Рисунок кровью

      Воздух пропитан крепким алкоголем и сигаретным дымом, дышать совсем тяжко.       Отвратительная смесь обволакивает с головой, впитываясь в каждую частицу, и в темноте подобное терпеть невыносимо, поскольку обоняние более чуткое после утраты зрения — глаза еще не привыкли к отсутствию освещения.       Изуку оттягивает черный галстук, избавляясь от удавки и не понимая, как здесь можно находиться.       Он проходит вглубь, медленно разглядывая родную комнату, но невозможно четко разглядеть хоть что-нибудь благодаря густой темноте и мутной пленке перед глазами. Юноша морщится, потому что запах приобретает крайнюю остроту, омерзительные нотки, и замечает тлеющую сигарету рядом. Неохотно подходя ближе, Мидория даже во рту чувствует отвратительную горечь, но лучше видит очертания единомышленника, усевшегося в грязном углу.       — Томура, — сипло зовет младший злодей, нервно ожидая внимания.       Шигараки вновь делает слабую затяжку. Кажется, тело действует на автомате, чтобы не сдохнуть. Совершенно пустые глаза, направленные вглубь темноты, почти не моргают, из-за чего глазные яблоки набирают нездоровую красноту, сливаясь с радужкой. Кожа более серая, сухая и совсем безжизненная, что придает молодому мужчине безобразную старость. Изуку плохо видит ободранную в кровь шею под отросшими до плеч пепельными волосами, которые ложатся на раны грязными патлами, но увиденного вполне хватает, чтобы сначала от злости прокусить губу, а после грубо позвать снова:       — Томура, да посмотри ты на меня!       В ответ лишь ненавистная тишина, рвущая сердце, и судорожный вздох застревает в глотке.       Сигарета продолжает тлеть, медленно осыпаясь на кисть человека, грязную одежду, а после обжигая легкие сизым ядовитом дымом. Изуку сжимает ладони в кулаки, впиваясь ногтями в грубую кожу, и со злостью пинает рядом стоящие бутылки от дешевой выпивки. Он загнанно кричит, и голос в данное мгновение настолько сломленный и пропитанный болью с печалью, что парню становится дурно от себя самого.       Бутылки разбиваются о стену, падая осколками на пол, темная жидкость разливается, пропитывая пыль и воздух алкоголем. Дышать еще труднее, но юноша продолжает смотреть на лидера, сжимая челюсти до давящей боли в черепе.       Мидория чувствует адскую горечь во рту, но не от внешних факторов, душевная боль сжимает в бездушных объятиях. Невыносимо, жутко, страшно — чувства душат с каждой секундой сильнее, не давая всплыть на поверхность, чтобы сделать желанный вдох. Он прикрывает глаза, а ногти больше не впиваются с безумной яростью в ладони, но на коже все равно красуются кровавые отметины.       Когда же закончится ненавистный мрак? Существует ли выход? Будет ли конец боли? Невыносимо, пожалуйста, дайте шанс на жизнь.       — Прошу, — совсем тихо шепчет парень, еле шевеля обкусанными губами.       Больше невозможно терпеть. Груз вновь давит, убивает. Разум затмевает темная пелена, и Изуку смотрит диким взглядом, впиваясь дрожащими пальцами в черную кофту, пропитанную сигаретным дымом.       — Посмотри, — безумно шипит юноша, что даже старший поднимает опустошенный взгляд на малахитовые глаза, — в кого ты, блядь, превратился, сука?! Ничтожество! Жалкое ничтожество! Ты чертов трус!       Шигараки чувствует страшную боль в затылке и некий страх, сжимающий грудную клетку железными тисками до сдавленных легких. Горячая кровь неприятно стекает по шее и позвонкам, заставляя выронить сигарету и зашипеть. Мидория только сильнее сжимает окровавленную шею, которую сотни раз раздирал собственный хозяин в новых приступах, и с силой прикладывает союзника головой о кирпичную стенку.       Перед алыми глазами темнеет, страх основательно оседает внутри неприятной ношей, будоража рассудок.       Томура цепляется за белый воротник дрожащими пальцами, пытаясь оттолкнуть парня, но понимает, что слабее, поэтому липкий страх толкает на безрассудный поступок. Он желает перенять инициативу, не обращая внимание на разбитый затылок и кровь, медленно стекающую по спине, но понимает, что опрокинуть союзника удалось лишь с чужого позволения.       Лидер сжимает на шее обожженные пальцы, о которые постоянно тушит сигареты, оставляя кривые ожоги поверх старых. Мерзкая мысль заседает в голове: сжать все пять пальцев и убить причудой человека, с которым они столько лет прошли вместе.       — Ну же, убей меня, — с грустной иронией просит Изуку, разглядывая изуродованное лицо.       