infantem

      Хосок зевает, потягиваясь в форме лиса и удобнее устраивая голову на чужом плече. Острое ухо дёргается, улавливая посторонние звуки, нос морщился и хвост то и дело бил по узкой спине. Но в целом он был спокоен, собираясь, как и до этого, игнорировать любые раздражители.       — Тихо, правда?       На фоне раздавался грохот и отборная ругань.       — Ага, — Юнги сам тянется, почти скидывая лиса на пол, — тишь и благодать.       Покои содрогнулись от раската энергии. Откуда-то сверху посыпалась краска.       — И не говорите, — тянет рядом с ними Тэхен, сонно жмурясь.       Хосок почти кивает, чтобы в последний момент вытаращиться на Тэхена, развалившегося рядом с ними. Король Ада полулежал в кресле, вытянувшись и закинув руки за голову. На глазах была та самая уморительная маска с лисятами, которую Хосок притащил ему из среднего мира в прошлом году. Демон спокойно сопел, ничем не выдавая свою принадлежность к правящей касте.       Юнги и лис переглядываются, молча перекидываются взглядами-фразами и остаются в недоумении. Они, вообще-то, не планировали делить эту часть дворца с его правителем. Относительно хороший барьер в виду последних событий и слишком живописный вид из окон — прямо на серные источники.       Рай для чутких лисьих ушей и нежного до тишины Юнги.       — Это мой дом и я могу быть там, где захочу, — Тэхен между тем словно вклинивается в их мысленный разговор и стягивает маску на подбородок. — Или вы что-то имеете против?       Внимательный золотистый взгляд останавливается на Хосоке, пока тот робко не переползает на его колени. Юнги на смену положений не реагирует, лишь проводит плечами да уточняет:       — Ты поэтому к нам присоединился, Великий и Ужасный? Или позорно сбежал?       Хосок не сдерживает хрюкающего смешка, оборачивается человеком и дарит поцелуй насупившемуся властителю.       — Мой Хозяин, не печалься. Скоро это всё кончится…       — Лет через пятьсот, — меланхолично добавляет Юнги. Он чувствует, как плавит брат его щёку взглядом, но тело одолела такая нега и лень, что даже мольбы о помощи по связи с элементалями не могут его расшевелить.       — Ну ты загнул. Максимум через триста. В конце концов мальчик только учится управлять своими силами.       В интонациях Хосока проскальзывает что-то похожее на издёвку, что заставляет Юнги открыть глаза и посмотреть на рыжую морду впритык.       — Что? — Хосок по-детски невинно округляет губки, абсолютно очаровывая Тэхена.       Юнги хочется закатить глаза так, чтобы они видели только мозг. Но размазанного по бесстыжей лисе брата он наблюдает уже очень давно. И пусть прошло больше восьми сотен лет, тот всё ещё периодами выглядит как идиот. Король Ада, чтоб его…              — Ты говорил, что они съедут, — начинает недовольно Юнги, когда их кресла вздрагивают ещё несколько раз. — Но последние годы ничего не изменилось. Даже я не могу уйти в свои владения. А у меня работа.       Тэхен даже фыркает от смеха, вторя Хосоку.       — Работа и ты? Неужели всё так плохо, что даже Лень хочет работать?       — Представляешь себе? — Юнги цедит сквозь зубы. — Джун и Джин на пределе сил. Я выматываюсь с ними каждый день. Они буквально затрахали меня!       Хосок пытается не смеяться, что, откровенно говоря, получается у него хреново. Лис заливается визжащим смехом под мрачным взглядом Юнги. Тот смотрит на Тэхена в упор, словно спрашивает:       — Можно я его немножко придушу?       — Нет, — мурлычет мужчина, притягивая парня к себе и целуя в шею, пока тот продолжает нагло ржать. — Да и у него ведь такой красивый смех…       Юнги не дослушивает, с размаху бьёт себя по лицу и поднимается.       Настроение откровенно потюленить было проебано, как и последние мозги его короля. Он оставляет демона и лиса в этих покоях и выходит наружу, вдыхая чистейший серный воздух.              Жизнь в преисподней если не налаживалась, то определённо шла лучше. Сортировка душ, приведение наказаний в исполнение, подписание договоров о продаже и закупах тех же душ, да и прочая адская бюрократия шла своим чередом. Последние пятьдесят лет никаких особых происшествий не было, даже ранние путаницы с распределением быстро себя исчерпали.       