***
Катсуки взялся руками за пилон, прицелился и, слегка подпрыгнув и перейдя в горизонтальную плоскость, упёрся в шест ногами. Так, отлично, осталось только их выпрямить. – Бля-я-я-Я-Я-Я-Я-Я-Я-Я… – кажется, его вопли были слышны во всей Акихабаре. Так сильно задняя поверхность бедра у него не болела даже при тренировке сраного «Журавлика» – а этот трюк оставил на его промежности гематомы, как после БДСМ-сессии. – Хорошо, держим-держим-держим, не расслабляемся, – пыталась его перекричать Мирко, его личная тренерша и по совместительству давняя знакомая из мира атлетики. – Не забывай дышать, постепенно боль отпустит, главное перетерпеть. «Щас я тебе так перетерплю, – думал Катсуки, пока его рожа краснела всё больше, а в ушах стучали барабаны, – блядский Будда столько не терпел». И действительно начало отпускать. После нескольких глубоких вздохов зад, поясницу, бёдра и места под коленками перестало так адски тянуть и начало тянуть обыкновенно. И за этой болью пришла боль уже в руках, которые, даже натренированные «Флажками», «Карандашами» и прочей напряжённой дребеденью, даже испытавшие на себе долгие годы профессионального спорта, начали дрожать и неметь. Правая нога, как он ни старался распределить вес равномерно, начала отказывать первой – она располагалась ниже всех на шесте. Теперь мысль «Ещё секунда – и я ёбнусь» можно было практически ощутить, настолько она материализовалась – но Бакуго не ёбнулся ни через одну, ни через две, ни через пять секунд, и даже когда Мирко сказала «Стоп», он продолжил висеть, отсчитывая время по играющей на фоне «Pink Venom» – вот дотяну до припева, и… вот дотяну до рэп-лайна, и… Лишь когда в глазах уже потемнело, а тело стало чужим, он позволил себе согнуть колени. И рухнул на пол, не почувствовав удара. Перекатился на спину и остался лежать, давая восстановиться дыханию и мозговой деятельности. Как же хорошо. – Красиво было? – спросил он спустя пару минут, пялясь в потолок. – Очень, – соврала Мирко, возникнув в поле зрения. Она возвышалась над ним, как древнегреческая статуя – одни ляжки и пресс. – Ещё пара подходов, и сможешь джек-о-позить. Только я очень тебя прошу: все эти проверки на прочность – не на моих глазах. Я, конечно, тётя не слабая, но от сломанной конечности тебя не спасу. Катсуки на это только хмыкнул. – Не вопрос, тётя, – ответил он и получил лёгкий пинок в плечо. На видео он был похож на раскоряченного бабуина, и одно это заслуживало публикации. Каким образом у тонких, как веточки, девчонок, которые сюда приходят, получается вертеться вокруг пилона, как пропеллер, ещё и на каблуках, ещё и не дрожа, – для него было загадкой. Возможно, однажды и его пол-дэнс будет сексуальным и ловким, как в клипе у Лил Нас Икса, но до этого нужно ещё дожить. Ему стоило огромных усилий прийти в студию и начать делать то, что он делать не умел и принципиально не собирался по причине маскулинных заскоков; ещё больших усилий – принять тот факт, что с первого раза ни один трюк получаться не будет. Очень медленно, недели спустя, благодаря юмору Мирко и набитой заднице он перестал стыдиться и ненавидеть свои промахи. Перестал рычать и драться с шестом, перестал беситься с себя, перестал ассоциировать лажу с концом света. Орать, правда, не перестал, но это было позволительно – в конце концов, когда падаешь на пятую точку с метровой высоты, тихим быть не получается. Наверное, это тоже помогло в какой-то мере – ничто не наказывало твою ошибку сильнее, чем сама ошибка. Повезёт, если она будет стоить лишнего синяка – но зачастую безжалостный шест сдирал кожу до крови и бросал на пол без предупреждения, словно мечтал сделать из своего «наездника» калеку. Нормальны ли такие садомазо-отношения? Вряд ли, но Катсуки плевать на это хотел. Он нашёл свой дзен, свой мир борьбы и побед, удовольствия от пересиливания себя, которого ему так не хватало после ухода из спорта. Разумеется, ничто не было прекраснее диджейского пульта в квартире и звучания на радио родных семплов и миксов, – но та спортивная жизнь отпечаталась в памяти слишком глубоко и составляла слишком большую часть Бакуго Катсуки. В ней было создано то, с чем он не был готов расстаться. – Ну что, подтянемся на скорость? – спросила Мирко, и у Катсуки моментально вскипел азарт в крови. – Естественно, – он уселся перед шестом и ухватился за него повыше, – готовься просрать. Он ещё ни разу не победил.***
Попрощавшись с отцом возле метро, Шото отправился в свой район. Ещё утром он сдал последний экзамен, и в праздничные недели вступал со спокойной, хоть и выпотрошенной мозговыми перегрузками, душой. Было странно и чужеродно ощущать эту внезапную свободу, отсутствие дел, отсутствие домашек. Как будто полгода нёс мешок килограммов в пять, а затем вдруг сбросил его – и неясно, хорошо тебе от облегчения или нет. Бегая кросс с Эри, Шото словно бы совершенно другими глазами смотрел на мир вокруг себя – он в очередной раз понял, что без висящей над головой деятельности совершенно не умеет себя занимать. Когда есть что-то, что ты делать должен, желание делать что-то другое возрастает в разы – а теперь отсутствие обязанностей нарушило весь мировой баланс, и без того пошатнувшийся новолунием в Близнецах. Психолог посоветовал ему поискать впечатлений, попробовать что-нибудь новое – и следуя этому совету, Тодороки зашёл в супермаркет у дома и в растерянном порыве купил там рождественские украшения. И молоко с яйцами – попробует организовать себе праздничное блюдо в честь закрытия сессии. Чем не новые впечатления? По возвращении домой растерянный порыв немного угас, и к готовке Шото решил приступить лишь спустя час. Открыв холодильник, он учуял аромат лука такой силы, что невольно возникла идея приготовить что-нибудь из него. Достав доску и сняв с луковицы кожуру, он приставил к ней нож, примерился, чтобы не откромсать себе пальцы, затем отстранился, зажмурившись, и резанул. Приоткрыл один глаз – вроде бы, получилось ровно. Снова зажмурился и резанул. И снова, пока половина луковицы не превратилась в неаккуратные, толстые кольца. Глаза всё равно защипало, хотя Шото зажмуривался изо всех сил. Он подумал с секунду, размышляя, и всё-таки бросил оставшийся лук в холодильник – вонять дальше. Так, самая тяжёлая часть сделана. Что теперь? Накромсать салат? Пожарить с яичницей? Фу, нет, жареный лук невкусный. Рис? Нет, он забыл помыть рисоварку ещё на прошлой неделе – её теперь только с дезинфектором доставать… Спустя две минуты Шото сидел за столом и одной рукой листал ленту новостей, а другой ел ломоть хлеба с тремя слоями уродливых колечек лука и оливковым маслом сверху. Он пытался отогнать пока что лёгкое разочарование в себе, но лежащие в коридоре полные украшений пакеты слишком укоризненно блестели и заставляли жалеть о своей покупке всё больше. Ну и что теперь с ними делать? Куда вешать, чтобы не так много передвигаться? И так ли оно ему надо, если Шото всё равно не будет праздновать в этой квартире? Тяжёлые и нервные размышления его прервались вибрацией телефона. «пользователь @Dynamight опубликовал новое видео» «пользователь @Dynamight опубликовал новое видео» «пользователь @Dynamight опубликовал новое видео» «пользователь @Dynamight опубликовал новое видео» «пользователь @Dynamight опубликовал новое видео» «пользователь @Dynamight опубликовал новое видео»***
