***
Шото не может бегать с музыкой, как любят его знакомые и соперники, – от неё сбивается дыхание. Шото закупается в «Асикс», потому что лучше, чем «Асикс», беговую экипировку не делает никто. Его шиповки ярко-жёлтые, выделяющиеся на фоне синей дорожки стадиона. Он любит длинные свободные майки и парусиновые шорты, чтобы обеспечивать телу хорошее проветривание, и прохладную погоду, в идеале – чтобы день совпадал с восходящим в его знаке Солнцем и наиболее стабильными биоритмами в организме, чего, конечно же, почти никогда не бывает. У Шото самый лёгкий шаг в спортивной школе Юэй и рекорд префектуры в беге на 800 и 1500 метров среди юношей его возраста. Вместе с Хитоши Шинсо, чьей фишкой стали три километра, они составляют дуэт подрастающих легенд средних дистанций и охотно впитывают флегматичное воспитание своего наставника Айзавы. Катсуки всю тренировку не вытаскивает купленные на Таобао эйрподсы из ушей, чем порядком нервирует лояльного Тошинори. Катсуки не носит брендовую спортивную одежду из принципа, а заниматься предпочитает вообще в одних трениках – чтобы лучше чувствовать ветер и из подсознательного выпендрёжа. Катсуки может тренироваться хоть в ливень, хоть в полуденный зной – лишь бы тренироваться. Лишь бы выплеснуть накопившееся в голове и до судорог сжимающее мышцы напряжение. Лучший друг Катсуки – диск, вместе с ним он стал чемпионом префектуры Токио по метанию. Его стиль – выкрикнуть в воздух коронное «СДОХНИ» в момент броска. Легенда гласит, что когда в Юэй слышен крик Бакуго Катсуки, то все - от шестовиков до барьеристов - устанавливают личные рекорды в своей дисциплине. Тодороки чувствует забитость икроножной мышцы и сжимает её пальцами, как будто это могло бы помочь. Сегодня нужно будет ступать аккуратнее. - Всё нормально? – участливо спрашивает Шинсо, поджидая его. Тодороки кивает и догоняет его, почти взлетая на упругом покрытии: - Да, ничего страшного. Три километра, по независимому мнению Шото, - самая дебильная дистанция из всех существующих. Он десятки раз пробегал её на тренировках и даже попробовал однажды на соревнованиях, но так и не понял, по какой стратегии следует распределять силы, чтобы к финишу не хотелось выблевать лёгкие. И самый понимающий на свете тренер Айзава, зная об этом слабом месте, при любом удобном случае ставит Тодороки на «трёшку» вместе с Шинсо, мастером дистанции. А сегодня не только душно, как летом, но ещё и пик ретроградного Меркурия. Лучшего дня для подобных пыток не придумаешь. - Что, передняя ноет? - Шинсо указал на свою голень. Тодороки не успел ответить, потому что сзади послышались голоса, среди которых особенно выделялся звонкий тенор Киришимы, – на стадион пришли метатели. Четыре мощных импульсивных парня, от которых разве что не пахло мужественностью и нестабильными гормонами, до смешного сильно контрастировали со своим тренером - тощим, медлительным и познавшим дзен Тошинори. Глядя на него сейчас, довольно сложно представить олимпийского чемпиона 198-какого-то года по многоборью, прозванного Всемогущим за свои бесчисленные рекорды. - Нет, просто икра забилась. Разве мы здесь уже час? – спросил Тодороки, оглянувшись на них. Разумеется, Бакуго тоже был с ними. Он прямо в кроссовках вскочил на сидения трибуны, на которой они всегда оставляли вещи, и рассеянно начал разминать кисти рук. Даже с этого расстояния было видно его оранжевые наушники и выразительный, кажущийся вечно недовольным профиль. Киришима, скачущий возле него, что-то громко и активно вещал, но, скорее всего, из-за музыки Бакуго ни слова не слышал. Внезапно - снова это движение – руки за голову, рывок за ворот – и чёрно-зелёная футболка снята и смята в руке. А голова Катсуки поворачивается в сторону Тодороки. Почувствовал взгляд? Шото забивает на этот вопрос, машет ему рукой и получает в ответ короткий кивок. Тодороки возвращается к своей жизни и замечает, как Шинсо задерживает слишком долгий взгляд на Бакуго, и затем - такой же - на нём. От такого постороннего интереса короткое приветствие старого друга невольно начало приобретать совсем ненужное значение, что очень сильно напрягло. - Ты знаком с Бакуго? – спросил у него Шинсо. - Да, мы тренировались вместе, - с облегчением ответил Шото. Ну конечно, Хитоши не тот человек, который станет докапываться до чужих взаимоотношений, стоило сразу расслабиться. - Когда только пришли в