Рисунок кровью

      В сумку летят стопки бумаг, и некоторые листы мнутся под весом, загибаясь в уголках. На них падает толстый блокнот, исписанный от первой странички до корки, как и старая ручка, в которой осталось незначительное количество чернил. Изуку лихорадочно облизывает обсохшие губы, чувствуя противно солоноватый привкус. Он тянется к небольшому тайнику под кроватью, из-за чего таблетки глухо перекатываются по стеклянным стенкам бутылька. Пальцы робко скользят по янтарному украшению, плавно переходя на цветную фотографию, где запечатлена молодая мать с ясным взором и счастливой улыбкой. Губы трогает измученная улыбка, которая никогда больше не будет походить на детскую наивность из прошлого. Парень медленно надевает кулон на шею, затем пряча снимок во внутреннем кармане толстовки на уровне сердца, находясь в темноте собственной комнаты. Чернота совсем не давит, наоборот, помогает немного успокоиться, вдохнув полной грудью, охлаждая разум.       Подрагивающая ладонь сжимает ткань чужой футболки, отчего появляется желание провести по ней пальцами без перчаток, но в сознании всплывает перекошенное в отвращении лицо лидера, кому и принадлежит на самом деле вещь. Даже измученная тень улыбки исчезает в одночасье, приобретая холодное равнодушие. Юноша грубо задвигает вещи обратно под кровать, поднимая серую сумку и закидывая ее на плечо, но перед тем, как выйти в туннели катакомб, встречается со слегка испуганным, совсем замученным Шигараки. Обкусанные губы с шрамом нервно вздрагивают несколько раз подряд в жалких потугах, но Изуку не понимает, что до него хотят донести. Сердце до сих пор гложет лютая обида, которая направлена не только на союзника, но и на себя самого — ведь большая часть представляет из себя гнилое самоедство.       — Изуку… — тихо бормочет мужчина, глубоко вдыхая воздух с примесью дешевой выпивки.       — Я поживу у себя дома, возможно, с неделю. Не беспокойтесь, лидер, я не оставлю свои прямые обязанности.       — Что за чушь… Ты не сделаешь и шагу из катакомб, я не позволю!       Мидория будто бы не слышит брошенные с желчью слова, желая уже привычно натянуть капюшон и уйти, чтобы все наконец-то прекратилось. Но вновь ему мешают, и на этот раз уже Курогири.       — Тебе же не позволено здесь находиться, — с легкой ухмылкой говорит юный злодей, немного повернувшись, ведь Туман появляется позади него, бесшумно выходя из портала.       — Мне позволил Главный, потому что нужно выполнить поручение. Ваше лицо… — мужчина наигранно кашляет в кулак, присматриваясь ядовитым взглядом подрагивающих желтых глаз к кровавым разводам на бледных скулах и страшной ране, которая до сих пор немного сочится темными ошметками крови. — Позвольте помочь. Регенерация, конечно, поможет восстановиться, но ранение очень серьезное, поэтому нужно обработать.       Мидория смотрит на союзника одним глазом, когда второй плотно зажмурен, но все равно слегка подрагивает. Из-за отсутствия половины глазного яблока веко немного прогибается во внутрь, придавая лицу легкую деформацию наравне с прожженной кожей вокруг глазницы. Парень раздумывает несколько долгих секунд, опуская сумку на пол и молча присаживаясь на край скрипучей кровати, пытаясь не обращать внимание на пристальную заинтересованность со стороны лидера. Пальцы Курогири становятся более человеческими, натягивая верхнюю потемневшую кожу века и приоткрывая вид на жуткое зрелище изуродованного тела изнутри. Густая субстанция стекает со стеклянной склянки прямо в глазницу, впитываясь в каждую поврежденную клеточку молодого организма. Юноша из последних сил пытается не закрыть глаза, ощущая, как старший союзник начинает надавливать сильнее, и поэтому прогибается в пояснице, сминая пальцами серую простынь под собой. Частое дыхание срывается с подрагивающих губ, а неприятный запах медикаментов, смешанный с гнилью, бьет по обонянию слишком сильно, отчего чувство тошноты железными тисками сжимает желудок. Хочется оттолкнуть от себя единомышленника, впившись пальцами в глазницу, а после выскрести прожигающую черноту из себя.       