***
— О чём ты думал? Что было в твоей голове в тот момент, когда ты принимал это дурацкое решение?! — Хичоль кружит вокруг мужчины, так гневно зыркая на него и то и дело озираясь в поисках чего-то потяжелее, что Хёкджэ, нервно сглатывая, умудряется даже порадоваться тому, что в этом доме нет различных безделушек и тяжёлых предметов, которые Хиним может захотеть запустить в него в порыве эмоций. — Тебе же это так нравилось, ты жил этим! Это было твоё призвание, Хёкджэ, как такого чёрта… — Хиним, я прошу тебя, не горячись так, — мужчина пытается робко вставить хоть слово, изо всех сил сдерживая желание перекреститься при упоминании лукавого, но новый красноречивый взгляд, брошенный на него бывшим падшим, не просто подсказывает — он практически кричит о том, что Хёкджэ лучше всего помолчать и не двигаться, хотя бы до тех пор, пока Хичоль не выговорится, даже если на это уйдёт несколько часов. По крайней мере, бывший священнослужитель стоит неподвижно уже больше десяти минут, и, как бы прискорбно это не звучало, в ближайшее время переставать так остро реагировать Хичоль точно не собирается. — «Почему же он так разозлился, Господи?» — вопрошает Хёкджэ, закусив губу и крепче стискивая пальцы рук вместе, словно в молитвенном жесте. — «Охлади его разум и помоги ему мыслить более трезво, Отче, я молю Тебя…» — И в довершение всего этого пиздеца, как вишенка на торте — ты даже не удосужился посоветоваться со мной перед таким важным для тебя решением! — кричит Хичоль, наконец, остановившись перед Хёкджэ, и с силой хватает мужчину за плечи, резко встряхивая его, точно пытаясь привести в чувство. — Да хрен с ним, можно было и не со мной. Хоть с кем-то ты перед этим посоветовался?! Как тебе это в голову вообще взбрело?! — Я… посоветовался… — Хёкджэ, не сопротивляясь, однако, говорит всё тише и тише, практически себе под нос, так что Хиниму приходится стихнуть, хотя бы на время, чтобы разобрать, что мужчина отвечает ему. — Я спросил совета у Господа, и… — Ну конечно, у кого ты ещё мог спросить совета! — Хичоль отталкивает мужчину, из-за чего тот отступает на пару шагов назад, покачнувшись, но умудрившись устоять на ногах, и снова принимается расхаживать по комнате, вцепившись пальцами в свои же волосы и нервно засмеявшись, как обезумевший, с то и дело проскальзывающими нотками истеричного неконтролируемого хохота. — Кто бы ещё мог подкинуть тебе такую чудесную идею, конечно! Ни со мной, ни с Юной, да даже с Чонуном он не подумал посоветоваться, а с Богом — запросто! — Хиним, пожалуйста… — Хёкджэ кажется, что ещё немного — и он точно сломает какой-то из своих крепко сжатых пальцев: так ему хочется прикоснуться к Хичолю, и крепко обнять бывшего падшего, чтобы тот не чувствовал себя так ужасно. — Я просто… понял, что быть священнослужителем, хоть это и богоугодное дело, не совсем моё. Мне это не приносит счастья. А я… я хочу быть счастливым, понимаешь? — Да ты даже не представляешь, насколько я понимаю! — рычит Хиним, с силой ударяя рукой по столу, мимо которого он пронесся в очередной раз, отчего Хёкджэ чуть было не подпрыгнул от неожиданности, с шоком и ужасом наблюдая за разгневанным мужчиной перед собой. — Да Бог вернул меня сюда только ради тебя, чтобы я твою душу оберегал, и что в итоге?! Я всё старался делать для того, чтобы ты был счастлив, а ты просто взял и ушёл из собора, просто потому что тебе это в голову взбрело?! Я настолько ничего для тебя не значу, что ты даже не подумал о том, чтобы спросить моего мнения на этот счёт?! — «А действительно, почему я не подождал день и не спросил Хинима?» — Хёкджэ задаёт вопрос самому себе и, что редкость, получает ответ тут же, как щелбан, который победитель обязательно должен поставить побеждённому. — «Да потому что он бы обязательно тебя отговорил», — снова вещает внутренний голос мужчины, так похожий на Чонуна — и непохожий ни на кого одновременно. — «И этот круг жертвенности существовал бы и дальше. Неужели он сумел бы спокойно принять твоё мнение, если у него была бы лазейка избежать таких кардинальных мер?» — Почему ты продолжаешь молчать, Хёкджэ? — раздражённый голос Хичоля уже не может скрывать его усталость: идеально выпрямленные плечи этого уверенного в себе мужчины как будто обвисли, прогнулись под тяжестью ноши, которую бывший падший намеревался нести до конца своей жизни, а тёмный взгляд из-под густой чёрной чёлки уже не метает молнии — Хинима изрядно подкосила эта новость, и это совсем нетрудно заметить. — После этой твоей выходки я… я просто не знаю, что мне ещё сделать, чтобы ты был счастлив. Может, у тебя есть ответ? Что мне теперь делать, Хёкджэ? — «Что мне делать?» — вопрошает Хиним, отчаянно и жалобно, словно потеряв смысл к своему существованию, и Хёкджэ понимает, что именно сейчас он должен что-то ответить. — «Но что мне сказать на это, Господи?» — взмолился мужчина, сдавив пальцы рук до побелевших костяшек. — «Если я скажу ему: — Живи полной жизнью, это его попросту уничтожит. Он просит совета, но… что мне сказать?» Мысли Хёкджэ мечутся в безумии, пытаясь найти выход из сложившейся ситуации: мужчина понимает, что он должен что-то сказать, причём что-то неожиданное и одновременно искреннее, чтобы Хиним почувствовал, что бывший священник принимал решение вполне серьёзно — и при этом, чтобы Хичоль примирился с тем, что он только что услышал. Хёкджэ понимает, что ему следовало намного лучше продумать план того, как мужчина расскажет всё Хиниму, но по итогу бывший падший уже знает одну из новостей, так что разговор происходит прямо здесь и прямо сейчас, и именно поэтому Хёкджэ нужно срочно что-то придумать. Перевести разговор на патриарха Чхве, которому нездоровится, но