Монстр

      Зима колола голые руки ледяным морозом. Ларсен съежился, накинул на голову капюшон зимней куртки. Длинный серо-рыжий мех пощекотал гладко выбритую с утра кожу. Ларсена передёрнуло. Он посмотрел на часы и торопливо свернул в ближайшую лавку с цветами.       Он купил семь ромашек. Семь нежных робких цветов, которые когда-то любила Лена. Возможно, любила их другая Лена. И в другой жизни. Но любила. Ларсен неловко смахнул с лепестков капли воды, накрыл их газеткой и бережно спрятал за пазуху тёмно-зелёной куртки.       Бахилы шуршали по натёртому до блеска полу больницы. То и дело поправляя лепестки цветов, он мысленно их пересчитывал. Семь — счастливое число, и Ларсен очень надеялся на чудо. Он перебросил букет из руки в руку и замер, когда до палаты Лены оставалось метров пять.       У толстого стекла стояла хрупкая тёмная фигурка. По тому, как она обеспокоенно обнимала себя и небрежно придерживала белый халат на плечах одними лишь пальчиками, Ларсен понял, что это игрок из Последних — Кира. Она поджимала губы, постукивала кончиками пальцев по плечам и хмурила тонкие брови.       Ларсен поравнялся с ней и посмотрел туда же, куда и она. За толстым поцарапанным стеклом лежала Лена. Бледная, немощная — как неживая. Её глаза были закрыты, засаленные волосы разметались по подушке, кожа практически слилась с наволочкой и простынёй. Тонкие трубки тянулись от горла, рук, из-под больничной робы. На экранах отражалось её состояние.       Оно не менялось уже третий месяц. Родители Последних и Создатели не жалели денег: оплачивали для Лены отдельную палату в частной клинике.       — Я надеялась, что мы сможем её спасти… — выдохнула Кира, не отрывая взгляд от Лены.       — Вы сделали всё, что могли, — пожал плечами Ларсен, поглаживая нежные лепестки ромашек.       — Отговорка для неудачников, — оскалилась Кира.       Ларсен усмехнулся и покивал: когда-то, в юности, он тоже так считал. Но эта игра, эти проклятые «Герои Энвелла», перевернули всё. Он собственными руками создал целый мир и сам же его разрушил. «У меня не было выбора, — твердил он себе. — Мир вышел из-под контроля, я должен был его уничтожить. Как в антиутопиях просто…»       — Вы спасли остальных. Меня, Марью Степановну, — Ларсен попытался утешающе улыбнуться.       Кира поджала губы, отвела взгляд в сторону и почти незаметно смахнула с глаз слёзы. Ларсен осторожно приблизился к Кире и погладил её по плечу. Она повернулась к нему, всхлипнула, махнула рукой перед носом и, вцепившись в воротник халата, уткнулась лбом в его тёплый чёрный свитер. Каждая клетка тела остро отреагировала на этот порыв: Ларсен буквально одеревенел, а потом неловко накрыл её голову ладонью. Он перебирал пальцами короткие волосы, мягкие, влажные, поглаживал её по голове.       — Я надеялась, что мы хоть потом спасём её! — сдавленно пискнула Кира.       — Вы спасли, — Ларсен погладил её по голове, — спасли. Просто… Не без потерь. Это был её выбор: стать Саламандрой.       — Она спасла нас, а мы должны были спасти её. Должны были! — с силой сжала кулаки Кира.       — Вы спасли… — Ларсен потрепал её по макушке.       Кира отпрянула от него, нахмурилась и вспыхнула:       — Да?! А почему она тогда овощем лежит?!       — Ки-ра, — Ларсен прижал к себе девчонку и покачал её из стороны в сторону. — Успокойся. Врачи дают хорошие прогнозы. Она придёт в себя, у неё ничего не повреждено, значит, он сможет жить. Не сразу, конечно, но сможет. Заново научится вставать, сжимать руки-ноги. Всё будет хорошо.       Кира вывернулась из объятий, размазала по щекам тёмно-фиолетовые тени. Тушь пролегла под глазами большими чёрными кругами. Кира старательно размазывала это по щекам, всхлипывая, пока Ларсен не протянул ей свой серый клетчатый платок. Безмолвно кивнув, она промокнула уголки глаз и осторожно стёрла размазанную косметику с лица.       