a baker's mile in your shoes

— Эм, — говорит Мёрдок. — Бретт? Что, вероятно, не очень хороший знак. Бретт пересиливает себя, прежде чем подать голос: — Что? — Мне… нам, наверное, следует. Позвонить. Или. Написать. Твоей матери. Ох. Бретт пытается сесть прямо: — Моей матери. — Она… мы, — Мёрдок прочищает горло, — разговаривали. Немножко. Сегодня утром. Я… сказал ей, что заболел и, может быть… пойду прогуляюсь. Она встречается с подругами. Я. В общем-то не сказал ей, что я… не… ты. Потому что… — Потому что она бы ни за что в жизни тебе не поверила. — Ага. Именно. Бретт вздыхает: — У тебя с собой мой телефон? — Нет, но я-я могу найти свой. — Давай-давай. Вероятно, ему следует… следует быть более встревоженным этим, серьезно, но… Трудно определить, почему именно. Ну, помимо всего прочего. Итак, Мэттью Мёрдок общался с его матерью несколько минут. Пока она думала, что это был он. — Надеюсь, он не сказал ничего странного, — бормочет Бретт. — Я, — говорит Фогги и на секунду замолкает. — Я чуть не спросил, — стыдливо смеется он, — как Мэтт собирается пользоваться своим телефоном со зрением. — Ой, — произносит Бретт, а потом думает, что, вероятно, единственная причина того, что он сам чуть было не задал такой же вопрос, состоит в том, что ситуация целиком просто изначально не пришла ему в голову. — Ага, — говорит Мёрдок его — Бретта — голосом, и его шаги (и сердцебиение, и тепло тела… да сколько ж можно?) приближаются. Ему смешно, судя по голосу. — Доступность на самом деле не так работает. — Обсудишь это с моим мозгом, мужик, — отвечает Фогги, и Бретт вроде как выпадает… из всего. У этих чувств, похоже, есть приливы и отливы, или, может быть, дело в том, что он что-то делает, или не делает, или делает неправильно. В одно мгновение самое странное, что он слышит, это сердцебиение Фогги, а в следующее — он возвращается к Монтгомери, которые вроде как зашли в тупик и теперь слезно извиняются друг перед другом, а ещё понятия не имеют, что кто-то их подслушивает. Блять. Ему было… почти интересно следить за этим спором, он был почти благодарен за него, потому что ему было на чем сосредоточиться вместо того, чтобы отчаянно паниковать, когда он только проснулся. Просто… какой-то фоновый шум. Он с тошнотой осознает, что думал о них как о каком-то ужасном ситкоме, но теперь он внезапно слушает, как плачут две вполне себе реальных незнакомки, и это… это уже даже не несмешно. Это настоящее вторжение, это отвратительно, и его выворачивает наизнанку от самого себя, потому что он не может… не может перестать слушать их, не может… как ему вообще?.. Мёрдок спрашивает номер его матери. Бретт мямлит цифры, пока голоса Розы и Софи затихают, словно плохой сигнал. Он пытается ухватиться за звуки этой комнаты, изо всех сил вцепляется в диванные подушки, и это его немного заземляет, потому что ему больно. — Может быть, — цедит он сквозь зубы, и он даже не уверен, сколько времени прошло с тех пор, как он дал Мэтту её номер, — может, лучше тебе с ней просто поговорить. Ну думаю… не думаю, что я… В этом плане так много отдельных компонентов, принимать участие в которых он абсолютно не в состоянии, и он зависает, пытаясь понять, стоит ли упорядочить их в хронологическом порядке или в порядке важности. А потом еще все причины. Не могу поговорить с мамой, не похож на себя, паникую, напугаю ее, не могу с ней так поступить. Не могу разговаривать по телефону, фоновый шум на другом конце провода, шум изнутри телефона, в ужасе от одной мысли о подслушивании людей в квартале от мамы и ее подруг. Не могу поговорить с мамой по телефону, и эти проблемы только усугубляют друг друга. Не могу поговорить, не могу поговорить, шум везде, и старая кровь на диване, и всё так болит, слишком много информации для моей головы, ребра болят, наложили швы как минимум в трех местах, и я уверен, что ударился каждым из них о мебель или стены этим утром. Возможно, его сейчас вырвет. Почему-то этого всё-таки не происходит. Он снова выпадает — из всего вообще — и теперь он на