который в какой-то мере хоть немного, но повинился перед Хёкджэ, попросту не получится — Хичоль, разгоряченный и запутавшийся в собственных мыслях и страхах, не сможет правильно воспринять эту новость, так что этот вариант Хёкджэ даже не рассматривает. Некстати бывший священник вспоминает слова Чонуна, а, если точнее, его своеобразный совет, в манере загадочного Хранителя Памяти. — «Когда придёт время, ты можешь попросить его об одной вещи», — говорил столь странный мужчина, додумавшийся вместо предложения руки и сердца подарить Рёуку разрешение на захоронение на своём участке, и Хёкджэ до сих пор не понимает, что именно Чонун имел в виду. — «О чём же я должен попросить его?» — бывший священник продолжает теряться в догадках, пристально наблюдая за тяжело дышащим Хичолем, взъерошенным, и почему-то очень печальным. — «Он растерян из-за того, что ситуация вышла из-под его контроля», — предполагает мужчина, чувствуя, что он начинает улавливать эту ускользающую ниточку понимания того, что таится на сердце человека, привыкшего контролировать всё в отношении тех, кто ему важен и дорог. — «И со мной он бы тоже не смог уследить за всем, что происходит. Однажды всё равно бы случилось что-то, что было бы за пределами его понимания, но… неужели ты не понял этого раньше, Хиним?» Хёкджэ знает, что Хичоль теперь не может читать его мысли, но привычная манера обращения в своей мере успокаивает его самого, помогая рассуждать более неспешно и здраво. — «Даже после стольких наших ссор, когда мы не понимали друг друга и делали поспешные выводы, он так и не смог смириться с тем, что у меня есть своё мнение, и что я так самоуверенно его придерживаюсь, как не пристало делать истинному священнослужителю», — с грустью понимает мужчина, улыбаясь уголками рта, несмело и робко, путая Хинима своим противоречивым поведением ещё больше. — «Ну и то, что я по-настоящему влюбился в него… Как мне сказать об этом ему прямо сейчас, чтобы Хичоль не счёл себя виноватым в происходящем? Как закончить это самобичевание, идущее по кругу, Господи?» Хёкджэ вспоминает, как забавно и наивно Хиним, ещё будучи падшим, ревновал мужчину к самому себе, считая некоего Ким Хичоля совершенно посторонним человеком, и от этого воспоминания бывшего священника снова бросает в жаркую дрожь. Вместе со всеми этими коварными вопросами, в попытках выяснить, кто такой Хичоль, бывший падший потребовал тогда от священника сделать кое-что, что их обоих невероятно смутило. Это происходило прямо здесь, в этой комнате, и, когда Хёкджэ снова вспоминает о том, какой приятной и нежной ему показалась кожа Хинима, он понимает, что ответ всё это время таился у него практически под носом. — «Теперь я понимаю, что он имел в виду», — Хёкджэ признаётся самому себе и, пока он не потерял остатки уверенности окончательно, мужчина делает небольшой шаг вперёд и на выдохе выпаливает свою просьбу, глядя в тёмные глаза Хинима: — Поцелуй меня. — Что? — почему-то ответ Хичоля оказывается таким же тихим, как и просьба бывшего священника: если первая новость привела Хинима в ярость, то от прозвучавшей просьбы этот прекрасный мужчина настолько опешил, что даже резко расправил плечи, нахмурившись и чуть повернув голову в сторону, чтобы лучше расслышать слова Хёкджэ — и не ошибиться: — Ты сказал… Хёкджэ убеждён — Хиним не притворяется и не разыгрывает его: этот мужчина действительно изумлён и Хичоль запутался в желаниях и просьбах человека, которого он так хочет сделать счастливым. — «Но почему счастливым должен быть кто-то один?» — Хёкджэ задаёт этот вопрос мысленно, но, пока он быстро приближается к Хичолю, сокращая расстояние между ними, бывшему священнику кажется, что в этот раз Хиним его слышит, так как черноволосый лидер среди переродившихся падших совершенно перестаёт двигаться, неотрывно наблюдая за ним. — «Мы сможем оба быть счастливыми», — убеждает себя Хёкджэ, чуть привставая на носки из-за небольшой разницы в росте и потянувшись ближе к Хичолю. — «Если он примет моё решение и круг этих жертв закончится… И если он примет меня таким, земным и обычным». Одновременно с этими мыслями мужчина, прекрасно помня урок, который дал ему Хиним относительно поцелуев, осторожно касается пальцами плеч Хичоля, чтобы устоять на ногах, и неуклюже тычется губами в его губы, совсем как маленький ребёнок. Не выдерживая неизвестности, Хёкджэ зажмуривается изо всех сил, как будто это поможет унять его страхи и сомнения. Мужчина старается не думать о том, что Хиним может его оттолкнуть, ровно как и о том, что бывшему падшему, раз Хёкджэ теперь обычный человек, может не понравиться его другая, не возвышенная, а мирская сторона, которая наконец-то выбралась наружу, чётко заявляя о том, чего она хочет. Так проходит несколько секунд, за время которых Хичоль стоял абсолютно неподвижно, как застывшая мраморная статуя из ухоженного парка Чхве Шивона, которые Хёкджэ украдкой заприметил во время сегодняшнего визита. Мужчине не хватает воздуха, а шумно выдохнуть в нос Хинима будет очень странно и неловко, потому Хёкджэ, и без того разнервничавшийся и напряжённый, тут же отшатывается от Хичоля, когда ему показалось, что эти приятные полные губы, которых он касается так неловко и смущённо, дрогнули, чуть приоткрываясь. — «Господи, как же стыдно…» — ахает Хёкджэ в своих мыслях и тут же опускает голову, изрядно покраснев и боясь даже стереть холодный пот, который выступил у него на лбу от столь непривычной для бывшего священника ситуации. Также мужчину крайне беспокоит реакция Хинима на его выходку, но сил и смелости, чтобы поднять голову, у Хёкджэ уже не осталось: его сердце так бешено колотится, что бывшему священнику хочется броситься