Отвратительное давление вскоре исчезает, и Изуку резко опускает голову, зажимая больной глаз куском чистой марли, которая быстро пропитывается гноем с ошметками свернувшейся крови и слезами. С уголков глаз стекает угольно-черная жижа, пропитывая собой тонкую кожу рядом. Поэтому Туман делает перевязку на скорую руку, после прикрывая выделяющиеся бинты тем, что вытягивает темные пряди из-под светлой ткани и неумело роняет их поверх перевязки. Парень пытается сфокусировать взгляд, мутно смотря вперед, и ненавистное пекло сменяется желанной прохладой, ускоряя регенерацию.       — Главный приказал передать свою разработку, когда причуды сольются воедино, — Курогири наблюдает за медленно поднимающимся парнем, которому трудно в первые мгновения ориентироваться в пространстве, и, заметив более осознанный взор, протягивает нечто непонятное, завернутое в шелковый платок. — Это поможет избежать серьезных последствий и основательно подготовит организм к использованию измененной причуды.       Шигараки смотрит со страхом, как Изуку тихо благодарит его помощника, а после исчезает в густом дыме чужой причуды, растворяясь вместе с ней. В памяти откладывается изнеможденный силуэт с темными волосами, перепачканными в крови, бледное лицо в кровоподтеках, из-за чего редкие веснушки хотя бы выделяются, и взгляд, полный отчаяния. Нервозные движения добавляют картину, и в грязном воздухе виснет аромат безнадежности. От нее тошнота застревает в глотке, и легкие наполняются бурлящей гнилью, мешающей сказать хоть слово. Так невыносимо постоянно видеть спину близкого человека… Но Мидория вновь уходит, и в голове заседает фраза, вырвавшаяся в пылу гнева, когда он кричал парню перед подчиненными, чтобы тот сдох. Какие же противоположные слова люди говорят дорогим людям…       В комнате становится слишком одиноко после исчезновения последнего темно-фиолетового сгустка, отчего сердце болезненно щемит. Томура идет на ватных ногах, еле перетаскивая конечности, а осколки от разбитых бутылок, валяющихся здесь уже давно, впиваются сквозь тонкую подошву стертой обуви. Мужчина ударяется о грязную стенку, тихо воя, а перед глазами всплывает яркая картина мертвого товарища с пробитой грудиной. На губах возникает фантомное ощущение рвоты, а в голове чужая кровь все стекает и стекает по острым камням, почти достигая ног случайного свидетеля. Красная жижа ужасно бурлит, будто бы прожигая серую кожу, и дикий вой становится намного громче. Шигараки бьется головой о холодную стену, забиваясь в привычное место в углу. Голос быстро хрипнет, поэтому часть катакомб наполняют жуткие крики. Воздух из легких выходит со свистом, и злодей заходится в страшном кашле, ощущая ненавистное жжение и задыхаясь. Малахитовый взгляд преследует даже при зажмуренных глазах, сводя его с ума и заливаясь кровью, поэтому мужчина начинает орать через раздирающей горло приступ.       — Я виноват… Я! Нет, нет, нет! Виноват, ты виноват… Заткнись! Я сказал заткнуться! — Шигараки сильно бьется головой, ощущая на губах вкус крови с потом и грязью, а сердце изнывает от боли из-за желания вернуть все обратно. — Виноват… я… все разрушил… сломал… ничтожество… пожалуйста, умри… Это ты должен сдохнуть, а не Изуку.       Томура медленно сползает на пол, упираясь в него щекой и отшвыривая от себя острые осколки. Пальцы начинают немного кровоточить, и мужчина ведет ими по шее, используя крупицы причуды. И уже через мгновение по седым волосам стекает темная кровь, а по вискам скатываются слезы. В комнате расцветает мертвая тишина, и только пальцы продолжают дрожать, окрашиваясь в красный.