– Едешь куда-нибудь на праздники? – Ага, – Бакуго подождал, пока Мирко запрёт зал и сдаст ключ, и они вместе потопали по лестнице к выходу. – В два бара на Синдзюку. И ещё в «Джинс», – это он приврал, конечно, в сами праздники у него сетов нет – не дорос ещё вести самые насыщенные вечеринки – но тем не менее. Мирко фыркнула в ответ: – Да, я видела афиши. Чтобы тебя и не было в «Джинсе»… Ты не торопишься? Они стояли возле фитокафе, входящему в этот спорткомплекс. Из музыки там сплошной унылый лоуфай, но чаи делают неплохие. – Не особо, – отозвался Катсуки и зашёл в дверь следом за Мирко. Если бы лет пять назад он узнал, что в будущем будет торчать в фитокафе после занятия пол-дэнсом, то от души врезал бы самому себе по роже. Но лет пять назад он был страшно тупым и принципиальным, боящимся сделать лишний шаг без стопроцентной гарантии успеха. – Ну а если серьёзно, – Мирко разлила им в чашки что-то травяное и вкусно пахнущее. – С кем будешь отмечать? – Да не знаю пока, – Катсуки поморщился. – С семьёй, скорее всего. Я вообще терпеть не могу эти тупые праздники, серьёзно. Столько суеты вокруг них, как будто реально Дед Мороз с оленями вылезает из каждого камина, а на деле… Подруга на это только похихикала. – Гринч ты мой, кто тебя так обидел в детстве? Катсуки не помнил, чтобы его кто-то обижал. Всё как у всех – два дня нервотрёпки и истерик, выдраивание всего дома до блеска, готовка десятка блюд в ожидании бабушек и дедушек, крики про то, какой отвратительный оказался рецепт, про никакой помощи, про ничего не успеваем, потом гости, шум и болтовня о ерунде, возможно, ещё немного криков… – Заябывает каждый год ждать чего-то особенного, понимаешь, – сказал он. – Ничего ведь в Рождество не происходит, это просто лишний повод потратить деньги на продукты и устроить салюты. – И встретить дорогих людей, и получить подарки, и насладиться атмосферой, – Мирко махнула рукой в сторону развешанных в кафе гирлянд. – Смысл не в том, чтобы ждать чего-то особенного от дня. А в том, чтобы это особенное создать самому. На это Катсуки молча хлебнул вкусный чай. Для него особенным было бы, если бы Мирко пустила его хотя бы на одну тренировку в праздничные дни – но она наотрез отказалась лишать себя законных выходных. Атмосфера мишуры, колокольчиков и рождественских песен, которые он слушать уже чисто физически не в состоянии, – всё это перестало его привлекать классе этак в четвёртом. Когда исчезла вся магия, когда на мишуре и колокольчиках появились ценники, когда Мэрайя Кэри превратилась в монстра, способного пиарить одну-единственную песню десятилетиями. Магией Катсуки были вещи немного другие. Шум толпы на танцполе. Десятичасовой сон. Дрожь в локтях во время «Флажка». Острая еда. И ещё… Карман куртки брякнул. Бакуго достал оттуда телефон. «Ты завтра не занят?» От Мордочки. От его чудесной, неуклюжей, умной Мордочки. – Что, особенное всё-таки есть? – прозвучал ехидный голос Мирко, и Катсуки понял, что всё его лицо того и гляди треснет от улыбки.***
Из открывшейся двери на Шото обрушилась музыка. Тишина – редкий спутник Катсуки, а теперь, когда он обустроил квартиру полностью под себя, эти стены замолкают разве что по ночам. «Only Love Can Hurt Like This» – пела девушка с глубоким голосом, чьё имя он забыл, пока Шото стягивал пальто и прислушивался к едва различимому звону посуды в кухне. Теперь внимание привлёк и запах – чего-то мясного, соусного, горячего. Он не торопился, оттягивая момент – неспеша вымыл руки, огляделся. Отметил несколько новых пластинок у контроллера, экран загрузки очередного микса на ноутбуке, сохнущую на верёвке одежду, гитару на диване – ту, которую