прочь, подставить лицо холодному ветру, чтобы хоть немного унять тот пожар, что разгорелся в его груди, сжигая мужчину изнутри. — Знаешь, Хёкджэ, — в тишине раздаётся насмешливый голос Хичоля, после чего холодные руки бывшего падшего оказываются на талии мужчины и осторожно, но уверенно притягивают его ближе, в эти крепкие объятия и к твёрдой груди Хинима, через которую так легко прочувствовать, как гулко и сильно бьётся его сердце. — Когда люди просят поцеловать, то обычно это делается… немного иначе. Мужчина, не выдержав, приподнимает голову, и с удивлением наблюдает за тем, как Хичоль довольно облизывается, словно кот, которому досталась целая банка деревенской сметаны. Хёкджэ уверен — Хиним не признает правильность его решений здесь и сейчас, он до сих пор во многом сомневается, и не до конца понимает то, что задумал бывший священник, но эти тёмные глаза, которые смотрят на него с такой нежностью и заботой, не могут лгать, и уж тем более не могут скрыть желаний, которые Хичоль в себе так старательно подавлял. Сейчас Хиним ощутимо сдерживает себя, так как ему нужен окончательный ответ от Хёкджэ, который расставит все точки над «i», но мужчина даже не задумывается над своими словами, что срываются с его губ, одновременно с нелепой и отчасти даже наивной улыбкой: — Ну, ты можешь научить меня… Если хочешь. И это предложение окончательно развязывает Хичолю руки, так как дальше Хёкджэ едва успевает осознавать то, что происходит с ними обоими: Хиним убирает одну руку с его талии и легко ведёт пальцами по щеке мужчины, подаваясь ближе к Хёкджэ и впиваясь в его губы уверенным и жадным поцелуем. Хёкджэ даже охает от неожиданности и, вцепившись пальцами в футболку Хичоля, бывший священник словно пытается сжаться в крохотный комочек, так как ему кажется, что этот прекрасный мужчина сейчас выплеснет на него в полной мере свой богатый сексуальный опыт, к которому Хёкджэ окажется не готовым. Но Хичоль удивительно мягок и осторожен в своём порыве: мужчина обнимает Хёкджэ немного крепче и на краткий миг разрывает поцелуй, видимо, решив таким образом дать новичку в этом деле хоть немного подышать, так как Хёкджэ от робости не удавалось сделать ни единого вдоха в эти сладкие мгновения. Но после первого поцелуя от Хинима тут же следует второй, а затем и третий, и каждый чувственнее предыдущего: Хичоль едва касается кончиком влажного языка губ Хёкджэ, словно дожидаясь, когда мужчина позволит ему немного больше, чем такие невинные по меркам Хинима, но однако такие смущающие по мнению Хёкджэ поцелуи. — «Я должен быть таким же смелым, как и мои желания», — напоминает себе бывший священник, пока ещё неуверенно, но доверчиво повторяя за Хичолем: мужчина, понемногу расслабляясь от того, как успокаивающе Хичоль проводит рукой по его спине, робко касается пальцами торса бывшего падшего через плотную ткань футболки и едва не отскакивает в ужасе, когда Хиним шумно выдыхает в поцелуй, неожиданно крепко сжимая пальцы на талии бывшего священника. — Хёкджэ… — шепчет Хичоль, осторожно просовывая пальцы под свитер мужчины и, жадно обшаривая его спину, совсем легко царапает кончиками ногтей непривыкшую к таким прикосновениям кожу Хёкджэ, но не причиняя при этом ему боли: касания скорее испытывающие, жадные, но очень осторожные, словно Хиним до сих пор не может поверить в происходящее. — Я не могу, Хёкджэ… Останови меня, если я зайду слишком далеко, потому что сам я… сам я не остановлюсь. От этих слов мужчине практически хочется прослезиться из-за трогательности момента: даже после всех опасений Хёкджэ Хиним продолжает удивлять его, изо всех сил стараясь заботиться о уже бывшем священнике и пытаясь удержать ситуацию под своим контролем, несмотря на то, что в какие-то моменты это становится выше его сил. — «Он доверяет мне самому решать, когда двигаться дальше», — понимает Хёкджэ, прерывисто дыша, и нерешительно прикасается одной рукой к густым чёрным волосам Хичоля, аккуратно прибирая его чёлку. — «Потому мне нужно перестать трусить, ведь Хиним…» — Тогда не останавливайся, — негромко отвечает Хёкджэ, после чего мир вокруг него начинает слишком быстро шататься и двигаться: Хичоль, немного наклонившись вперёд, подхватывает мужчину под бёдрами и поднимает его в воздух. Хёкджэ на каком-то рефлекторном уровне удаётся обвить своими длинными ногами талию Хинима, таким образом повиснув на нём, а дальше он даёт волю своим желаниям: бывший священнослужитель забывает обо всём на свете и неожиданно для самого себя он принимается жадно целовать тёплые губы Хичоля, запуская пальцы в его волосы и мягко перебирая пряди, стараясь не хвататься за них слишком сильно. — «Как же это приятно…» — понимает Хёкджэ, не обращая внимание на то, что Хиним, как будто не чувствуя усталости, куда-то несёт его. Судя по всему, Хичолю даже не нужно смотреть, куда он идёт: поцелуи Хёкджэ и его тело, закрывающее большую часть обзора, никак ему не мешают, потому спустя несколько шагов Хиним бережно опускает мужчину на диван и, когда Хёкджэ разжимает свою хватку, переставая цепляться за бывшего падшего, Хичоль нависает над ним, припадая губами к шее мужчины и покрывая её цепочкой влажных поцелуев. Одновременно с этим Хиним снова просовывает руки под свитер Хёкджэ, нетерпеливо задирая его и с требовательным стоном пытаясь дёрнуть ткань ещё выше, чтобы стащить столь мешающийся элемент одежды с мужчины под собой. Хёкджэ даже опомниться не успевает, как его руки сами собой вздымаются над головой, а после белый свитер точным броском оказывается на стуле. Следом туда летит и футболка Хинима, так как, подтянувшись на диване, бывший священнослужитель удивительно проворно умудряется стащить её с тела