Юнги прикрывает глаза.       Всему этому была лишь одна причина, конкретно сейчас, судя по звукам, громящая кабинет Тэхена. Причине было чуть меньше пятидесяти, что по демоническим меркам едва ли тянуло лет на пятнадцать. Если не на тринадцать вовсе. И всё бы ничего, они ведь первые после Тэхена, его кровь и плоть, и не с таким справлялись. Элементалям в принципе был неведом страх. Те подчиняли себе энергии стихий и могли очень долго оставаться без подпитки хозяина. Только вот… страх был неведом…       Юнги лениво размышляет о насущном, мерно обходя территорию, пока не упирается лицом в стену. Задирает голову, чисто по-человечески перенятая привычка Чонгука, рассматривая препятствие. Он точно помнит, что стены здесь не было. Пока мысли неторопливо крутились в голове, из-за стены послышался утробный вой. Блондин инстинктивно вздрагивает — это был вой Цербера.       Уже догадываясь, что могло довести это существо до жалобного скулежа, Юнги поднимается вверх, приземляясь на стену и не спеша складывать крылья. Как он и думал. Присаживаясь на край стены и складывая крылья куполом над собой, он почти с жалостью наблюдает, как верхом на трехглавой псине по новому куску двора рассекает Чимин.       На губах сама собой, несмотря на дикую усталость и ленивую агрессию, расползается улыбка.       — Способности на лицо.       Чимин, которому на вид человек мог бы дать лет пятнадцать-семнадцать, только учился контролировать свои силы, подчинять более слабых волей и приказывать. Хотя, как раздавать приказы он освоил сразу же, стоило чему-то пойти не по его желанию.       Юнги помнит, как он сразу же дотла сжёг свои покои, стоило уйти оттуда Чонгуку. Только оформившийся демон не захотел расставаться с самым близким теперь существом и выразил свою агрессию весьма показательно.       Юнги думает, что именно в тот момент его элементали пожалели о том, что были хранителями гнезда. Огненным валом снесло всё в радиусе нескольких десятков метров, а их — вовсе выбросило за пределы покоев. Обозленные Джин и Джун порывались прихлопнуть новую версию Чимина, хотя это вряд-ли бы у них получилось.       Всё-таки не стоило сравнивать обычных элементалей и переродившегося Чимина, пусть тот и выглядит теперь… иначе.       Стена под ним содрогается. Юнги оглядывает врезавшегося в камень пса и недовольного мальчишку, который повесив голову, но не отводя взгляд, слушал вышедшего наружу Чонгука.       Кто бы мог подумать, что светлый приживётся в Аду. Чонгук, покинув в тот день, когда Чимин почти растворился в вечности, свой пресветлый дом, почти окончательно поселился здесь. Ему не вернули прежний облик человека. Не стали создавать внешность демона. Он действительно жил здесь по собственному желанию, выглядя именно так, как сам желает. Может именно из-за того, что медовые глаза Чонгука смотрят с любовью, Чимин его только и слушает. Среди красноглазых демонов, где от низшей касты отличаются он с Тэхеном и ещё несколько сущностей, Чонгук был единственным светлым пятном.       Стоит ли говорить, что его Чимин любил. И на нём же срывал зло. Связь, созданная тогда Чимином, осталась лишь урывками, словно расползшаяся лента. Она провисла, но не потерялась вовсе. Но Чонгук, хотя и мог, не стал её разрывать.       У него всё ещё было выжжено имя демона на запястье. И он позволял питаться своей энергией и кровью. Это ставило в тупик. Это поражало.       Наконец, разборки между мальчишкой и отчитывающим его светлым закончились, и Чимин, нагло взвалив парня на плечо, скрылся в развалинах двора.       Цербер остался лежать на земле, трусливо поджав лапы и хвост под себя.       Юнги вновь усмехнулся и направился к своим мальчикам. Мольбы о помощи от них прилетали уже нешуточные.                            — Отпусти Джуна и Джина, Чимин.       — Нет, — по бедру оглаживает ладонью, сжимает пальцы и давит, вырывая у Чонгука хрип.       — На моей заднице и так живого места нет, хватит.       — А я говорю — замолчи. Не провоцируй меня.       Демон бодро шагал по коридору тэхенового дворца, черти и мелкие бесы разлетались по щелям, стоило завидеть Чимина, услышать его лёгкую поступь, почувствовать силу. Но всё это не мешало смотреть им вслед, пуская слюни на ковры.       