улице с двумя очень озадаченными и разговорчивыми незнакомцами, которые проснулись в телах друг друга, написали смски на свои номера и договорились о встрече, он на крыше, где на что-то кричит птица, он… он… там, где запах бензина и вкус тормозной жидкости, он посреди дорожного движения, и со всех сторон сигналят, он… … он истерит на диване в квартире Мэтта Мёрдока, и Фогги Нельсон что-то ему говорит. — … етт, Бретт, все в порядке, с тобой все в порядке, просто… сосредоточься… можешь врезать мне потом, если хочешь, но сосредоточься, сосредоточься на моем сердцебиении, окей? Бретт с трудом втягивает воздух в свои легкие — не свои легкие, заткнись, заткнись, не думай об этом — и затем выталкивает его обратно, вдох, выдох, вдох… Сердцебиение, да, ладно, он с этим справится, он… Уходит секунда на то, чтобы определить, какое принадлежит ему (не ему), а какое — Фогги. Оба бьются слишком быстро. Чтобы разделить их, нужна концентрация, и это помогает. Они оба слишком тяжело дышат, и Бретт решает, что он может просто опустить ту часть, где его должно это смущать, потому что все нормально, пока психуют они оба. — Куда… куда пошел Мёрдок? — спрашивает он наконец, скорее даже, чтобы убедиться, что он может произнести что-то вслух. Вероятно, он должен быть в состоянии услышать его, должен быть в состоянии выяснить, где именно находится Мёрдок, но это повлечет за собой ослабление концентрации на сердцебиении Фогги, и что-то ему подсказывает, что это вернет его обратно на крышу к той орущей птице. — Э-э. — Фогги прочищает горло. — Ну, в общем… чтобы еще неудачнее время выбрать, нужно, конечно, постараться было, честное слово. До нас дошло, что у тебя… эм, проблемы, только когда он набрал номер, а потом Бесс взяла трубку, и мы оба запаниковали, и Мэтт… вышел в коридор, чтобы сказать ей, как у нас все абсолютно в порядке. — Прекрасно, — слабеющим голосом говорит Бретт. — Все… нормально. Пока… Пока она не волнуется. Я не… Я не хочу, чтобы она волновалась. — Тогда он замолкает, потому что боится на этом зациклиться. Где-то на периферии он чувствует — слышит? — движение воздуха снова и складывается пополам, закрывая уши руками. Фогги осторожно пихает его и тихо говорит: — Мэтт только что просунул сюда голову, он показывает на телефон, типа как… вопрос, думаю, он хочет знать, хочешь ли ты с ней поговорить? Бретт безмолвно и яростно качает головой. Если он поговорит с матерью прямо сейчас, если она спросит, как у него дела, он, вероятно, расплачется. Ни за что. Еще какое-то движение, и он не может от него отгородиться. Фогги приобнимает его и говорит: — Он вернулся в коридор, предположительно, чтобы выдать экспертную ложь насчет того, почему ты не можешь подойти к телефону прямо сейчас, но при этом все еще определенно точно в полном порядке. — Его экспертной ложью, когда я спросил, почему его ребра сломаны, было «они не сломаны», — замечает Бретт и радуется, когда слова выходят в правильном порядке. — Да-а… — начинает Фогги с сомнением. — Да, окей, вполне возможно закончится тем, что он скажет: «он не может говорить прямо сейчас, потому что он слепой», а потом бросит трубку. Бретт вздрагивает от смеха, а затем присоединяется и Фогги, все еще обнимая его. Наверное, это должно… должно ощущаться более странно. И всё-таки Бретт благодарен, что Фогги так повседневно относится… ко всему. Много всего происходит одновременно. Мёрдок возвращается в комнату, шаги, сердцебиение и т.д. и т.п., и Бретт начинает спрашивать, что именно он сказал его матери, и пытается встать, отталкивается от дивана правой рукой и чувствует, как что-то… тянет. А затем мир слипается в... … жгучую агонию в правом боку, и важно, что это справа, это важно, но он никак не может понять почему, не может вспомнить, и… … запах крови, новой, свежей крови, в котором тонет запах старой крови на диване, и он заливает кровью диван, в этом нет ничего хорошего, он истекает кровью, в этом ничего хорошего, и… … его собственный голос (не сегодня), лихорадочно говорящий что-то о швах.