Ларсен тактично отвернулся, подошёл вплотную к окну и уткнулся лбом в предплечье. В глазах щипало, руки сжимались в кулаки от бессилия. Хотелось рвать, метать, разбивать всё на части.       Ларсен чувствовал, что виноват в случившемся. Если бы не он, если бы не его дурацкая игра, если бы не его решение поиграть в Создателя — всё было бы иначе. Ларсен почесал висок и тяжело вздохнул: вот она — цена его ошибок, лежала в коме, опутанная трубками. И никто не знал, как скоро она выйдет из комы и что будет дальше.       — Так, какие там прогнозы? — Кира спросила громко и твёрдо, как будто и не плакала минуту назад.       Ларсен вздрогнул, повернулся и, упираясь затылком в стекло, равнодушно посмотрел мимо Киры в окно. Тёмные, почти чёрные ветки, покрытые пушистым белым снегом шкерблись в стекло. Ларсен устало прикрыл глаза.       Лена любила зиму. Любила играть в снежки, любила кутаться в пушистый шарф, который связала лет в пятнадцать сама. Любила пить горячий шоколад в кофейнях, обнимая большую кружку красными замёрзшими руками. А он любил смахивать с её золотистых волос снежинки. Любил, когда она бросала его в сугроб.       И он сломал собственными руками всё то, что так любил.       — Эй! — Кира болезненно ткнула Ларсена кулаком в плечо. — Так что с прогнозами? Мне отказываются говорить!       — А ты уверена, что хочешь это знать? — слова дались с трудом.       В голове Ларсена всё ещё шумел хриплый голос доктора: «Мы не можем говорить однозначно без обследования. Но возможно, что у неё повреждён отдел мозга, отвечающий за память. Она может как не вспомнить ничего, так вспомнить жизнь лишь кусками». Тогда Ларсен понял, что потерял её. Возможно, навсегда.       — Да. Она моя подруга! — Кира нахмурилась и сжала руки в кулаки.       — Жаль, что она может ничего не вспомнить, — грустно отозвался Ларсен. — Врачи говорят, что у неё может быть повреждён отдел памяти. Она придёт в себя. Вот только это может быть уже не она…       — Как? — Кира рефлекторно отпрянула, касаясь руками приоткрытых губ. — Нет. Она всё вспомнит. Нет. У меня никогда, никогда, понимаешь, не было подруг? Только парни. Елена Викторовна, она… Она ведь стала первой. Я очень дорожу нашей дружбой.       — Даже несмотря на то что она предала вас?       Ларсен задал этот вопрос просто так, чтобы убедиться в своих словах. Он не просто догадывался, он знал, что ответит Кира. Потому что сам уже давно ответил на этот вопрос точно так же, как она.       — Она мне дорога, как и тебе. Ты же её простил.       Ларсен кивнул. Они с Кирой отвернулись друг от друга. Смотрели в разные стороны, кожей чувствуя холод больничных стен. Но думали об одном и том же: о человеке, которая считала себя монстром. А на деле была лучше их обоих.       В кармане Кириных брюк завибрировал телефон. Шмыгнув и поправив причёску, она взяла трубку:       — Да, Арт? Да, я у Елены Викторовны. Подняться? — она кинула быстрый внимательный взгляд на Ларсена и мотнула головой: — Не надо. Я сейчас к вам спущусь.       Кира по-дружески похлопала Ларсена по руке, в которой по-прежнему он сжимал букет ромашек, помахала ему рукой и убежала вниз, оставляя его в чистом коридоре совершенно одного.       Один на один со своей виной.       Ларсен тяжело вздохнул. Теперь он понимал, что чувствовала Лена, когда вытащила его из каменной тюрьмы. Груз вины давил, душил, но нельзя было показывать слабости. Ларсен сжал ручку двери. Металл болезненно ожёг ладонь, как серебро обжигает кожу вампиров. Ларсен скрипнул зубами и осторожно вошёл.       На Лену смотреть не хотелось. Хотелось помнить её весёлой и беззаботной — из далёкой поры первой влюблённости, когда они ещё не успели разойтись и сойтись вновь. Но Ларсен неимоверным усилием возвращал свой взгляд вновь и вновь на опутанную трубками Лену.       И твердил себе, что это его вина.       Ларсен взял с подоконника вазу, выбросил в окно старый увядший букет и поставил в старую воду букет ромашек. А потом взял стул, на котором в дни стабилизации Лениного состояния сидели дежурные медработники, и подставил его близко к Лениной койке.       