Чонгук спокойно висел на его плече, меланхолично подсчитывал, сколько разрушений мальчишка учудил сегодня. Конечно, главным трофеем был Цербер, это даже не обсуждалось. Бедное животное Чимин загонял до припадка, едва не размозжил ему череп в кашу. Чонгук не уверен, что Тэхен оставит это без внимания. Но раз высший не явился сразу, пока младший громил его кабинет, то не стоило надеяться на его появление и сейчас. Хотя, Чонгук уверен, он видел, как мелькнула макушка Юнги на стене.       То, как последнее время старшие скрывались от Чимина даже забавляло. Пока он не начинал сходить с ума. Чимин входил в силу, срывался, когда энергия захлестывала его, и творил безумные вещи. Безумные по человеческим меркам. Чонгук понимает, что бессмысленно бороться с его сущностью, что он не перевоспитает демона, не сделает его лучше.       Чонгук и не хочет. Он светлый — нонсенс в нижнем мире, лакомый кусочек для абсолютно каждой твари здесь. Он должен быть против, но растворяется в чужой тьме, принимая её как часть себя. Чонгук говорил об этом с Тэхеном, спрашивал, как тот осознал, что тьма ему ближе света, как тот ушёл от создателя. Король долго молчал, смотрел на Чонгука очень странным взглядом. Изрекал в итоге что-то невнятное и от ответа уходил. Чонгук уверен, что когда-нибудь узнаёт. Тэхен его не выгнал, позволил остаться, доверил Чимина. А остальное давно потеряло значение.       Чонгук чувствует, что они пришли. Щит пропускает их в его покои, в коих они живут вместе. Чимин, как тогда спалил свои апартаменты, так и не покидает комнаты Чонгука. Никто ничего не говорит. Явно боятся, думается Чонгуку.       Его валят на кровать, сгребают за бока и губы обжигает поцелуем, терпким и горячим, жадным до одури. Чонгук стонет в губы Чимина, оттягивает за волосы от себя, рассматривает. У Чимина блестят алым глаза, вспыхивают по самому краю искрами голода, безудержного, бездонного желания. Оно не кончается в нём, у него нет срока годности и выдержки. Похоть льётся потоком, толкая Чимина дальше.       Вновь впивается в мягкие губы Чонгука, терзает их зубами, клыками ловит и прикусывает язык, руками безбожно давит, трётся о парня. Пускает горячую волну, втирается между ног и толкает пахом выше, заставляет отползти, чтобы вцепиться в запястья и прижать руки по бокам от головы. Отрывается только чтобы вдохнуть глубоко у шеи, широко лижет по кадыку, прикусывает, у Чонгука перед глазами темнеет. Так жарко, так упоительно горячо и душно. Смотрит на Чимина, как тот приподнимается, расслабляет плечи, выпускает себя.       Чонгук тянется следом, крепко держит его за бёдра, трётся носом о плоский живот, губами цепляет кожу. Чимина протряхивает, кипятком обдаёт под рёбрами, заставляет сдавленно захрипеть. Чонгук знает как и где коснуться, как успокоить, как распалить этот дьявольский костёр сильнее. Иногда ему кажется, что это зарево видно с небес.       Чимин стягивает волосы на голове Чонгука, тянет ближе, поднимает голову к своему лицу, носом трётся за ухом, вдыхая запах парня. Чонгук на какую-то секунду жмурится, пропускает мгновение. Этого достаточно, чтобы Чимин вцепился мёртвой хваткой, сомкнув клыки на плече. У Чонгука подгибаются колени и держится лишь благодаря рукам демона. В голове пульсирует и шумит жутко, горячая волна расходится от плеча по всему телу, поражает окончания, выводя мозг из способности думать. Чонгук одной возбуждённой кашей жмется к Чимину, втирается в него, абсолютно отключая разум.       Демон отстраняется, роняет несколько капель на тонкую кожу, роняет Чонгука на покрывало. Тот на чёрном великолепным созданием, абсолютно его весь и без остатка.       — Крассссивый…       Шипение вырывается вместе с разливающимся по венам огнём. Алые глаза вспыхивают ещё ярче и темнеют до багрового, на дне зрачков чёрными змеями закручивается жажда обладать.       Чонгук плавится по жадным взглядом, прикрывает глаза рукой, будто боится ослепнуть. Пальцы от лица убирают, вжимают ладонь в постель, в запястье целуют, едва ощутимо покусывая. Прикосновения лёгкими жгучими бабочками, Чонгука выгибает от чувствительности. Он подаётся бёдрами вверх, толкает демона, прося больше.       