Сухие губы вздрагивают, затем их сжимают до легкой боли, и Шигараки сильно хмурится. Мидория же спиной чувствует отвратительный холод и то, как одежда медленно пропитывается пролитым алкоголем, а мелкие осколки глубже впиваются в плоть. Но он все равно спокойно смотрит на свежие и старые увечья лидера, ужасаясь сумасшедшему количеству, и от горького, как чужие сигареты, осознания внутри неприятно ноет сердце. Каждый шрам, рваная рана или царапина на родном лице, шее заставляют сжимать челюсти сильнее.       Томура отдергивает пальцы от горячей плоти, боясь разрушить, и губы изгибаются в страшном коктейле эмоций. Он, словно ребенок, поджимает ладони к груди, пряча лицо за длинными прядями, будто желает спрятаться от жестокого мира.       — Почему… Зачем тебе быть героем? — жалобно шепчет старший, и в надломленном голосе отчетливо слышна дрожь, заставляющая судорожно вздохнуть второго злодея.       — Я не герой. Я не герой, — испуганно повторяет юноша, упираясь в чужие плечи, чтобы привстать и заглянуть в глаза. — Не говори подобного, прошу.       — Врешь, — только и может выдавить из себя Шигараки, начиная сильнее сутулиться.       Изуку не может подняться, не спихнув с себя тяжелое тело, поэтому, боясь навредить союзнику в шатком душевном состоянии, откидывается обратно на ледяной пол, не сводя с него взгляда. Соленые капли падают на черный жилет, ведь старший склонился над юным телом, роняя горькие слезы и лихорадочно вздыхая. Мидория неуверенно стягивает перчатку, без которой не ощущает себя в должной мере, и робко ведет по щеке, покрытой мелкими рубцовыми шрамами, но почти не чувствует касания из-за пониженной чувствительности в ладонях, особенно в кончиках пальцев.       Вот только все равно ощущается тепло человеческого тела, что удивляет до глубины души. Или у Томуры попросту жар? Ему настолько плохо? Изуку слегка морщится, аккуратно очерчивая острую скулу, стирая мокрые дорожки слез, и замечает, как вздрагивают костлявые плечи.       — Не уходи из Лиги, Изуку, умоляю, — обреченно молит злодей, закусывая костяшку до синих отметин. — Я не справлюсь без тебя.       — Мне нужно, понимаешь? Иначе мы оба разочаруем Учителя. Перестань губить здоровье, такими темпами ты долго не протянешь, — Мидория сжимает тонкое запястье, аккуратно потянув на себя. — Перестань, не делай себе больно, — он растирает собравшуюся кровь, накрывая своей ладонью. — Я же на миссии, Томура. Моя задача заключается в шпионаже среди героев, а твоя в том, чтобы стать хорошим лидером. Ты нужен не только Лиге, но и мне.       — Тенко, — холодно отзывается старший, не давая до конца подняться парню.       — Что?       — Тенко, — повторяет злодей, все-таки заглядывая в изумленные глаза. — Мать звала меня так, а моя первая фамилия Шимура.       — Шимура Тенко, — шокировано шепчет Изуку, и в глазах проскальзывает неприятная догадка. — Неужели Учитель… — тихо добавляет юноша, когда чувствует, как тяжесть с тела пропадает.       Шигараки вновь забивается в грязный угол, прикрывая лицо дрожащими ладонями. Он сам не замечает, как пальцы рефлекторно спускаются к ободранной шее, начиная вновь раздирать кожу и снимая сломанными ногтями верхний слой кожи. Затем парень начинает нервно раскачиваться, чуть ли не задыхаясь от панической атаки, сжимающей одновременно все органы. Хочется кричать и рвать волосы.       Изуку быстро достает аптечку из-под кровати, совсем машинально, но ощущается мерзкое и пустое чувство, вызванное обычным дежавю. Вновь приходится держать тонкие руки, чтобы старший перестал наносить себе раны, но от резкого всплеска эмоций в изнеможденном теле появляется сила, с которой трудно бороться без нанесения человеку боли.       — Только не называй меня так, хорошо?! Я не он, я Томура Шигараки. Ученик нашего Мастера! — лидер громко кричит, отчего в горле неприятно першит, но он не обращает на собственное благополучие внимание, пытаясь вырваться из хватки.       — Ты не он, тише. Успокойся, Томура, я тебе верю.       Старший парень замирает после произнесенных слов, смотря с искренней надеждой в темные глаза, и Изуку невольно сравнивает союзника с ребенком — отчаявшийся, росший без родителей среди злодеев в настоящей помойке, потеряв всякую надежду и здравый рассудок, пропитанный чужими идеалами, поглощающей ненавистью. Неужели они похожи? От данной мысли на душе некомфортно и страшно. Но Изуку притягивает исхудавшее тело, не сопротивляющееся объятиям.       Имеет ли злодей право на искренние чувства?       Шигараки устало утыкается в плечо, совсем не моргая и редко дыша. Кажется, юноша сжимает безвольную куклу. На душе погано, будто он снова теряет дорогого человека.       