Последняя ставка

      Рескатор, прозванный волшебником Средиземноморья, сегодня уверенно и бесстрастно вел свое судно к Геркулесовым столбам [1], в узкий пролив, в котором смешивались две непримиримые стихии: высокомерный и заносчивый Европейский мир, утопающий в предрассудках незрелого христианства, и таинственный и коварный исламский Восток, раздираемый тысячами противоречий и готовый в любой момент взорваться, словно бочка с порохом. Много веков пройдет – капитан корабля был в этом убежден – прежде, чем станет возможно, посредством неведомой еще силы, усмирить противоречия этих двух столь непохожих друг на друга противников. А между тем, в них было столько общего - их будоражили одни и те же страсти, разжигаемые адским пламенем религиозного фанатизма, порождающего зверства и нетерпимость по отношению к общему врагу - человеку мыслящему и созидающему в противовес Богу. Что цивилизованная Европа, кичившаяся своим превосходством, что мусульманский мир, который в парижских салонах именовался не иначе как варварским, были обречены на нескончаемую войну, и обе эти силы были глухи к нему, к Жоффрею де Пейраку, ныне скрывающемуся под личиной Рескатора. Некогда владетельный тулузский сеньор, верноподданный французского короля, а позднее - пират и советник султанов на землях Востока сегодня понимал всю бессмысленность своих планов и идей, своей многолетней деятельности, которая при тщательном рассмотрении была, в общем-то, выгодной и успешной и, по крайней мере, - Жоффрей это понимал и учитывал - вернула ему богатство и власть, утраченные по королевской «милости». Но, кроме того, сегодня он знал и другое: здесь, на Средиземном море, у берегов Алжира, Великой Порты [2] или Марокко, как и десять лет назад на родине, во Франции, его голос не будет услышан. В шипении волн, бьющихся о стенки корабля, Рескатору чудились пророчества великого мудреца Османа Фераджи: «Мы чтим Бога Единого и кровь, пролитую во имя Его. Ты – другой и всегда будешь одинок». И именно это знание сегодня направляло его судно к новым берегам, где ему предстояло начать всё сначала – и уже, надо отметить, не в первый раз.       Что ж, этот закаленный в битвах не только с людьми, но и с силами самой природы пират не боялся ни тяжелого труда, ни опасностей, которых всегда доставало на пути любого авантюриста. Он вновь оставлял позади то, что долгое время составляло всю его жизнь: и заработанное богатство, и обжитые, почти ставшие родными земли, и привычные бури Средиземного моря, и память о той, что обрела вечный покой посреди марокканской пустыни, обдуваемой ветрами под горячими лучами африканского солнца.       В его сегодняшнем дне не было места сомнению, и Жоффрей де Пейрак, в привычной чёрной маске из искусно выделанной кожи, решительно направлял судно навстречу новым морям и новой жизни. Теперь он без ложных сожалений исполнял обещание, данное этому мерзавцу Меццо-Морте, адмиралу алжирского флота и безжалостному корсару, одержимому идеей главенства на Средиземном море. Заклятый враг Рескатора, этот ренегат, предпринимал бессчетные попытки уничтожить того, кто чинил ему тысячи препятствий, мешая грабить, убивать, жечь суда и совершать набеги на портовые города, а, самое главное, сводил на нет все его усилия на поприще работорговли, приносившей огромную прибыль. И вот, наконец, он торжествовал.       В их последнюю встречу в Алжире несколько недель назад Меццо-Морте, не скрывая удовольствия, потешался над, казалось, невозмутимым Рескатором:       - Сделка есть сделка, - ухмылялся корсар, пожимая плечами. – Моя ли вина, что женщины глупы как ослицы?       