Тодороки подарил ему на прошлый день рождения. Катсуки был найден выравнивающим сковороду над конфоркой. В распахнутом халате и трусах, как боксёр, он склонился к плите и был настолько сосредоточен на своей задаче, что Шото в упор не замечал. – Тебя так однажды ограбят, – сказал Тодороки, и наконец-то его парень отвлёкся и с радостным возгласом бросился к нему. От Бакуго разило жаром из-за готовки, и слегка подмёрзший на улице Шото с радостью утонул в его руках. Всё ещё с трудом привыкалось, что они теперь почти одного роста и не так удобно класть руки ему на плечи. Зато целоваться стало проще. – Господи, Морда, у тебя даже губы холодные, – пробормотал Катсуки и зацеловал Шото ещё несколько раз, в уголки, в верхнюю и нижнюю отдельно, и в розовый нос напоследок. Затем своим носом зарылся в его воротник и принюхался. – Новый духолон? – Ага, – на смену грустной песне про боль любви пришла «I Lied» от Lord Huron, и Шото не выдержал: – У тебя день разбитого сердца или почему такой плейлист? – Не знаю, просто поставил на поток… Объятия вдруг превратились в напряжённое ощупывание. – Не понял, – Катсуки хмуро сжал пальцами его талию. – Это чё такое? – прошёлся ладонями выше к впалому животу. – Ты чем питаешься, собака? Стало немного стыдно. – Между прочим, я вчера сделал блюдо с луком. Как ты советовал. – Ну и что там было, кроме лука и хлеба? – пристальный взгляд человека, который слишком хорошо понимает положение вещей. – Оливковое масло. С секунду они тупо глядели друг на друга – и затем по-идиотски рассмеялись. Бакуго взял Тодороки за руку и потащил обратно на кухню. – Идём, оливковое масло. Никакого секса, пока не поешь у меня по-людски. – Я же потом двигаться не смогу, – Шото и правда не мог шевелиться часами после ресторанных блюд Катсуки. – Не ссы, я за нас двоих подвигаюсь. Плейлист они всё-таки сменили – когда после «Laughing On The Outside» зазвучал совсем уж печальный Бруно Марс, даже у Катсуки заскрипели зубы, – и теперь вкусный запах сопровождался вкусной музыкой нового альбома Бейонсе, который Тодороки, к ужасу Катсуки, так и не отслушал. – Достань копчёную паприку и базилик. – Как они выглядят? – Красная хуета и зелёная хуета. – … – Шото это не сказало ровным счётом ни о чём. В шкафчике с приправами, где в несколько рядов в отвратительном порядке стояли прозрачные склянки с бог знает чем, три были с зелёной хуетой, и как минимум две – с красной. Он выразительно посмотрел на Бакуго – и тот, протяжно вздохнув и закатив глаза, подвинул его и сам достал две баночки почти не глядя. – Это, – он открыл одну, – копчёная паприка. Занюхни. Шото занюхнул – и в восторге выпучил глаза. Пахло и впрямь копчёностями, причём так насыщенно, что рот наполнился слюной. – Круто, да, – согласно ухмыльнулся Катсуки и открыл вторую. – Это – базилик. Трава, которую обычно добавляют в макароны, пиццу и прочую итальяшкину еду. – Ты всё это добавишь сюда? – Нет, блять, просто так вытащил понюхать. Облокотившись о столешницу на безопасном расстоянии, Тодороки принялся наблюдать за тем, как Катсуки сыпет в гуляш сначала одну приправу, потом другую, накрывает сковороду крышкой, кладёт руки в карманы халата, прикусывает щёку. Косится в его сторону. Улыбается криво, чуть краснеет. – Чего? Ну всё, это невозможно. Не в силах больше справиться с защемлением, которое поселилось где-то под сердцем ещё с момента вчерашних постов Бакуго, Шото делает шаг вперёд и ловит его в новые объятия, на «Ну что такое, Морда?» тихо отвечает «Не знаю», жмётся ближе, прячет лицо между плечом и горячей шеей, руками хватает затылок, гуляет пальцами в лохматых, мягких волосах, – а защемление не проходит и только