Юэй. - Он на тебя смотрит. - Что? Тодороки повернул голову так резко, что хрустнули шейные позвонки. Восстановленное после разминки дыхание сбилось так, словно он уже финишировал три километра. С личным рекордом. - Не сейчас, - Шинсо говорил так, словно они обсуждали качество новой резины на дорожке, а не личную жизнь. – Я имею в виду вообще. Каждый раз, когда они приходят сюда, он пялится. Особенно если ты бегаешь без меня. - Ну, ладно, - как можно безразличнее отозвался на новости Тодороки, хотя ни черта внутри него было не "ну, ладно". Он присел, стараясь утихомирить зашкаливающий все адекватные показатели пульс и вернуть силу ватным ногам. Дрожащими пальцами поправил шнурки и язычки на шиповках, моргнул пару раз. Подумал о ретроградном Меркурии. И, так и не вернув сознание и настрой в норму, встал на старт. - Готов? Шинсо кивнул. Шото поднял руку в качестве сигнала Айзаве, ожидающему с секундомером на другой стороне стадиона, и получил ответный взмах. - И-и, раз! Этот забег прошёл у него в разы легче, чем все предыдущие.***
- Шото! Тодороки моргнул и поднял глаза. - Ты меня звала? Фуюми закатила глаза и фыркнула. Шото молча выжидал, пока она закончит кривляться. Выпендрёж, похоже, всегда был характерной чертой их клана – Фуюми, отец, Тойя, даже Нацуо обожают устраивать такие драматичные перформансы, что хоть семейное реалити снимай. - Как дела, я спрашиваю? – наконец сказала сестра. – Ты уставился в тарелку и завис минут на десять. Всё хорошо? - Да. - И в школе, и на тренировках? - Да. - С домашним заданием справляешься? - Да. - А ты другие слова знаешь? – Фуюми начала раздражаться. - Да. Фуюми тяжело вздохнула. Лекцию по поводу дружелюбия и общения с близкими она проводила неделю назад, и для новой время ещё не настало. Она не оставляет попыток залезть в его жизнь, ищет внутри него проблемы, хотя знает, что Шото нечего ни сказать, ни сделать, а единственная проблема заключается в том, что ему приходится жить в этой семье. Входная дверь открылась, и на младшего Тодороки кувалдой свалились тревога и раздражение. - Я дома, - пробасил с порога отцовский голос, тихий, но прекрасно слышный на кухне. - Привет, - отозвалась Фуюми и, увидев, как Шото засуетился, шёпотом воззвала к нему: - Братик, поздоровайся хотя бы. Он взглянул на неё – в лице и голосе какая-то нелепая, никому не нужная жалость, разочарование. Как будто это Шото виноват во всём, что происходит. - Ему ведь тоже сейчас тяжело, - сказала она. - Спасибо за еду, - бросил он и пошёл по противоположному от входного коридору – быстрее, пока отец не зашёл.***
«Мордочка», - проносится в голове Катсуки вслед за разливающимся по телу жаром, когда он видит светлую, сияющую на солнце макушку. Тодороки тоже блондин, но его белый не уходит в желтизну, как у Бакуго, а отливает перламутром. Мордочка он в мыслях, на словах – Морда, Астромальчик, Принцесса. И Шото – в самой душе, там, где сам Катсуки не достанет. Он засматривается безотчётно, надолго, буквально проваливается в созерцание тонких рук и ног, ветками торчащих из парусиновой формы, угловатых плеч, позвонков на шее и спине, бледных губ. Замкнутый и неподвижный лицом, но восхитительно гибкий и лёгкий телом. Глаза – серый и бирюзовый – смотрят холодно и недоверчиво, а улыбка не появляется почти никогда, из-за чего многие придурки считают Тодороки надменным. Во время бега в нём не меняется ничего, даже выражение лица, даже дыхание, и только щёки дрожат от каждого шага, а после финиша, вечно бледные, они покрываются алыми пятнами, а рот от нехватки воздуха приоткрывается. И от этого зрелища собирается слюна во рту, становится мягко и спокойно и одновременно просыпается монстр вожделения, питающийся нежностью и постоянным повтором в голове «Мордочка, Мордочка, Шото, Мордочка…». И очень, очень хочется заставлять его краснеть каждый день. Из-за почти ежедневных залипаний половина плейлиста Катсуки стала ассоциироваться с Тодороки Шото. Особенно несколько треков, под которые появилась привычка дрочить на его фотографии. Бакуго подумывает однажды заняться этим в раздевалке – может, Шото зайдёт и спалит. Остановит ли это Катсуки – естественно, нет, он даже покажет парню его открытую фотографию в телефоне, продолжая наяривать. Чтобы сразу понял, с кем имеет дело. Может, этот мерзкий жест хоть немного заткнёт фонтан мыльных соплей, который стал в последнее время