тишиной. Ногами ощущается приятное тепло, скользящее из темных «палат», где нет ни единой души, что кажется неестественным, поскольку холодный воздух всегда тяжелее и находится ближе к земле, а не наоборот. Но юноша ступает в глубину, скрывающую за собой последний отсек.

Жутко, что человека изолируют кардинальными способами, оставляя мучаться с личными проблемами в одиночестве и темноте.

      Шигараки, словно сломанная игрушка, упирается спиной в стену, выложенную темным кирпичом, склоняя голову на бок. Блеклые глаза пусто наблюдают за худой крысой, замеревшей на металлическом столе с украденной едой. Животное дергается из-за прихода второго человека, убегая в темноту медицинского крыла, будто боясь, что могут отобрать единственный кусок пищи. Но мужчина с пепельными волосами и равнодушием в глазах только смотрит на тарелку, откуда вновь стащили черствый ломтик ржаного хлеба, покрывшегося со временем тонким слоем плесени, и ничего не предпринимает.       Мидории не по себе от увиденной картины, от которой даже дышать становится труднее. Глаза скользят по кривой фигуре лидера, с ужасом замечая болезненную худобу, перевязанные пальцы сложным способом, исключающим возможность использования причуды, шею, покрытую грязными бинтами, и синяки, выглядевшие жутко на торчащих из-под черной кофты костях. Он боится нарушить тишину, аккуратно присаживаясь на край скрипучей кровати, не обратив на себя чужое внимание.       Душа тонет в тишине, затягивая в круговорот нежеланных эмоций. В старом отсеке настолько тихо, что рассеянное внимание цепляется за любые звуки: в голове слышится шум крови, словно телевизионные помехи; в дальних углах, затянутых непроглядной тьмой, разносятся еле уловимые скрипы и треск надломившегося сухаря; странные стучания начинают пугать, поскольку неизвестен их источник, будто внутри черепной коробки. Но тогда сколько времени прошло? Или это слышится только Томуре?       Шигараки двигается немного в сторону, приподнимая слегка голову, после чего шейные позвонки сразу отдают острой болью по всему позвоночнику и мышцам. Но для него подобное кажется пустяком, слишком однообразная боль, даже скучно. Вот только жутко неудобно, когда инстинктивно упираешься в тонкий матрас ладонью, а она перевязана неудобным способом, из-за чего сустав не выдерживает нагрузки. Изуку молча наблюдает за действиями лидера, не собираясь облокачиваться на холодную стену, держа спину в напряжении.       Складывается ощущение, будто остатки «силы» очень медленно ускользают, как песок сквозь сжатые пальцы. Возможно, название внутреннему ощущению «жизненная сила» или же — время, характеризующее продолжительность моральной жизни. Но что удивляет, так нет чувства, когда душа истончается в пустоту. Будто отдаешь вновь отбитый осколок от самого себя другому человеку, а не бездне. Но Изуку принимает это на подсознательном уровне, уделяя больше времени концентрации на близком человеке, и обида робко отпускает сердце из железных тисков.       Костлявая щиколотка старшего находится рядом с опущенной на матрас ладонью пришедшего, чего оба сначала не понимают и даже не замечают. Для Шигараки еще никогда не было настолько комфортно молчание, хоть и не сразу он заметил вошедшего союзника. Поэтому лидер хочет повернуть голову, чтобы увидеть изумрудные глаза. Или убедиться, что происходящее является реальностью. Все-таки шутки больного разума слишком жестокие — очень больно осознать, что человек, которого ты ждешь, обычная иллюзия. После осознания надежда осыпается на глазах, и ты понимаешь, что окончательно сходишь с ума, а пути назад уже нет. А имея с болезнью еще не так много осознанного времени, трудно отличить подделку от настоящего, только если фальшивка не ужасает одним видом до рвотных спазмов. Образ «Изуку» иногда пугал сильнее любых убийств, особенно, когда он являлся мертвым, и в подобных картинах ужасает больше не изуродованный труп перед глазами, которого на самом деле нет, а осознание, чего именно Томура желал союзнику в порыве злости. Смерти, которая теперь преследует в кошмарах.       Но во взгляде напротив видна настоящая жизнь. И в увиденном убеждает целый белок поврежденного в прошлом глаза, когда в обмане сознания на месте глазницы красовалось отвратительное месиво. Губы дрожат в еле заметном шепоте, отчего сухие до безобразия губы растягиваются и трескаются до кровавых трещин.       