***

      Тишина старого дома разрушается обыденными звуками с приходом хозяина. Изуку по старой привычке роняет сумку на пол рядом с дверью и небрежно скидывает обувь. Проходя через гостиную, он слышит, как на кухне редко капает вода из крана, да ступеньки, ведущие на второй этаж, скрипят под его весом. Атмосфера тягуче-ленивая, словно тут время совсем остановилось после смерти больной женщины.       Старомодные занавески развеваются от дуновения свежего ветра, а на последних ступеньках лестницы ощущается тонкий аромат медикаментов, до сих пор не выветрившихся из пустого дома. Мидория достает ключ от своей комнаты, но в последний момент поворачивается, взглянув на приоткрытую дверь матери. Нервно сглотнув, парень начинает поверхностно дышать и невольно надавливает на ручку дрожащей ладонью, заглядывая в чужую комнату. В первую очередь в глаза бросаются кровавые пятна с разводами на половицах, которые долго пытались оттереть, но следы все равно отчетливо заметны. Капельница, оборудованная специальным аппаратом, стоящим внушительную сумму, вызывает ненавистную тошноту одним только видом и жгучее отвращение.       Юноша отворачивается, игнорируя легкий запах лекарств и химических средств, пропитавший комнату насквозь, ведя ладонью по сероватому постельному белью, от которого сильно пахнет стиральным порошком. На деревянные половицы падают излишки одежды с глухим стуком, как маска с перчатками, да толстовка с алым поясом. Изуку только достает фотографию, аккуратно уронив голову на подушку, чтобы не чувствовать лишней боли, вдыхая отдушку полевых ромашек. Запах немного пьянит, но прохладный воздух из приоткрытого окна помогает равномерно дышать.       Парень разминает немного ладони и пальцы, ощущая, как шрамы с мозолями отвратительно натягиваются от привычных действий. На ощупь кожа до дури грубая и неприятная, но ему уже все равно. Мидория попросту не помнит, что когда-то она была нежной и приятной, очень чувствительной, не покрытой кровавыми надрывами и ранами, а шрамы не пересекали уродством. Будто бы он всегда был испорченным, неся на себе страшную память прошедших времен.       Пальцы сильнее сжимают край фотографии, и темные глаза начинают немного слезиться, как бы юноша не старался сдержать слезы. Ведь Инко на изображение очень красивая и счастливая… Мягкие, совсем идеальные черты лица выделяли носительницу особенностью среди сверстниц. На светлой коже чуть ли не молочного оттенка улыбка смотрелась очень искренне, аккуратные ямочки придавали миловидность. Нежный голос со смехом внушал доверие и располагал к себе — многое в девушке делало ее подобием ангела. Даже насыщенного цвета волосы, пряди которых ребенок постоянно сжимал детскими ручками, ощущая их мягкость. А те всегда аккуратно лежали на плечах или были убраны в красивые прически со шпильками. На чердаке до сих пор лежат сохранившиеся украшения, которые еще не затерялись со временем. Вот только им придется еще множество лет пылиться в старых коробках.       Изуку ощущает досаду, что совсем не унаследовал материнскую внешность, приобретя только отголосок цвета волос и глаз. Хотелось бы быть похожим на родного и самого близкого человека, а не перенять черты равнодушного отца. А еще быть рядом с любимой матерью, какие бы рамки их не ограничивали.       — Прости, мам, — сквозь слезы шепчет юный злодей, невесомо проведя распоротыми пальцами по фотографии. Словно он виноват в случившемся с Инко много лет назад.       Мидория откидывается на мягкую подушку, вновь чувствуя горечь потери. От воспоминаний всегда больно, совсем невыносимо. Обычно люди со временем переживают душевную рану, медленно и постепенно возвращаясь к нормальной жизни. Но как же это трудно для Изуку. Отпустить то, чем живешь — нереально. Каждый чертов день испытывать жестокость мира… или людей?       Думаешь, что привык, наконец-то добившись того, к чему стремился — стать черствым стратегом, достойным преемником Учителя, перестать гнить в душе с каждым днем все сильнее и надеяться, что больше не откроешь душу людям, которые отравляют жизнь. Но вновь плача или разбивая кулаки об стену из-за очередного срыва, понимаешь, что все летит к чертям, а ты не перестаешь дрожать благодаря расшатанным нервам… Пальцы сжимают наволочку до хруста ткани, пока та медленно намокает от ненавистных слез, и губы тихо нашептывают простую истину… Банальные ошибки, свойственные людям, мешают добиться цели. Когда решаешься помочь, отходишь от плана в угоду другого человека, сохраняешь жизнь, желая лишний раз не убивать, привязываешься к определенной личности, больше не представляя без нее жизнь, или помогаешь — все перечисленное является для человека нормальным, но не для злодея, не для Изуку и точно не для преемника Главного.       