Тонкая усмешка скользит по пухлым губам, обнажает клыки и язык. Чонгук чувствует новое прикосновение, дёргается, но так крепко прижат, что и шевельнуться не может, получается лишь сбитой волной опасть, вздыхать судорожно. Чимин улыбается, снова прикусывает кожу на выпирающей косточке, гладит языком, спускаясь ниже. Чонгук скулит, лицо и грудь заливает краской смущения, хотя с чего бы.       — Я хочу слышать тебя, — демон урчит, зарывается носом в бедра, вибрацию пускает. Крепко держит ноги своими бёдрами, бесстыдно трётся, каждую эмоцию ловит.       Чимин пьёт энергию, почти давится ей, всё не насыщается. Она терпко разлита в воздухе, почти искрит, но демону мало, хочется больше и жарче, изнутри выкручивает голодное чудовище, требует сожрать Чонгука целиком. Чимин планомерно его к краю подводит.       Переворачивает Чонгука на живот одним движением, снова седлает сверху, к выступающему позвонку припадает, прикусывает. Чонгук под ним дрожит, стонет в постель, наверняка кусает губы. Пальцы раздирают одеяло, побелели на костяшках. Он сдерживает крик, стоит Чимину когтями проехаться по спине, оставляя белые и красные полосы. Те сразу же затягиваются, но ошпаривают ощущениями, пробирая насквозь. Чонгук тихо скулит, пока крепкие пальцы мнут и растирают спину, сменяются губами, клыками. Он чувствует улыбку Чимина кожей, как тот рисует губами и языком птиц, по контуру их обводит. Чувствует тяжёлое возбуждение, давящее в поясницу. Чимин притирается близко, даёт прочувствовать, ощутить, словно Чонгук не знает, как тот любит. Словно не распадается на куски каждый раз.       Чимин голодный, зверем кидается, прижимает руки Чонгука к постели одной своей, второй срывает остатки одежды. Проезжается членом между ягодиц, размазывая капли, заставляет задушено вздохнуть, едва легко толкается, играясь.       — У тебя красивый голос, малыш, не сдерживайся. Не расстраивай меня.       Шёпот Чимина адскими кострами в голове, Чонгук не выдерживает, стонет высоко, протяжно. Толкается назад сам, желая заполнить пустоту, но Чимин отстраняется, словно насмехается. Чонгук едва оборачивается, вспышкой злости и желания награждая демона, как тот его за локти к себе поднимает, ставит на колени, тут же заставляет вскриком задохнуться. Сменивший его стон рикошетит от стен, оседает глубоко внутри Чимина сладкой патокой. Чонгук в его руках дрожит, не двигается, замер, привыкая к чувству наполненности. Распирает и заполняет так идеально тяжело, что мыслей не остаётся, и с языка капает ниточка слюны. К спине прижимается Чимин, легко толкается, в шею целует, гладит по груди, успокаивая. Они раскачиваются несколько мгновений, пока Чонгук в ответ не сжимает скреплённые на его животе пальцы демона.       — Давай, — едва слышно, но Чимину хватает, чтобы перехватить за бедро, зарыться носом в волосы, пальцами — в кожу, и тягуче, с оттяжкой толкнуться снова, глубже, вышибая одним движением воздух.       — Малыш, — хрипит в плечо, словно прощения просит, Чонгук знает, что просит. Только глаза прикрывает, кивает.       У Чимина от разрешения все замки срывает, внутренности скручивает тугим узлом, нерастяжимой пружиной, приколачивая к Чонгуку намертво. Он вбивается бёдрами между ягодиц, звон шлепков оглушает упоительным смешением с криками и стонами Чонгука. Больнее и быстрее, до самого конца выходит и снова загоняет, удерживая сотрясающееся тело. Гладит живот Чонгука, рукой чувствует его дрожь и как сокращаются мышцы. Мелькает мысль, что он может себя через Чонгука погладить, если захочет.       Отвлекается на эту мысль, валит парня лицом вперёд, вздергивает задницу и продолжает, вгоняет до упора, вышибая уже не крик — вопль. Чонгук почти рвёт одеяло руками и зубами, не сдерживается, кричит и матерится, чередуя проклятья с просьбами не останавливаться. Его мажет, безумно растаскивает по постели, разрушает все мысли и барьеры. Колени дрожат от напора Чимина, разъезжаются, но тот заставляет держать бёдра высоко, шипит от удовольствия, спину Чонгука наглаживает. Чонгуку на нежность все равно, он не здесь, но глубоко внутри себя, сотрясается от дрожи и скручивающих в предвкушении спазмом. Нити натягиваются стальными струнами, рассекают доводы разума в пыль, заставляют подмахивать и просить больше.       