усиливается, раздувается, требует большего, требует не отпускать никогда. Катсуки, радостный от его липучего настроения, обхватил его талию покрепче, небольно покусал плечо, увлёк в поцелуй такой плавный и тягучий, что закружилась голова, и Шото не заметил, как его, размякшего и податливого, усадили на высокий барный стул. – Сначала ужин, – напомнил Бакуго, напоследок куснув его нижнюю губу. – А то я тебя съем. – Я не против, – вот бы Катсуки ещё постоял так, совсем близко, вот бы ещё потрогать его за всё, до чего дотянутся руки, вот бы ещё поглядеть в его счастливые, не растерявшие своего пламенного запала глаза. Для этого он, собственно, и здесь.***
Нужно было снимать на видео, как жадно Морда уплетает гуляш – ложка в левой руке, палочки в правой, обе почти беспрерывно загребают побольше мяса, овощей и соуса и по очереди отправляют их в рот. Порцию ему Катсуки положил большую, хотя был уверен, что у того желудок скукожился до тараканьих размеров и не осилит столько мяса, – но вот Шото уже почти прикончил две трети и останавливаться не собирается. И приятно, и страшновато – не вырвет ли? В этот самый момент Тодороки притормозил и, дожёвывая, тяжко вздохнул с полуприкрытыми от удовольствия глазами. – Очень вкусно, – похвалил он и устало положил подбородок на ладони. – Да что ты. По-хорошему, оставить бы его здесь недели на три, откормить до человеческого состояния, а то в Катсуки начинает просыпаться опасение – вдруг уже и от тёплой мордочкиной попы ничего не осталось. Зато глаза блестели жизнью, улыбка не сползала с розоватых щёк, да и в целом весь этот отощавший лопух сиял, как гирлянда. В сравнении с выпускным классом в школе, когда он превратился в привидение от накопившегося в голове дерьма, разница чувствовалась особенно сильно. Тогда, накануне экзаменов, они виделись настолько редко, что сами себя убедили – их романтическое приключение подошло, прости господи, к концу. Раз нет ни сил, ни возможности держаться друг за друга сейчас – стало быть, их не будет и потом, – так они оба подумали. И замолчали на целый год, лишь изредка глядя на соцсети друг друга. А потом вдруг Катсуки чем-то ударило в голову – он предложил встретиться. Просто так, без задней мысли. Захотелось посмотреть на Морду и всё тут. Морда тоже захотел на него посмотреть. И их обоих повело от этой встречи – резко и немного болезненно. Шото показал Катсуки свою квартиру – и потом Катсуки где-то неделю из этой квартиры не выходил. До ужаса странно было, как безразлично друг к другу они провели столько месяцев и как больно, тяжело и душно стало от одной мысли об этом в момент воссоединения. Как будто с огромной охотой отправляешься в кругосветное путешествие, а затем возвращаешься в родной дом и внезапно осознаёшь, что прекраснее этого места нет нигде. – Мы идиоты? – спросил тогда Бакуго, лёжа у Морды на животе, не в силах оторваться от запаха его тела. – Не думаю, – отозвался тот. – Видимо, тогда нам обоим нужна была пауза… А мне прямо сейчас нужно тебе отсосать. – Очень нужно? – у Катсуки дёрнулся член и поджались бёдра. – Жизненно необходимо. В общем, они вновь сцепились, ещё крепче, чем раньше. – Наелся? – спросил теперешний Катсуки, когда Шото положил голову на стол уже перед пустой тарелкой. – Обожрался. Я могу остаться сегодня? – Ты не можешь не остаться, Морда, – он собрал посуду и сложил в раковину. – Спасибо тебе. Да что с ним сегодня? То клеится, то улыбается во все тридцать два, то тормозит больше обычного – какой-то «Elsie’s Baby Boy» Кида Кади, а не Тодороки Шото. – Ты так и не купил ёлку? – Мне лень, – какие тут ёлки, Катсуки с сетов приходит под утро и потом раздупляется дня