Хичоля, наконец, позволяя себе в полной мере рассмотреть торс Хинима — непозволительная роскошь для того Хёкджэ, к которому они оба привыкли. Хиним, с практически белоснежной кожей, что столь броско смотрится в контрасте с тёмным взглядом глубоких глаз, чёрными волосами и раскрасневшимися от поцелуев губами — именно такой Хиним кажется Хёкджэ особенно красивым, хоть и до этого мужчине казалось, что красивее Хичоль быть уже не сможет по причине своей идеальности: широкие плечи, подтянутое телосложение без лишних килограммов, но и без ярко выраженного рельефа — и выпирающие ключицы, которые кажутся такими острыми, словно вот-вот проткнут кожу и вырвутся на свободу. Хёкджэ старается не зацикливать внимание на грудных мышцах Хинима, так как даже коротко брошенного взгляда ему хватило, чтобы бывший священнослужитель начал, как говорят люди, «истекать слюной», заинтересовавшись торсом Хичоля самым недостойным образом. — Может, я всё-таки умер и попал в рай? Как думаешь, Хёкджэ? — хрипло спрашивает Хичоль, подцепляя пальцами ремень на брюках мужчины и как будто случайно касаясь костяшками пальцев низа живота Хёкджэ, где уже виднеются редкие тёмные волоски, и неотрывно смотрит в глаза Хёкджэ, который смущённо закусывает губу, не зная, как унять красноту щёк и бешеное биение сердца. — Или я сплю, и это — самый желанный сон, из которого мне лучше не просыпаться? Хиним смотрит на мужчину с желанием и преданностью, со всей верностью, на которую способен этот потрясающий лукавый демон. — «Нет, не демон», — Хёкджэ поправляет сам себя, глядя в эти тёмные глаза как завороженный, точно околдованный магическими чарами Ким Хичоля. — «Демон не может стать ангелом. Он — ангел, который оступился и рухнул в темноту, сумев выгрызть путь наверх, выковать шрамами своё доброе имя». При мысли о шрамах Хёкджэ растерянно вздрагивает и, приподнявшись на локтях, переносит вес на одну сторону, чтобы свободной рукой коснуться спины Хичоля. Мужчина понимал, что никаких обрубков от крыльев он там не нащупает, но память услужливо подкидывает Хёкджэ образ той исполосованной спины, которую бывший падший показал ему однажды. Даже стеснение того, что они оба наполовину обнажённые, куда-то пропадает: мужчина шумно дышит и обшаривает, сколько ему позволяет длина руки, спину Хинима, пока странное прикосновение в районе паха едва не выбивает из него дух: опустив взгляд, Хёкджэ обескураженно таращится на то, как Хичоль, уже расстегнув ремень и пуговицу на брюках мужчины, умело сдавливает его член через просторное бельё, мягко и плавно потирая плоть медленными поступательными движениями ладони. — Хиним… — Хёкджэ неожиданно громко стонет, сильно цепляясь за плечо Хичоля и пытаясь прислушаться к своим новым ощущениям: возбуждение не было чуждо Хёкджэ, как и любому подростку в переходном возрасте, но с учётом его смиренной богобоязненной жизни мужчине уже казалось, что эти воспоминания для него такие далёкие и чуждые, словно это происходило не с ним, а с кем-то другим. Однако сейчас, когда рядом с ним самый прекрасный из всех живущих на свете людей, и когда тот касается его там, в, казалось бы, запретных для других местах, Хёкджэ забывает обо всём, что терзало его ранее: дыхание сбилось, мужчина жадно хватает ртом воздух и прогибается в спине, рефлекторно, хоть и сгорая от стыда, двинув бёдрами навстречу умелой руке бывшего падшего. Хёкджэ начинает казаться, что кровь приливает одновременно и в его голову, и в член — он требовательно тянет Хинима за плечо ближе к себе, не мешая тому касаться его паха более настойчиво, и с несмелым стоном сминает полноватые губы Хичоля в новом поцелуе, искренне полагая, что это поможет ему хоть немного унять жар, разгоревшийся глубоко внутри. — Хёкджэ… Ай, Хёкджэ! — Хиним смеётся и с чмоканием разрывает поцелуй, облизывая свои губы и с хитрым выражением лица потянувшись к кромке брюк возбуждённого мужчины уже обеими руками, даже ехидно подмигивая Хёкджэ, словно надеясь, что этот жест его хоть немного подбодрит. — Я и не думал, что ты окажешься настолько нетерпеливым, что начнёшь кусаться. — Что? Ох, Господи, помилуй, — бормочет Хёкджэ, тут же отпуская плечо Хичоля и в смущении закрывая лицо руками, как будто это поможет ему спрятаться от взгляда бывшего падшего. — Прости, пожалуйста… — Не извиняйся, Хёкджэ, — голос Хичоля сейчас такой мягкий и ласковый, без тени осуждения, что мужчина не может не поддаться на его зов: Хёкджэ робко убирает руки от лица и, опираясь ладонями о диван, чуть приподнимается на руках, нервно наблюдая за тем, как Хиним медленно стягивает с него брюки, зацепив пальцами и края белья, что смущает мужчину ещё больше — если бы Хичоль повременил со снятием его исподнего, то, наверное, Хёкджэ чувствовал бы себя немного увереннее, ведь тогда можно было бы в ответ решиться на то, чтобы снять с Хинима такие сексуально сидящие на нём джинсы. Мужчина даже едва успевает задуматься о том, когда слово «сексуально» вообще пришло ему в голову, ведь прежде такими понятиями Хёкджэ совершенно не следовало апеллировать, но его внимание отвлекает один очень важный аспект — Хиним продолжает оглядывать мужчину, его тело, и с нескрываемым интересом посматривать на потвердевшее возбуждение Хёкджэ. Последний факт должен был особенно привести мужчину в невероятное смущение, но Хёкджэ начинает волновать другой, неожиданно вставший ребром в его восприятии вопрос — то, каким мужчина выглядит со стороны. Вместо неловкости и какой-либо робости Хёкджэ испытывает острое чувство стыда и презрения к самому себе: по сравнению с идеально гладким телом Хинима, даже в верхней части паха, видимой из-за низкой посадки джинсов Хичоля, Хёкджэ кажется самому себе