Мидория хмурится, открывая стеклянную бутылку воды, и невольно приближается к старшему, поднося к потрескавшимся губам горлышко. Вода начинает медленно литься по огрубевшей коже, все же попадая частично в рот, поскольку у Томуры нет сил сопротивляться. Бледно-алые глаза всматриваются в душу, и Мидория поддается порыву, проведя по безобразным губам кончиками пальцев. С легкой примесью крови капли скатываются по коже, а юноша опускает с разочарованием плечи, ведь не почувствовал тактильных ощущений из-за старых травм. Он только стирает костяшками мокрые дорожки с серой кожи, продолжая находиться рядом, что является важным моментом в жизни обоих.       — Долго не протянешь, если не будешь ни пить, ни есть, — жалостливый взгляд скользит по черствому хлебу, лежащему на металлическом подносе рядом с водой, возвращаясь вновь на «собеседника».       — Хорошая идея, — Шигараки сразу же жмурится после озвученных слов из-за боли в горле и легкого шока, ведь не разговаривал уже много дней. А некоторые слоги и вовсе тонут в хрипе, и произнесенная фраза становится непонятной. Но Мидория догадывается, что могли ему ответить, поэтому устало вздыхает.       — Вообще… я понимаю, как тебе пришлось тяжело. Тебе скоро двадцать три года, почти двадцать лет в Лиге… Звучит как приговор. Да, организация является нашим домом, но это так ужасно. Я еще не прожил в злодейском обществе и десяти лет, а чувствую себя дряхлым, уставшим и умирающим стариком со всеми этими переживаниями. Ты же провел здесь всю сознательную жизнь… даже не удивительно, что ты в подобном состоянии. И не удивляет меня то, что ты привязался ко мне. Просто я был единственным, приближенный к твоему возрасту, находясь рядом с тобой. Это сейчас здесь много людей, а раньше всего лишь с десяток, — с грустью шепчет Изуку, смотря расфокусированным взглядом точно не на человека, кому сейчас и открывает печальные мысли. Но тихие слова все равно звучат оглушающе в гробовой тишине.       — Первое убийство… — с трудом произносит Томура с некой задумчивостью, но начиная тяжело дышать. — Единственное, что помню с первых лет с тобой. Только одно убийство… твое убийство… Как ты зарезал насильников и плакал, словно ребенок. Это было мило, — уголок губ слабо дергается вверх, и Мидория удивленно смотрит на старшего, сглатывая горький ком из-за отвратительных воспоминаний. — Но… у меня сорвало крышу, я помню. Твой образ, утопающий в чужой крови… так прекрасно. И я не сдержался. Ты начал избегать меня после той мерзости, даже спал не пойми где, чтобы не оставаться со мной в одной комнате. А дальше снова пробел в воспоминаниях… Мне жаль, Изуку.       Мидория долго смотрит на прикрытые веки, которые рассечены старыми шрамами от ногтей, затем аккуратно упирается затылком в костлявое плечо и спиной в выпирающие ребра. Отросшая прядь пепельного цвета касается веснушчатой щеки, хоть и самих веснушек почти не видно из-за их блеклости. А старший, поддавшись моменту с атмосферой, закрывает глаза и склоняет голову, упираясь в чужую макушку.       — Знаешь, а убийство — это не первое воспоминание. Первая встреча в старом госпитале… Было холодно в тот день, здание оказалось заброшенным. Меня тогда Курогири встретил и провел к вам. Познакомил с Тору, Фунджи, тобой. Ты еще злился, что Учитель взял себе второго ученика и исчез на несколько месяцев. Я боялся тебя в первое время и ненавидел, когда ты позволял себе говорить ужасные слова. А ты бесился, потому что я постоянно мямлил и боялся громких звуков с резкими движениями. Ведь злодеи себя так не ведут… Но сам голодал, лишь бы не есть готовку Курогири. Именно тогда ты еще больше пристрастился к сигаретам, из-за чего вся одежда пропахла табаком. Затем выпал первый снег, чистый и холодный, но у нас с тобой не было зимних курток, лишь старые ветровки. Тебя лихорадило жутко, поскольку в госпитале появились сильные сквозняки, но ты делал вид, что все нормально. А у самого пот стекал по вискам, щеки полыхали, даже причуда давала сбои. Но в тот день мы должны были возвратиться в катакомбы, поэтому ты продолжал молчать, чтобы не разочаровать Учителя. Только потом случилось убийство…       Томура молча слушает, медленно приоткрывая глаза и разглядывая темноту после ярких изображений прошлого. Но взгляд уже в какой раз цепляется за изуродованные руки союзника, поскольку рукава рубахи закатаны до локтей, потому что не перед кем скрываться. Мужчина приоткрывает губы, замирая на пару мгновений, почувствовав на мгновение легкий запах медикаментов от чужих прядей, но после все же спрашивает сиплым голосом:       — Это я сделал? — Шигараки хочет дотронуться до шрамов, чтобы проверить подлинность реальности, но собственные руки до сих пор крепко перевязаны, сковывая свободу действий.       — Нет, — подобие смешка вырывается из груди, и Изуку поднимает взгляд на лидера, — это не ты. Я сам испортил все, совершив фатальную ошибку. Поэтому Учитель меня наказал. Но шрамов от тебя все равно много. К примеру, увечье под ребрами благодаря твоей чудной причуде, — с язвительностью проговаривает последние слова юноша, невольно положив ладонь на свой торс поверх сероватой рубахи. — Или выбитый зуб при нашей первой ссоре. Тогда было довольно обидно и больно… Иногда болит шрам на затылке после твоего нервного срыва, когда ты меня приложил головой о пол, но благо его не видно за волосами, как и сошедших синяков с шеи… Тогда приходилось перед Тошинори постоянно носить чертов шарф. Но вот эти шрамы самые запоминающиеся, — Изуку слегка тянет за сероватый воротник, оттягивая плотную ткань рубахи и открывая вид на трапециевидные мышцы спины, где находится слабо заметная россыпь ожогов от сигарет. — Как же я тебя хотел убить после твоих идиотских выходок, — беззлобно говорит парень, холодно глянув в блекло-алые глаза.       — Помнится, ты мне тоже разбил голову и пробил ладони ножом. Хотел мне еще пальцы отрубить… Жаль, что все-таки не решился. Хотя бы избавил меня от убогой причуды.       — Вряд ли бы я смог совершить настолько жестокий поступок, лишив лидера причуды, — шепчет Изуку, начиная слегка хмуриться из-за многочисленных мыслей и вновь прижимаясь черепом, но уже в изгиб чужой шеи, ощутив неприятный запах, смешанный с кровью. — Мне жаль тебя… Мне вправду жаль тебя…       — Меня? — Томура сдавленно кашляет из-за собственного смеха, жутко улыбаясь растрескавшимися губами. — Жалей себя, Изуку… Я сдохну, возможно, через пару лет. И стану наконец-то свободным. А ты будешь мучаться годами. Ну, а если не повезет, придется терпеть злодейское дерьмо не одно столетие. Ты будешь являться продолжением Учителя, неся чужую идеологию в себе и выполняя приказы, даже если будешь желать другого. Потому что у нас с тобой не хватит духу пойти против Главного. Он нами «дорожит», но если понадобится, задушит собственными руками. Ему не нужен преемник, который еле дышит, поэтому Он тебя не отпустит… Можешь сказать спасибо своей уродской причуде, которая даже не позволит покончить с собой. Учитель выбрал в наследники тебя, и мы оба знаем почему, поэтому будь осторожен… Мне до сих пор является в кошмарах тот день, когда Он убил тебя, — Шигараки с ужасом наблюдает, как Изуку резко поднимается, запустив одну ладонь в темные волосы, вскоре поворачиваясь к нему со страхом в глазах.       Напряжение от близости с другим человеком резко слетает с плеч, отчего юноша глубоко выдыхает, сглатывая ком в глотке, но сильнее сжимая собственные волосы. Больше нет страха в душе, граничащего с легким наслаждением, вот только дикая паника ударяет по всей нервной системе.       — Не хочу, — шепчет юноша, закусывая губу. — Я не хочу больше ни жить, ни быть в Лиге. И как бы ты не противился, для меня все равно нет места в геройском обществе. Его уже нигде нет. В последнее время становится только хуже… Хитоши не сделал ничего, чтобы с ним так жестоко поступили! А чертов Бакуго теперь знает о моей настоящей сути… Отвратительно. Лучше бы моя причуда никогда не пробуждалась, и я остался беспричудным мусором!       — Так тот взрывной ублюдок знает, — Томура сжимает челюсти, но не сильно, поскольку сил в организме совсем немного. — Можешь попрощаться с ним нахрен, его точно убьют.       — Нет, никто не умрет. Я устал постоянно терпеть. И больше не собираюсь отыгрывать чужие роли, — будто бы с ядом во рту чеканит злодей, отпуская несколько сжатых прядей, но сжимая кулаки до слабой боли в костях. — Если мне суждено жить на Земле множество лет, то поменяю все к чертям. И я не хочу, чтобы ты мучился до самой смерти, поэтому, прошу, сделай то, о чем я попрошу в следующий раз. Тебе это покажется абсурдным и мерзким, но появится шанс спасти самого себя.