два. – Согласен, – Шото рассеянно поглядел в окно. – У меня вчера был последний экзамен. – Знаю. Как он? – Бывало и лучше. Но, по крайней мере, препод оказался понимающий. Подсказал, поправил, где надо, – пока он говорил, Бакуго слез со стула, подошёл, обнял его со спины, позволив опрокинуться на себя, и принялся оставлять громкие чмоки на макушке. – Что-то я какой-то пришибленный, да? О, значит, не померещилось. – Да уж. – Ничего не хочу. Хочу только сидеть с тобой. Катсуки ни за что в жизни не признается, какой внутренний писк у него вызвали эти слова. И как сильно он хочет того же самого всякий раз, как видится с Мордочкой. В их личном мире слова любви – большая редкость, так как оба предпочитали любить действиями, взглядами, помощью. Но услышать что-то такое – внезапное, тихое и смущённое, порой было до невыносимого хорошо. – Сиди, – он перехватил чужое тельце покрепче. – И расскажи что-нибудь ещё про универ.***
Сегодня всё происходило очень медленно. Медленно допили чай, медленно улеглись на диван, медленно пощёлкали каналы и медленно, так и не найдя, что посмотреть, позволили возбуждению занять главное место в головах. Катсуки выключил музыку – он не терпел её во время сна и во время секса – и полностью сосредоточился на том, как ёрзают на его паху чужие бёдра. Шото сначала просто навалился сверху и, щекоча языком его кадык, наслаждался разгорающимся между их бёдер желанием. Потом, когда прозвучал первый хриплый, вызывающий мурашки стон, он отстранился и сполз к ногам Бакуго. Тот, поняв его намерения, помог ему стянуть свои штаны и вытащить из трусов уже намокший, тяжёлый член. На внутренней стороне левого бедра почти зажила старая гематома, так что можно было не осторожничать, но лишний раз беспокоить это место всё равно не хотелось. Тем более, когда перед глазами было что-то гораздо более притягательное, особенно после недельной разлуки. Шото устроился поудобнее, пожелал себе приятного аппетита второй раз и, склонившись, принялся целоваться с головкой члена так увлечённо, как будто встречался с ней, а не с Катсуки. – Постарайся сейчас не двигаться, – сказал он, на мгновение подняв глаза на потерянного и сощурившегося от удовольствия Катсуки, и принялся медленно, как можно спокойнее и постепенно расслабляя стенки гортани, вбирать член в себя. Получилось не сразу и, чтобы не было риска поперхнуться, как однажды случилось, Шото приподнялся и попробовал снова. – Фа-а-ак, – услышал он краем уха, и этот не то рык, не то выдох взбунтовал его собственное возбуждение и отлично помог. Сразу и нашёлся подходящий угол, и горло без сопротивления впустило головку, и дышать стало удобно. Шото уткнулся носом Катсуки в пах. Бёдра под его ладонями подрагивали, а затылок как можно незаметнее гладили горячие, шершавые руки – Бакуго очень сдерживался. Это было до одури приятно, это заслуживало поощрения. Шото осмелился сжать горло. Пальцы в его волосах невольно сжались сильнее, а сверху раздался стон – такой, который слаще любой музыки, от которого сойдёт с ума любой, кому доведётся его услышать. С неистовым пожаром в собственных штанах, Тодороки зашевелился над чужим членом интенсивнее, сглотнул ещё разок, пошевелил языком – слюни полились ручьём, но он слишком увлёкся в своём стремлении довести до беспамятства. Левая рука Шото невольно поползла по торсу вверх, правая – наоборот, вниз, под зад. Катсуки перехватил левую и повёл выше, под футболку, к груди, пока под кончиками не почувствовался круглый, затвердевший сосок. Пальцы Тодороки сжались на чистом рефлексе, стиснув и его, и ягодицу под собой. – Блять, Морда! – вслед за этой похвалой член в горле толкнулся, едва не