Потеря — одно из самых страшных чувств, но довольно постоянных. Она рядом всегда, остается только смириться. Возможно, ее будет легко пережить, но однажды, когда из жизни пропадет неотъемлемая часть, без которой человек себя не воспринимает, останется только горевать и жалеть, что ничего не предпринял раньше.       — Ты снова уйдешь к героям, к Всемогущему. Будешь строить из себя пустышку, мило улыбаясь. Ты слишком сильно пропитался грязью за год. Уже тошно. Я останусь здесь умирать, а ты будешь «геройствовать», спасая нуждающихся.       Мидория чувствует резкую тошноту, и, кажется, сейчас и вправду стошнит. Ком встает в горле, желудок выворачивает до жжения, и кожа стремительно бледнеет. Нет, нельзя показывать слезы. Парень затыкает себя ладонью, сдерживая не только тошноту, но и отчаявшийся плачь.       Будто пырнули ножом. Почему от данных слов настолько больно?       — Я ведь прав? — может Томура и хочет услышать о том, что Изуку останется в катакомбах, но даже в шатком состоянии понимает глупую истину: скоро вновь явится ненавистное одиночество.       Шигараки улавливает дурманящий запах крови, утыкаясь в изгиб шеи, но не чувствует ярких эмоций от испытываемого наслаждения. Даже наоборот, хочется избавить союзника от стойкого аромата смерти. Вот только сам юноша от близости чувствует не самые приятные ощущения, отчего появляется стыд и сожаление.       Младший отстраняется, открывая аптечку и немного опуская голову, ведь пытается избегать зрительного контакта, молча делая нелюбимую работу. До правильности сейчас нет никакого дела, поэтому жидкость из темной склянки выливается на сложенные в несколько раз бинты, основательно пропитывая, а после юноша прикладывает ткань к изуродованной шее, из-за чего жижа стекает вместе с кровью и гноем. Неприятное зрелище, но довольно обыденное.       Томура сдавленно шипит от сильного жжения и слегка прогибается в спине, но старается не смотреть в темные глаза, трусливо избегая потяжелевший взгляд.       — Если вы убьете Всемогущего, то я не вернусь в академию, — произнесенная фраза заставляет поднять голову в удивлении и внимательно посмотреть на говорящего. — Поэтому, прошу, перестань себя убивать, вернись к обязанностям лидера.       — Ты же понимаешь, что это невозможно. Я унизительно пал, никто больше не пойдет за мной.       — Так перестань здесь чахнуть! Вернись к тренировкам, перестань жалеть себя и бухать каждый день. Хочешь, чтобы рухнуло все, что мы возводили столько лет? Хочешь, чтобы я нашел в нашей комнате разложившийся труп, от которого уже воняет гнилью?! Или чтобы тебя убили на моих глазах за неповиновение? Ты же знаешь о правилах, я не смогу вмешаться! Этого хочешь?!       — Нет, — обреченно отвечает старший.       Изуку судорожно вздыхает, выпуская из рук скомканную кофту, которую сжимал в районе груди под пеленой гнева, а после более спокойно продолжает:       — Я помогу тебе восстановиться, затем мы должны будем показаться перед нашими людьми. Сам понимаешь, они долго не будут слушать Курогири. Им нужен человек, за которым стоит пойти. Это будешь ты, Томура, а я буду помогать из тени, — Мидория достает спрятанную книгу, протягивая лидеру, и нервно сжимает переплет. — Каждая страница подробно расписана для тебя. План продуман до мелочей, каждая причуда изучена, осталось лишь действовать.       — Ты слишком добрый… Помогаешь мне, когда я относился к тебе, словно последняя тварь, — не обратив внимание на записи, задумчиво произносит старший.       — Тебя можно понять, — Изуку хмурится, беря чистые бинты и перебинтовывая многострадальную шею, пытаясь затягивать несильно, чтобы не причинять лишнюю боль. — Здесь многие жертвы обстоятельств. Мне вправду жаль тебя и твою семью. Если бы не пробуждение причуды, то ты бы жил, как обычный человек. Здесь у каждого много «если бы», отделяющих от нормальной жизни, — злодей невольно сжимает светлую ткань, но после отдергивает себя. — Вот только я теперь не слабак, Томура, — тихо говорит юноша с горькой ухмылкой, — и ты больше не навредишь мне без моего позволения.       — Слова мазохиста, — фырчит старший с легкой тенью улыбки. — Меня убьют, если я тебе что-нибудь сломаю.       — Кто знает, — тяжело вздыхая, юный злодей поднимается, протягивая руку сидящему единомышленнику. — У меня осталось мало времени, пойдем. Ведь скоро рассвет.       Легкая атмосфера вмиг разбивается, как волны об острые камни, и плечи Шигараки опускаются в ядовитом разочаровании. Он сжимает пожелтевшие зубы, но дотрагивается до чужой ладони, робко обхватывая, и с трудом поднимается на тощие ноги, а темнота застилает взор в одно мгновение.       Такова судьба злодея, даже не стоит надеяться и делать себе больно несбыточными мечтами.