ужасно неуклюжим и, что особенно важно, чрезвычайно заросшим такими неуместными волосами по всему телу. Ситуацию, конечно, спасает то, что мужчина в принципе не озадачивался таким вопросом, как удаление нежелательных волос со всего тела, кроме как с нижней части щёк и подбородка, потому эти волоски, заметные на середине груди, очень мягкие и светлые. Но в то же время положение осложняется тем, что, едва Хёкджэ приподнимает руки, ему становится понятно, что на его подмышках волос намного больше, причём эти волоски значительно длиннее, и это смотрится очень грубо и неопрятно, когда рядом Хиним, гладко выбритый, с нежной, не иссохшей кожей. Осознавая это, Хёкджэ тут же опускает руки, чуть ли не прижимая их по бокам, и, критически оглядев себя и своё тело, он признаёт самую главную проблему — если подмышки ещё можно хоть как-то прикрыть, контролируя себя и не поднимая руки над головой, то с пахом, который выглядит ещё более заросшим, с густыми волосами по, кажется, всей области, кроме самого члена, который сейчас так нелепо торчит над всеми этими зарослями, дела обстоят намного хуже. — Эй, ты чего задумался? — Хёкджэ слышит голос Хинима и, вздрагивая от неожиданности, он закусывает губу, пытаясь потянуться руками к своему паху и хоть как-то прикрыть всё это волосатое безобразие: — Я… кажется, я… — Ох, Хёкджэ, — Хичоль удручённо покачивает головой и, перехватывая запястья опешившего мужчины, резко нависает над ним, запрокидывая руки Хёкджэ за его голову, вжимая мужчину таким образом в диван и приближаясь губами к его губам, жарко опаляя их своим дыханием. — Ты даже не представляешь, какой ты возбуждающе красивый. — Правда? — шёпотом переспрашивает Хёкджэ, чуть было не забывая, как дышать: Хиним, конечно, и раньше делал ему какие-то сомнительные, в той же мере, в какой и удивительные комплименты, но сейчас, когда Хичоль видит мужчину совершенно обнажённым, открытым и доверчивым, Хёкджэ было особенно важно и даже приятно услышать такие слова от бывшего падшего. — Ты можешь сам убедиться, — неожиданно хитро предлагает Хичоль и, освободив одну руку Хёкджэ из плена, черноволосый мужчина, отвлекая бывшего священника нежным поцелуем, плотно прижимает ладонь и пальцы Хёкджэ к своему члену, давая новичку в этом деле ощутить всю искренность желания Хичоля. Хёкджэ еле слышно ахает в поцелуй, подаваясь навстречу, и, зажмурившись от накатывающего смущения, робко проводит рукой по твердой области, прощупывая через плотную ткань джинс, как Хиним возбуждён. Даже через штаны мужчина ощущает, каким твёрдым, оказывается, может быть член, и это полученное знание должно было смутить Хёкджэ ещё больше, но почему-то, напротив, он даже пробует действовать чуть более напористо, немного сдавливая плоть Хинима пальцами, хоть и через такую неподатливую ткань было довольно неудобно и, возможно, даже глупо проводить эксперименты такого рода. Но от этого движения Хичоль тут же шумно выдыхает в поцелуй, перехватывая инициативу, и укладывает руку ладонью на бедро Хёкджэ, медленно поглаживая тёплую кожу и приближаясь пальцами таким образом к зоне паха, чтобы, очевидно, коснуться этой области уже напрямую. Мужчина не знает, чего ему ожидать от фантазии и умений Хинима, потому эта небольшая загадочность одновременно и пугает его — и в такой же степени раскаляет и интригует, ведь, как бы Хёкджэ не старался подавить в себе эти черты прежде, ему оказались присущи и страстное желание, и разгорячённое чувство азарта, и нездоровое любопытство вкупе с намерением научиться всему, что Хичоль только пожелает открыть для него, показать и научить. Но, едва Хёкджэ удаётся примирить свои противоречия и даже немного расслабиться под неспешной лаской этого сильного мужчины, как рука Хинима исчезает с его бедра, а тяжесть с ног бывшего священника куда-то улетучивается: Хичоль слез с дивана и, поднявшись на ноги, озадаченно оглядывается. — Что… — резко распахнув глаза и вскинув голову, Хёкджэ с опаской поглядывает на Хинима, пытаясь сесть на диване и хоть как-то прикрыть свой абсолютно обнажённый вид мягким, но таким жарким пледом, который уже было оказался запинанным куда-то в область ног за ненадобностью в предыдущие мгновения. — Что-то не так? — Да я думаю, как нам из положения выйти, — задумчиво произносит Хиним, облизывая свои раскрасневшиеся и даже немного припухшие после поцелуев губы. — Ты же явно не предусмотрел то, что для физической близости людям обычно нужны… некие атрибуты. Хёкджэ со свистом втягивает воздух через приоткрытый рот, испуганно таращась на Хичоля, который чешет в затылке и хмурится, продолжая оглядываться. — «Он что, про какие-то предметы из магазина для взрослых?» — в панике предполагает мужчина, подтягивая плед ещё выше, практически по шею, и закутывается на манер кокона, стараясь не думать о том, как его член сейчас настойчиво побаливает — судя по всему, прерывать ласки на таком этапе категорически противопоказано, но сообщить об этом Хиниму бывший священник явно побаивается. — Ты чего так на меня смотришь, как будто я тебе предложил оргию в часовне устроить, — Хиним фыркает со смеху, протягивая руку и медленно поглаживая Хёкджэ по щеке. — Я о презервативах, наивное ты чудо. — О презервативах? — Хёкджэ переспрашивает с явным облегчением, чуть было не бухнувшись обратно на диван лицом в потолок от радости. — «Слава Господу, всё не так серьёзно», — радуется мужчина сразу по нескольким причинам: его опасения не подтвердились — и Хичоль осведомлён о важности безопасного секса. Хёкджэ, конечно, имел представления об основах физической близости, но, к его сожалению, об этой части вопроса мужчина совершенно не задумался, пока шёл домой. — «Возможно, я просто не