Потому что Мидория не свободен. Жизнь, судьба, амбиции, надежды и желания не принадлежат ему. На все влияют другие. Даже выстраивая грандиозные планы и успешные миссии, запоминая огромное количество информации, разрывая мышцы от сумасшедших нагрузок, ломая кости из-за чужих причуд… а самое главное, что каждый раз приходится ломать себя… Он не знает, ради кого? Ради чего? На него повесили ярлык труса, предателя, морального урода, не желая взглянуть на ситуацию с его стороны. Он желал отомстить героям, но теперь отыгрывает роль добродетеля. Тогда зачем пустые слова с фарсом? А это притворство? Ему дали, чуть ли не позволили наслаждаться иллюзией, будто он сам вершит свою судьбу и является кукловодом. А из-за пыли в глазах так трудно увидеть нити на собственных запястьях, тянущиеся вверх. Для Изуку с самого начала были интересны только два пункта, которые представляют из себя обычную месть и изменение мира. Но если подонки, почти убившие молодую девушку с ребенком, давно разлагаются на помойке, то что насчет мира? Подросток попросту не заметил, как амбиции со временем подстроились под чужие. Отвратительная манипуляция с враньем… Злодеи? Герои? Да кто они черт возьми?!       В равной степени среди двух сторон есть и как хорошие, так и плохие люди. Тогда зачем их делить? Почему человек, который спас нуждающегося, не достоин звания «героя», если не получил должного образования и не устроился на данную профессию? А злодей, оберегающий близкого, спасая от бед? Зачем вот так грубо нарушать баланс? Один поступок люди трактуют по-разному, из-за чего понятие «добра» сразу же разрушается. Поэтому… может, есть третья сторона? Та, на которую обращают внимание меньше всего, жутко недооцененную… Возможно, не нужно выбирать между двумя понятиями, ограничивая жизнь данным выбором.       И разве можно делить сложное или даже пытаться это совершить? Разве это не серьезная ошибка для мира, медленно разрушающая население? Ведь слабые люди, не выдержавшие груза ярлыка, могут смириться. И люди точно не одногранны, чтобы делить их так просто.

***

      Усталость берет свое, одолевая уставший и изнеможденный организм оковами сна. Слезы вскоре высыхают на бледных веснушках, хоть мокрые ресницы все равно подрагивают под пеленой кошмара.       Обычно сновидения являются безопасным местом, когда можно отдохнуть и набраться сил, но не после слияния двух причуд в организме. Один За Всех ведет себя странно, искажая собственную реальность. Черный ветер дрожит, окутывая тело и сознание нынешнего владельца, делая образы предыдущих совсем размытыми, непонятными и устрашающими. Чужие глаза горят в темноте золотым огнем, впиваясь в парня изучающим взглядом, словно пытаются увидеть спрятанное внутри души. Один предшественник даже тянется к быстро бьющемуся сердцу, но не может достать до живого. Некая сила пресекает любые попытки, заставляя наблюдать со стороны и шипеть от бессилия. А Изуку уже не может здесь находиться, поскольку хочется быстрее покинуть удушающее место, или хотя бы чтобы пропала сгущающая чернота, и стало как раньше — спокойно, светло на душе и без беспочвенной паники.       Изумрудные глаза распахиваются, сразу же направляя взор к потрескавшемуся потолку. Сердце гулко бьется в грудной клетке, а по вискам стекает холодная испарина. Телефон тихо вибрирует в старой толстовке, сообщая о пришедших сообщениях, но Изуку не обращает внимание, перешагивая одежду на полу и направляясь на кухню из-за сильной сухости во рту. Вот только дисплей все загорается, высвечивая диалог с подчиненным.       Хитоши Шинсо: «Мидория, здравствуйте… Возможно, я Вам помешал, но моя обязанность ввести Вас в курс дела.»       Хитоши Шинсо: «Включите новости, Вам нужно это увидеть… Не знаю, этого ли Вы добивались, но скандал разрастается все сильнее, дело дошло до федеральных каналов.»       Хитоши Шинсо: «Вам не обязательно отвечать, просто будьте в порядке… Я соберу для Вас информацию и отсортирую ее. Главное — не совершите нечто ужасное… Будем ждать Вашего возвращения, Мидория.»