заставив подавиться. Ну уж нет, теперь Шото его так просто не отпустит. Он резко поднял голову, выпустив член изо рта, и так же резко снова на него насадился, вызвав у себя звёзды в глазах, а у Катсуки, как он надеялся, инфаркт. – Да блять, Морда! Он не выпустил Бакуго из рук и рта до тех пор, пока у того не закончились все матерные слова и не потерялся контроль над своим телом. Он понял, что его парень готов кончить, ещё до того, как тот, еле дыша, выдавил из себя: – Эй, я… – Угу, – только и мог сказать на это Тодороки, и, видимо, его завибрировавший прямо в головку члена ответ привёл к финишу ещё раньше. Рот заполнился спермой, и он побыстрее, чтобы не дать ей осесть на раздражённых стенках, начал её глотать. Это не помогло – всё равно, отстранившись, Шото закашлялся с полным ртом. – Ну что, как я выгляжу? – сказал он, когда удалось наконец отдышаться, догадываясь, на что был похож сейчас, весь в слюнях, слезах и остатках эякуляции. Катсуки, до этого встревоженно гладивший его, теперь посмотрел Шото прямо в глаза с такой странной, только после секса возникающей улыбкой, и повалил его на себя. – Иди уже сюда, тупица.***
Они почти провалились в сон, когда колонки запиликали входящим звонком. Катсуки пошарил рукой над головой и глянул в экран. – Изуку, – сообщил он Мордочке и принял вызов. – Хэй, второе место, как дела? – Ха, ха, Каччан, – ответили колонки на всю квартиру. – С каждым годом эта шутка всё смешнее. – Я не дам её забыть, даже не мечтай, – Катсуки лыбился, как безумный, каждый раз, когда вспоминал о том давнем чемпионате мира. Даже если Изуку победил на каждом последующем. – Чего хотел-то? – У тебя там Тодороки рядом? – Не знаю, – он посмотрел на лежащую у него на груди Мордочку. – Шото, ты рядом? – Да, – тот приподнялся. – Привет, Мидория! – О, отлично, все в сборе. В общем, ребят, такое дело. Мы женимся. Секундная тишина – и Шото с Бакуго наперебой крикнули: – Да ладно, вы с Очако??? – Деку, твою мать, я же сказал, что подумаю! Изуку на том конце, видимо, не мог выбрать, кричать ему или хохотать от их ответов, и просто издавал какие-то нечленораздельные звуки. – Когда хоть вы успели? – спросил Катсуки, меняя положение и усаживаясь с Тодороки на подлокотник дивана – от волнения спокойно лежать уже не получалось. – Ох, это был кошмар, – судя по весёлому голосу Мидории, ничего кошмарного там не было. – Мы с ней разругались, и дошло до того, что Очако мне закричала, мол, я обещал ей, что мы распишемся, но мы так этого и не сделали. Ну и тогда я, весь на взводе, злой, как собака, сажусь за комп и открываю сайт районного управления. Так всё и вышло. Катсуки фыркнул Шото в плечо: – Долбоёбы. – В любом случае, первое – свадьба будет в апреле, и второе – вы оба приглашены. Отказ не принимается. И, Каччан… – М? – Мы ещё ничего не планировали, но я всё-таки заранее спрошу. Если мы закажем у тебя сет на автепати, ты согласишься? И сколько это будет стоить? Хоть бы раз в жизни Изуку не повёл себя, как придурок, – но куда уж там. Катсуки, специально громко цыкнув, сказал: – В очко себе деньги засунь, Изуку. Лучше сгоняйте с щекастой куда-нибудь после свадьбы. Будет вам сет, и не один. – Каччан… – Это не обсуждается. – Спасибо тебе огромное! – Обалдеть, – проговорил Тодороки, когда Катсуки сбросил вызов. – Что? – Да в голове всё не укладывается, что наши ровесники уже женятся, – он поднялся с места, чтобы поставить чайник. – Одна моя одноклассница вообще беременна. Для меня мы всё ещё, ну… – Школьники, которые не могут выбрать соус в KFC, – Катсуки отлично его понимал. – Да, я знаю. Сами они даже не задумывались о том, чтобы съехаться, хоть остальным это и казалось