думал, что всё зайдёт так далеко….» — предполагает бывший священник, пока Хичоль не прерывает его размышления своим хриплым от возбуждения голосом: — Так, ладно, без них, думаю, мы сможем обойтись. Я в курсе, что ты здоров, а ты видел мою медицинскую карту, так что у нас нет секретов друг от друга в этом плане. А вот жирный крем у тебя найдётся? Для первого раза он нам очень пригодится, ведь смазку или вазелин мы у тебя не найдём, верно? — Смазка… — как будто не своим голосом повторяет Хёкджэ, нервно сглотнув и стараясь даже не думать о том, как именно Хичоль собрался её применять. — Н-нет, не думаю, что мой крем подойдёт для этого. Но… вазелин у меня есть. — О, правда? — Хиним тут же оживился от услышанного, с щелчком расстегивая пуговицу на своих джинсах и уверенным движением спуская их с бёдер, одновременно с шумным вздохом. — Фух, не могу уже в них, давит слишком. — Ой… — Хёкджэ хочет было зажмуриться, решив, что Хичоль сейчас останется и без исподнего, но тёмное бельё на нетерпеливом черноволосом мужчине по-прежнему остаётся, так что, покраснев ещё больше и старательно уводя свой взгляд от красноречиво выпирающего возбуждения, пока ещё скрытого чёрным плотно сидящим на теле бельём Хинима, бывший священник вытягивает руку и робко указывает на свой шкаф. — Там… на верхней полке… — Понял, сейчас найду, — отзывается Хичоль и быстро идёт к шкафу, еле слышно шлёпая босыми ногами по полу. Хёкджэ в это время принимается несмело ёрзать на диване с целью найти хоть какое-то положение для своего тела, при котором его член не будет так требовательно болеть, настаивая на том, чтобы Хиним и Хёкджэ перестали болтать различные глупости и уже, наконец, занялись делом. Но мужчина не торопит Хичоля, и в свою очередь он крайне признателен бывшему падшему за то, что тот неспешен в своих действиях, что он показывает и как будто даже повествует Хёкджэ о том, что дальше будет происходить. Мужчина не привык хвастаться своей наблюдательностью, но даже его полное отсутствие опыта в физической близости не мешает Хёкджэ сделать вывод о том, что такое поведение совершенно не присуще Хиниму — мужчина любуется этими прямыми плечами, узкой талией и даже позволяет себе поглазеть на округлые ягодицы Хичоля, прикрытые бельём, пока черноволосый мужчина открывает створку шкафа и шарится там в поисках вазелина. Вид полуобнажённого Хинима настолько прекрасен, словно портрет мужчины написан самым лучшим маслом на безумно дорогом холсте, что Хёкджэ даже забывает о том, как какие-то пару минут назад его крайне беспокоил вопрос, остались ли какие-то шрамы на спине бывшего падшего, ведь сейчас в голове бывшего священника совершенно другие мысли. Всего того, что Хёкджэ уже видел, ощутил и запомнил, ему достаточно, чтобы понять самое важное: у Хичоля горячий нрав и пылкий темперамент, он любит секс и прежде сам ритуал близости проходил у него совершенно на другом уровне, более эмоциональном, решительном и страстном. Сейчас же этот прекрасный мужчина возится с ним, по сути, своим ровесником, как с подростком, но не выказывает и тени недовольства, а, даже напротив, сам с готовностью пробует себя в роли наставника эротических наук, так что Хёкджэ даже тихо хихикает себе под нос, уткнувшись носом в плед — до того нелепо это звучит в его голове. — Хёкджэ, у меня к тебе только один вопрос, — судя по звукам, Хичоль сумел отыскать вазелин, но, когда он поворачивается к бывшему священнику, лицо Хичоля одновременно растерянное, готовое расхохотаться, даже немного напуганное — и поражённое происходящим до глубины души. Мужчина не сразу понимает, что так всполошило бывшего падшего, но всё становится ясно, когда Хёкджэ видит огромную банку в руках Хичоля, которой тот поигрывает на весу, как будто проверяя, насколько она полная. — Вот это сюрприз, скажу я тебе. Даже не подумал бы, что у столь богобоязненного священника будет дома такая бандура. Ты как её в аптеке покупал, а, главное, для чего? Тебя что, никогда продавцы ни о чём не спрашивали? — Спрашивали… — растерянно отвечает мужчина, в неловкости приглаживая свои волосы, чтобы избежать излишне любопытного взгляда Хичоля. — Зимой в соборе довольно прохладно, так что у меня постоянно трескаются губы, вот я и… Хёкджэ не успевает договорить до конца, так как, моргнув пару раз, Хиним перестаёт изображать статую и начинает хохотать, чуть было не согнувшись пополам. Бывший священник не понимает, что происходит и почему Хичоль так реагирует, но от того, как мужчина смеётся, Хёкджэ хочется спешно соскочить с дивана и, подхватывая плед на бегу, спешно ретироваться в ванную, чтобы закрыться там до скончания веков. — «Да что не так с этим вазелином?!» — мужчина вопрошает в панике у своего внутреннего голоса, но тот, на удивление, молчит, оставляя бывшего священника без ответов. — Чтож, я должен был догадаться, — смеётся Хиним, возвращаясь обратно к Хёкджэ и откладывая банку на пол, совсем рядом с диваном, а после, резко подаваясь ближе к мужчине и хватая его за плед, Хичоль бережно, но уверенно сдвигает бывшего священника ближе к себе, снова укладывая мужчину на диване и склонившись над ним со слегка снисходительной улыбкой. — Нам это очень поможет, Хёкджэ. Но тебе следует знать, что больше с таким невинным взглядом ты покупать вазелин не сможешь. — Почему это? — мужчина даже икает от неожиданности, приподнявшись на локтях, но Хичоль затыкает ему рот настойчивым и глубоким поцелуем, пользуясь тем, что Хёкджэ уже не стесняется того, как они в эти мгновения соприкасаются кончиками языков. И, несмотря на то, что прямого ответа он так и не получает, Хёкджэ начинает казаться, что он уже близок к разгадке — и Хиним ему в этом поможет.LXX.