Чимин следит, как рушится Чонгук, как расползается мокрая лужица у его лица и между ног, как пробегают по коже волны дрожи. Улыбается вскрикам и просьбам глубже и быстрее, давит на живот, встречаясь с членом внутри. Чонгука от этого скручивает, он сжимается восхитительно плотно, кричит что-то слишком неприличное и вцепляется в ладонь Чимина, скулит:       — У… уберииии… не могу…       — Можешь, малыш, — Чимин лижет край уха, наслаждается, как вновь вздрагивает Чонгук от повышенной стимуляции и мотает головой.       — Не могу, Чимин… слишком много…       — Ты справишься, малыш, — вжимает снова, заставляя колени разъехаться и шлёпнуться на живот. Руку не убирает.       Не слушает просьб и откровенных угроз, переходит на темп плавный, глубокий и неторопливый, толкаясь глубоко, толкаясь себе в ладонь. Чонгук под ним воет и сучит ногами, рвёт всё-таки одеяло и натурально рычит, кусая вторую ладонь демона. Чимин не отстраняется, толкает пальцы глубже в рот, заставляет облизывать, ранить язык о когти, но отвлечься от прошивающего насквозь удовольствие напополам с болью.       Чистым кайфом и разрядами электричества по позвоночнику прошивает дрожь. Чонгука скручивает в очередном спазме, он прокусывает фаланги Чимину, не может разжать зубы, пока под веками вспышками разрывает от. Демон сзади него рычит, переходит вновь на размашистый темп, вколачивает парня в постель, выдаивая оргазм до конца. Чонгук сжимается восхитительно крепко, не контролирует себя вовсе и Чимину плевать на прокушенные пальцы, пусть с них и льётся чёрная кровь, отравляет. Чимин валится вместе с Чонгуком на кровать, переворачивает на спину, облепляет руками и ногами, ждёт, когда тряска парня пройдёт.       У Чонгука пустое абсолютно лицо, сердце грохочет в ушах и перед глазами космос. Чимин зацеловывает его слёзы, мягко, на контрасте, поглаживает содрогающийся живот и бёдра, осторожно вытягивает его ноги. Чонгук жмется ближе, зарывается носом в шею демона, легко вздрагивает, стоит почувствовать, как бедра касается кончик хвоста. Чонгук весь одно размокшее пирожное, липкой патокой растекается на Чимине, позволяет себя нежить, раскачивая в объятиях. Голос не слушается, он вообще, кажется, сорвал его к чёрту. Получается лишь надсадно выхрипнуть «извини», сжимая заживающие пальцы.       — Плевать, — бросает Чимин. Он боли не чувствует, ему на неё действительно плевать. Тёмные глаза блестят сыто и мирно, он оглаживает Чонгука, притягивает за подбородок к себе и целует. Сам извиняется.       Этот Чимин похож на предыдущего, столь же жесток, кровожаден, беспощаден. Этот Чимин пускает Чонгука под кожу, втирает в себя, позволяя золотой пыли мешаться с кроваво-красным. Испытывает боль каждую секунду от прикосновения к чистому свету, но упрямо всегда касается, всегда держит рядом. Чимин на нём помешался, Чимин в него упал и с самого перерождения никого кроме Чонгука не признаёт.       Может быть, Тэхена, немного, но всегда во главе угла стоит Чонгук, его желания, его удовольствие, его жизнь. Чимин к его ногам свою положил, приковал себя стальными канатами, никогда парня не оставит. Если за Чонгука его отец объявит войну — Чимин первый обнажит меч, первый пустит кровь и заставит небеса пылать. Он прольёт на столь любимую создателем землю кислотные дожди и замесит кровавую кашу из переломанных людишек. Чимин исчадие ада, он окрасит небосвод в красный, землю в чёрный и напоит мир болью, если Чонгука не будет рядом.       Но пока он под боком, пока его пальцы гладят по волосам, а губы распахиваются навстречу, пока он смотрит на Чимина и только на Чимина, демон спокоен. Он цепным зверем сядет у его ног, каждому покусившемуся откусит до чего дотянется. Пусть сейчас он не имеет и сотой части своих бывших сил, Чимин уничтожит вселенную ради него. Потому что Чонгук этого заслуживает.       На его запястьях выжигаются клинья имени, складываются в буквы. Чимин на парную связь не смотрит, чувствует её как часть себя. Обнимает Чонгука, прижимает ближе, баюкая измученное тело, одним взглядом из-под ресниц обещает.       Никто не встанет между ними, иначе небеса и ад расколются.