слишком сильным. Бакуго особенно доставляло его помешательство – настолько щекотно, больно и приторно-сладко оно было, настолько удобно отвлекало и расслабляло в нужный момент. После встреч с мразями на улицах, мразями в школе, мразями повсюду, куда ни плюнь, из-за которых появлялось едва сдерживаемое желание убивать, наступала лучшая часть каждого дня – тренажёры, снаряды, успокаивающий голос Тошинори, ровный неслышный бег Мордочки Шото, которого хотелось потрогать – без пошлости, без сексуального подтекста, просто потрогать. Подразнить. Пробиться в личное пространство. Недолгая болтовня раз в месяц, если везёт пересечься в раздевалке, становится сокровенной и полной исходящих от Бакуго флюидов – он наслаждается приятной круговертью внутри себя, наслаждается лёгкой ломотой в костях от полной безнадёжности ситуации. Наслаждается, что Шото даже не догадывается о том, что его похожий на гопника знакомый каждый вечер мысленно имеет его. Катсуки – ублюдок, на самом деле. А Мордочка Тодороки Шото – самый замечательный.***
Буквально на следующей же тренировке Шото, отдыхая на трибуне перед заминкой, загляделся на разминающихся на дорожке метателей. Катсуки прижал левую руку к грудной клетке, разминая плечевой сустав и вслушиваясь в указания тренера. Уже полуголый – одни треники и рыжие, как наушники, кроссовки. Его, как и семь лет назад, сторонятся все, кроме завсегдатаев Юэй. Что неудивительно, учитывая его не особо дружелюбный стиль общения, вызывающий либо ненависть, как у соперников, либо благоговейный страх, как у знакомых. Но никто не смел ему перечить, потому что знали не понаслышке, чем чреват спор с первым холериком страны. На сборах Бакуго умудрялся вывести из себя даже Айзаву, что само по себе казалось невозможным. Шото уже и забыл, что когда-то сам его боялся. Когда не был с ним хорошо знаком и напрягался всякий раз, когда громкий голос требовательно обращался к нему. «Эй, Морда! Побежишь со мной сотку, и не вздумай бросать на финише!» Девятилетний Катсуки тогда выбрал его своим соперником и всё время тащил за собой на ускорения и забеги. Провоцировал Тодороки на конкуренцию, хотя Шото было абсолютно всё равно на победу или поражение. Но в сердце просыпалась странная гордость за то, что такой человек, как Бакуго, который обычно сравнивает окружающих с пылью на дороге, выделяет его из общей массы. И его победное "Я первый!", и его злое, расстроенное "Ещё раз!", стоили всего неприязненного соперничества, которое Тодороки на дух не переносил. Бакуго перешёл в метание уже очень давно, и с тех пор сильно раздался в плечах, но не разжирел, как принято в их тяжеловесном братстве. Его недостаток массы и длины рук легко компенсировался мощнейшим выбросом злости и адреналина, который на необходимое мгновение делал Катсуки сверхсильным и безоговорочным лидером своей дисциплины. Когда Тошинори закончил лекцию, парни взяли из ящика с инвентарём, стоящим под трибуной, по железному ядру. Пока Киришима изображал из себя уличного фокусника и пытался сделать трюки с ним, как со стеклянным шаром, а Каминари пробовал поиграть им в волейбол, Катсуки молча подбрасывал пальцами пятикилограммовый снаряд. И делал это так непринуждённо, словно в руке у него был воздушный шарик. А потом Бакуго поднял голову и встретился глазами с Шото. Тот, хотя отчасти ожидал этого, всё равно чуть не подскочил. Иной контекст их взаимоотношений, который доброжелательно внёс вчера Шинсо, напряг атмосферу процентов на 90. Сердце снова зашлось барабанной дробью, но Тодороки даже не моргнул. Когда зрительный контакт сохранился на пару секунд дольше положенного, Бакуго, смутившись, отвёл взгляд. Но буквально сразу же снова поднял его, поняв, что ведёт себя нелепо. И в этот момент всё стало таким очевидным, таким понятным, что уголки губ у Тодороки сами поползли вверх. Происходящее смущало и будоражило до такой степени, что хотелось взлететь или закричать или исчезнуть навсегда. А отворачиваться от Катсуки совсем не хотелось. Бакуго практически сразу отзеркалил улыбку Шото своей, чуть кривой и насмешливой, но такой солнечной, что даже промёрзлое сознание Тодороки согрелось и зажглось. Шото чувствовал свои горящие щёки и спрятался в сгибе локтя, сжимаясь от пульсирующего внутри счастья и улыбаясь Катсуки одними глазами. Они буквально знали, кто о чём думает - потому что оба думали об одном и том же.