Было невыносимо осознавать, что сейчас он касается её кожи, а она — где-то далеко. И, возможно, никогда не узнает, кто он.       — Может, это и к лучшему, — опустил голову Ларсен, осторожно беря её за руку.       Пальцы, бледные, тонкие, холодные и нежные, а ещё очень хрупкие, но с крепким рукопожатием. Такие же, как сама Лена. Она всегда была борцом. И даже когда пошла на сделку с Моргартом, не изменила себе. Она боролась за свою правду, за свой взгляд, за свой мир.       Именно поэтому она так отчаянно спорила с Ларсеном всё время. Именно поэтому кинулась жать руку Моргарту. Она просто хотела показать ему масштаб его ошибки. А он не понял.       — Прости, — слово больно резануло по самолюбию.       Но Ларсен чувствовал, что должен был его сказать. Он носил это слово в своей голове с того самого момента, как узнал, что Лена погибла, спасая Последних. Он знал, что она не могла погибнуть, поэтому и медлил, не удалял игру. На него давили как Последние, так и Создатели, а он всё медлил. Искал в закромах памяти игр Лену. Он просто должен был её спасти, должен был вернуть её обратно, в мир.       И ему было плевать, что каждый день промедления может оборвать на корню все усилия, которые все герои приложили к тому, чтобы разобраться с игрой.       Ларсен знал, что посчитал себя бы настоящим монстром.       И оказался бы прав.       — Я виноват. Прости меня. Это всё моя вина. Если бы я не решил поиграть в бога, если бы не подкинул идею создать игру, если бы не создал этот треклятый набор инструментов и этот дурацкий кубик… Всё бы было по-другому. Веришь? — Ларсен потёр лысину. — Знаешь, я только недавно понял, что за личиной Салли и Ларсена мы потеряли себя. Ты перестала быть Леной, а я перестал быть собой. Мы слишком увлеклись виртуальностью. — Ларсен усмехнулся и погладил её пальцы, прошёлся по аккуратно покрашенным нежно-коралловым лаком ногтям: кажется, это приходила Кира ухаживать за Еленой Викторовной. — Так глупо… Я хотел спасти тебя от виртуальности. От… Монстра… — Ларсен туго сглотнул: слова опасной бритвой полоснули по горлу. — А спасать надо было меня.       Ларсен считал себя идеальным игроком, другом и создателем. А оказался самым главным монстром в этой игре. Гораздо более ужасным, чем Моргарт.       Ларсен посчитал себя владыкой целой вселенной, героем. Богом. А оказался самым настоящим дьяволом. Из-за него сотни, если не тысячи, судеб реальных людей и виртуальных существ оказались разрушены. Разбиты. Расколоты на части.       Ларсен хотел бы всё исправить, но всё, что он мог, — просто уничтожить игру. А этого было невероятно мало.       Лена смогла искупить свою вину. А он — нет.       — Ты стала подругой для Последних. Ты стала героиней. Ты не монстр, Лена, понимаешь. Монстр здесь — это я. Ты сумела вовремя остановиться, а я — нет.       Даже когда игра вышла из-под контроля, Ларсен пытался командовать и управлять. Но он оказался всего лишь развенчанным правителем, забытым богом. Настоящим монстром.       Ларсен тяжело поднялся, погладил Лену по впалой щеке и вышел.       Он даже не знал, как для неё будет лучше: если она всё вспомнит или всё забудет.

***

      Лена медленно раскрыла глаза. Всё кругом было размыто и слишком ярко. Она как будто плыла в плотном, как молоко, тумане, где ничего не видно и очень холодно. Лена чувствовала, что во рту какая-то неприятная трубка. Её очень хотелось вырвать, но руки не слушались. Всё, что она могла — просто шевелить пальцами.       Не было ни голоса, ни сил. Лена могла лишь наблюдать за тем, как скачут на белых стенах тени от проезжающих машин и проходящих силуэтов.       Она не понимала, как оказалась здесь. Тупой болью в голове отзывалась каждая мысль. Она знала, что умирала.       Лена прикрыла глаза и рвано выдохнула. А потом резко распахнула глаза.       Лена всё вспомнила…