13 мая 2021 г. в 20:26
Хёкджэ трудно сказать, на что он рассчитывал, когда решил добраться до дома пешком, а не на автобусе: возможно, мужчина надеялся, что, пока он таким образом тянет время, не спеша возвращаться в квартиру, то в голове бывшего священника сформируется хоть какой-то план предстоящего разговора с Хинимом. Но, как назло, ни единой чётко обозначенной мысли в голове мужчины нет: Хёкджэ лишь прячет руки в карманы, чтобы его пальцы не замерзли на холоде, и медленно идёт по улицам, как будто пытаясь найти отличия между тем, как он воспринимал окружающий мир в качестве священнослужителя — и каким окружение видится мужчине сейчас, когда Хёкджэ стал простым прихожанином, которому нужно будет искать какую-то другую работу.
Мужчина не уверен, кажется ему или это происходит взаправду, но Хёкджэ то и дело подмечает, что интерес к нему со стороны случайных прохожих как будто становится меньше: люди всё также снуют и гудят, как пчелиный рой, продолжая оставаться тем самым живым и настоящим миром, от которого Хёкджэ большую часть своего существования был так далёк, но что-то, тем не менее, изменилось. Бывшему священнику кажется, что теперь на него даже меньше обращают внимания, хотя, как Хёкджэ полагал, он остаётся таким же человеком, которым всегда себя знал: на мужчину перестают таращиться молча и остолбенело, от его вида прохожие больше не отскакивают в стороны, бормоча какие-то неуместные и странные извинения — всего этого просто больше нет и не будет. Хёкджэ было предположил, что всё дело в том, что на нём нет облачения священнослужителя, но ехидные, насмешливые, хоть и без пренебрежения, взгляды школьниц, хихикающих в своём маленьком кругу, у ближайшей остановки, говорят ему совсем о другом.
Украдкой покосившись в сторону магазинной витрины, где Хёкджэ сумел рассмотреть своё отражение, мужчина понимает — всему виной его нервозное состояние: не осталось и следа от той уверенной поступи смиренного человека, думающего лишь о духовном, а не земном, ведь Хёкджэ пытается удержать в голове одновременно несколько мыслей, оттого он то суетливо ускоряет шаг, то, сдерживая себя, притормаживает, неловко сгорбив спину и как будто становясь меньше ростом. Остановившись перед витриной пекарни, за которой виднеются весьма аппетитные булочки, Хёкджэ пристально рассматривает своё отражение, стараясь не пропустить ни единой мелочи. Из отражения большого витринного стекла на него смотрит молодой мужчина, который показался бывшему священнику совсем юным, совершенно не знающим ничего о жизни. Этот, как будто незнакомый, или даже позабытый Хёкджэ человек с интересом смотрит на него в ответ, точно также изучая мужчину и присматриваясь, пытаясь найти какие-то новые, важные детали, незамеченные раньше. — «Кажется, словно я помолодел на несколько лет», — Хёкджэ наконец признаётся самому себе в той самой первой мысли, которая промелькнула в его голове, когда он только увидел отражение в витрине. — «И действительно, такой смешной со стороны… Чего-то боюсь, дёргаюсь…»
От очередного порыва ветра Хёкджэ неосознанно шевелит плечами, как ёж, когда встопорщивает колючки, а после мужчина робко поправляет на своей шее шарф, который Хиним подарил ему, ещё будучи падшим. — «Даже странно, что эта вещь ещё не исчезла с момента его перерождения», — задумывается Хёкджэ, снова стараясь принюхаться к ткани, чтобы понять, не проявился ли от неё какой-то новый запах. — «И снова этот странный, почти выветрившийся аромат… Наверное, так пахнет время?»
При мысли о Ким Хичоле бывшего священника начинает бросать то в жар, то в холод: мужчина уже привычно старается рассмотреть в отражении силуэт падшего за своей спиной, но, что естественно, не находит его там. После всех последних новостей Хёкджэ хочется лишь одного — вернуться домой, убедиться, что Хиним в порядке, и поделиться с ним всеми своими переживаниями, и делать это каждый день, пока ему будет позволена такая привилегия, как просто видеть этого прекрасного мужчину, заражаться его силой и настойчивостью, и учить его доверию и терпению, снова и снова. — «Я влюбился, как мальчишка», — удивительно смело признаёт Хёкджэ, закусывая губу и, помедлив, продолжает свой путь в сторону дома. — «Вот только как бы мне набраться смелости, чтобы рассказать ему обо всём, что меня тревожит, Отче? Как стать таким же сильным, как Хиним?»
Ответа на столь важные вопросы Хёкджэ не получает, потому он продолжает спрашивать себя об этом снова и снова, пока идёт по улице в сторону дома, пока стоит перед дверью подъезда, взволнованно поднимая голову, чтобы увидеть, как в его комнате горит свет, и, конечно же, пока поднимается по лестнице на нужный этаж. — «Хиним уже дома», — Хёкджэ еле слышно вздыхает и покачивает головой, касаясь замерзшими пальцами дверной ручки. — «Сейчас всё и решится».
— О, Хёкджэ, ты сегодня рано, — знакомый голос тут же приветствует мужчину, когда бывший священник неспешно проходит в квартиру и закрывает за собой дверь. — Неужели в приходе Мёндон закончились грешники?
Хёкджэ вздрагивает от неожиданности, чуть было не повесив своё пальто мимо крючка. Ким Хичоль, уже в своей домашней одежде, в какой-то широкой растянутой футболке и светло-синих джинсах, странном личном пристрастии Хинима, несмотря на то, что на работу он отправился в более классическом образе — тот самый Ким Хичоль, к которому бывший священнослужитель уже успел так привязаться, выглядывает из проема, ведущего на кухню, с характерной для Хинима искринкой юмора в тёмном взгляде, которая быстро сменяется беспокойством, как только тот получше присматривается к растерянному выражению лица Хёкджэ:
— Что-то случилось? Я думал позвонить тебе ближе к ночи и встретить, но ты действительно очень рано освободился. В соборе всё спокойно?
— А? — мужчина коротко икает, едва не налетев на собственные ботинки, которые он только что снял, но умудрившись устоять на ногах, так как Хёкджэ вовремя опёрся рукой о стену, чтобы выровняться. — Д-да, в соборе всё благополучно. А как твой первый рабочий день, Хиним?