странным. Причины особой не было, просто им обоим было очень удобно в том ритме, в котором они жили сейчас – каждый на своей, но всегда доступной для другого, территории. Может, тот давний перерыв в год преобразовал их отношения таким образом, может, они просто ещё не были готовы к совместному быту в долгой перспективе. В любом случае, они до сих пор ощущали себя школьниками, не знающими, сырный соус взять к картошке или карри, пусть оба и жили отдельно от родителей уже третий год как. – Что будем им дарить? – Бабки. – Это-то понятно, – Шото принёс в гостиную две кружки, одну – кривую, вручную сделанную на мастер-классе, и вторую – с самым неудачным своим фото времён атлетики. Катсуки берёг эти кружки, как сокровища Эль-Дорадо. – Надо ещё что-то на память. Хотелось заныть, потому что, Морда, чтоб тебя, ещё даже дата свадьбы неизвестна, какие в жопу подарки? Дай хоть за эти праздники рассчитаться, – кстати, что ты хочешь на День Рождения? у меня голова болит от непонимания, чем тебя порадовать... Но Катсуки ничего говорить не стал – после такого минета, пардон за каламбур, язык не поворачивался с ним препираться. – Я думаю, Кендо или Иида замутят какой-нибудь фильм, – сказал он вместо этого. – Как на день рождения Каминари, помнишь? Я им музыку подберу… – А я сделаю всратые тизеры и оформление, – Шото хмыкнул, – не пропадать же зря моей курсовой по визуальным технологиям. Чтоб провалилась эта курсовая, которая отняла тебя у меня на целых два месяца. Катсуки отобрал у Тодороки кружку и усадил его к себе на колени – раз уж настроение у Мордочки липучее, значит, надо извлекать из этого максимум. – Я соскучился пиздец, – признался он чужому плечу. – По минету? – По тебе, дурья ты козероговая морда, – и сжал объятия так сильно, как мог, чтобы не раздавить. И вдруг, в этот самый момент, когда они были так тесно друг к другу прижаты, когда переплелись между собой, к Катсуки пришла идея. – Слушай, – сказал он приглушённо – всё лицо утонуло в чужой кофте. – А поехали в рождественские нахуй отсюда? Шото замер, перед ухом неистово застучало его сердце – да уж, предложить такое в тот же вечер, когда твой парень сказал тебе, что ничего делать не хочет, было гениально. Мысленно стукнув себя по голове, Катсуки какое-то время не выпускал Тодороки из рук, боясь выражения лица, которое может встретить – вдруг там хмурое «Ты больной?» или, не дай бог, сочувствующее «Я не могу, Катсуки, мне жаль». Но в тот момент, когда он уже был готов ослабить руки и позволить парню отказать, сверху прозвучало тихое и уверенное: – Поехали. Бакуго обалдело поднял голову. – Я серьёзно. – Я тоже, – Шото превратился обратно в самого себя, из Кида Кади снова стал Джоджи, улыбался едва заметно – так, как он улыбается в моменты искренней радости. – Мне как раз не хватает новых впечатлений, а впервые в жизни встретить праздники вдали от дома отлично для этого подойдёт. Только ты мне скажи, всё ли нормально, потому что Бакуго Катсуки и внезапная поездка, ну, сам понимаешь… – Я сейчас прихуел не меньше, – признался Катсуки, не в силах сдерживать волнение, возбуждение, предвкушение, счастье, волной навалившиеся на него. – Но у нас тут с Мирко произошёл диалог, в котором она обосрала моё неумение радоваться праздникам, и… короче, я хочу наконец порадоваться праздникам. Только я хочу радоваться им на своих условиях. И мои условия – это ты и максимально незнакомое место, где нас никто не доебёт. Шото смотрел на него, смотрел – и поцеловал вдруг, несколько раз, отрывисто и хаотично, как стаккато в песнях Red Hot Chili Peppers. Потом прислонился к его лбу своим, взглянул в глаза и дал отмашку: – Ищи билеты.