— Да знаешь, лучше, чем я мог ожидать, — усмехается бывший падший, выходя в коридор, к Хёкджэ, и скрещивает руки на груди, со снисхождением наблюдая за тем, как «священник» суетится, расставляя вещи на положенные им места и задвигая свою небольшую сумку поглубже в шкаф. — Оказывается, мои коллеги даже врачей расспросили, что у меня было и какие могут быть последствия, так что они не удивились тому, что я почти ничего не помню из своих обязанностей. Но, если верить словам Минхо, то я уже отлично справляюсь, почти как будто и не уходил в отпуск. Даже удивительно, что они собрались нянчиться со мной. Насколько я знаю, обычно в компаниях так не делают.
— О, правда? Это потрясающая новость, — Хёкджэ робко улыбается, пытаясь как можно незаметнее просочиться мимо Хичоля в комнату, чтобы не начинать важный разговор с порога. — Значит, ты был у них на хорошем счету, и они дорожат своими сотрудниками. И коллектив там хороший, я правильно понимаю?
Если бывший священник и хитрит, то лишь самую малость — сейчас Хёкджэ готов говорить о чём угодно, лишь бы у него было время сориентироваться и подвести Хичоля к нужному разговору соответствующим образом. Но при этом мужчине действительно интересно услышать, каково Хиниму на новом для него месте, даже если согласно истории этого мира Ким Хичоль уже давно считается работником автосалона. Хёкджэ до сих пор не может понять, как так получалось, что подопечные бывшего падшего продолжают относиться к нему хорошо, несмотря на то, что они совершенно ничего не помнят о том, что происходило с их душами множество лет назад. Хотя, если так задуматься над этим вопросом, то поведение бывших падших, которые ничего не помнят, не так удивляло Хёкджэ, как то, что в последние дни умудрялись вытворить как Чонун, загадочный Хранитель Памяти в своей прошлой ипостаси, так и сам Хиним, преодолевший и ад, и небеса, чтобы обрести себя в этой жизни — и вернуться к нему, к Хёкджэ.
— И зарплата, в первую очередь, — неожиданно фыркает Хиним, не мешая мужчине добраться до зала и следуя за ним по пятам, как ребёнок после первого дня в новой школе, с яростным желанием поделиться всеми своими впечатлениями. — Загадывать вперёд пока не буду, но вроде как в моей истории жизни я никому из них палки в колёса не ставил, так что проблем с коллективом быть не должно… Ты вообще меня слушаешь, Хёкджэ?
— А? Что? — мужчина успевает за время этого монолога добраться до шкафа, но вопрос застаёт его, когда Хёкджэ открывает одну из дверей, чтобы достать свою домашнюю одежду. Помотав головой, как будто пытаясь вытряхнуть лишние мысли, которые Хичоль может попытаться «прочитать» по выражению его лица, бывший священник бормочет, отводя взгляд в сторону:
— Да, я слушал… Палки в колёса… Раз ты работаешь в автосалоне, то это действительно смешная шутка…
— Да что с тобой сегодня? — судя по звукам, Хичоль подходит ближе, чтобы получше рассмотреть выражение лица Хёкджэ, и это ещё больше пугает мужчину, заставляя и без того быстро бьющееся сердце колотиться бешеной испуганной птицей, как будто ещё немного — и оно вырвется из плена его тела. — Кстати, а чего ты не в сутане? В соборе забыл?
— «Ну вот сейчас всё и решится», — понимает Хёкджэ, зажмурившись на пару мгновений, чтобы придать себе таким образом немного больше уверенности, а после, одновременно с шумным выдохом, он поворачивается к Хичолю и, приподнимая голову, отчётливо произносит:
— Я оставил сутану в соборе, потому что я больше не буду священнослужителем.
В комнате воцарилась тишина, прерываемая лишь тихим потрескиванием лампы накаливания, скудно освещающей комнату мягким рыжеватым светом. Хёкджэ, несмотря на то, что продолжает отчаянно трусить, не отводит глаз от Хинима, и не зря — тот таращится на мужчину, как на привидение, при этом лихорадочно оглядывая его, хоть и не зацикливаясь на какой-то конкретной точке. Хёкджэ прекрасно знает значение этого взгляда: бывший падший застигнут врасплох, потому зверь, который таится в душе этого своенравного мужчины, сейчас озадаченно присматривается, прислушивается и, возможно, даже принюхивается — Хиним ищет любой намёк, любую подсказку, после которой можно будет понять, что Хёкджэ шутит, и после этого вместе посмеяться над ситуацией. — «Но в этом и вся сложность», — бывший священник смотрит на Хичоля с удивительной мягкостью и сочувствием, невзирая на собственные сомнения и страхи. — «Вся сложность в том, что это не шутка. Верно, Хиним?»
— Если это шутка, — Хичоль, наконец, решается нарушить молчание: мужчина чеканит слова медленно и неспешно, как будто осмысливая каждый издаваемый им звук. — То я не понимаю, когда начинать смеяться. У тебя всегда было специфичное чувство юмора, Хёкджэ.
— Это не шутка, Хиним, — Хёкджэ заставляет себя перебить Хинима, и сцепляет вместе пальцы рук, стараясь подготовить себя к тому, что произойдёт далее. — Я попросил епископа сложить мой сан… и больше я не священнослужитель.
Несколько секунд, сравнимых по длительности, наверное, с целой помянной службой, бывший священник переносит не без труда: Хичоль, судя по его ошарашенному выражению лица, всё ещё не знает, как воспринимать эту новость. В какой-то момент удивление бывшего падшего начинает спадать с лица Хинима, и Хёкджэ, надеясь, что мужчина воспринял такую неожиданную новость спокойно, с облегчением выдохнул. И это было главной ошибкой Ли Хёкджэ, так как от этого звука Хичоль как будто сорвался с катушек: видимо, последняя нить рассудительной стороны его личности ещё уберегала их обоих от катастрофы, но своим вздохом Хёкджэ не просто перерезал эту нить, а, что следует из цепной реакции, активировал тем самым взрыв детонатора, так как лицо бывшего падшего тут же злобно оскалилось, и он полупрорычал-полупроорал, с силой захлопывая дверцу шкафа и таким образом отрезая для мужчины возможность переключиться на повседневные дела:
— Что ты сказал?!