В свою очередь Пейрак, привыкший в любых ситуациях сохранять хладнокровие, по крайней мере, внешнее, в душе клял и Меццо-Морте, и всю эту зловонную клоаку Средиземного моря, и её, Анжелику, – ведь впервые в жизни мысли Жоффрея были столь согласны с мыслями этого треклятого пирата. «Ослица, настоящая ослица! Ужасная женщина! И такая глупая ненужная смерть…»       Удаляясь от берегов Алжира, Рескатор был уверен, что недолго Меццо-Морте будет праздновать победу. Бывший граф тулузский давно дал соответствующие распоряжения своим людям. И когда его корабль «Морской орел» уйдет далеко за горизонт, союзники, такие же «рескаторы», как и он сам, не успокоятся, пока не изничтожат алжирского адмирала и не сведут на нет его жалкие потуги захвата власти. Четко, до мельчайших подробностей, рассчитав действия одних и других, составив несколько схем, вплоть до движения судов на случай морского столкновения, и выписав полноценную стратегию, Жоффрей знал, что не будет разочарован.       Навсегда покинув Алжир и скомандовав лечь на дрейф у берегов Корсики, Рескатор ожидал еще одну встречу. ***       Маленькая юркая шебека, оснащённая словно полноразмерный военный корабль, шла на всех парусах, подгоняемая веселым майским ветром. Издалека это судно напоминало обычный торговый корабль малого водоизмещения, великое множество которых сновало туда-сюда по Средиземному морю. Но в минуты опасности оно преображалось: врезанные в доски люки по обеим бортам открывались, демонстрируя врагу чернеющие впадины - дула десятков пушек, а хорошо вышколенные матросы проявляли высокий уровень мастерства в ближнем бою. К тому же скорость и маневренность шебеки не давали ни малейшего шанса преследователям.       Только вернувшись из Греции и сделав небольшую остановку на Мальте, судно обогнуло остров Сицилия с запада и достигло порта Палермо. Здесь, в этом райском уголке Южной Италии, шебека приняла на борт юного пассажира - зеленоглазого, с непослушной копной золотых с упругими завитками волос, он напоминал Амура с картин итальянских художников прошлого столетия. Мальчика сопровождал чёрный как ночь мавр с длинной саблей на поясе, эфес которой был инкрустирован золотом - настоящее произведение искусства. Эти двое - ребёнок десяти-одиннадцати лет с задумчивым, несколько мечтательным лицом, и чернокожий слуга с ослепительной белоснежной улыбкой, высокий и поджарый, - представляли собой столь поразительный контраст, что новые матросы и ныряльщики, нанятые в ходе порученной капитану Язону Рескатором миссии, невольно замерли в изумлении. Все они были наслышаны о знаменитом пирате и его необычайно пёстрой команде – о нем слагали легенды – и надеялись под командованием этой мифической личности нажить состояние и избежать печальной, но слишком распространённой в то время участи - попасть в рабство к берберам или туркам или служить жестокому и жадному капитану, что, по сути, одно и то же. Кроме того, они догадывались, что трудиться под началом столь выдающегося человека не будет ни просто, ни скучно, и сегодня воочию в этом убедились. Мало ли у пирата может быть детей в каждом Средиземноморском порту? Но этот - сын Рескатора - был явно другой породы, и ещё мавр, неотступно следовавший за своим маленьким господином.       Сам мальчик, уже вошедший в пору отрочества, превосходно чувствовал себя на море, ему нравилось равномерное покачивание и соленый привкус ветра на ещё по-детски пухлых губах. Этот сын Афродиты, видимо, зачатый от морского владыки Посейдона, сочетал в себе красоту первой и таланты последнего и уже мечтал однажды стать капитаном своего собственного корабля. Не удивительно, ведь даже писать и читать он научился позже, чем впервые ступил на палубу, и ценил навыки пользования секстантом, вычисления курса по звёздам и управления судном во время шторма много выше скучной зубрежки многочисленных формул и богословских текстов, хотя был и сообразительным, и любознательным.       Кантор де Пейрак, сын Рескатора, не побоявшийся отправиться в дальнее путешествие на его поиски, провёл почти год в Палермо пансионером у отцов-иезуитов, основавших на Сицилии школу, и теперь возвращался к отцу. Куасси-Ба, верный слуга и друг, неотлучно находился рядом с ним. ***       Язон был рад, наконец, завершить свое предприятие и поспешил сняться с якоря, пока не приключилось еще что-нибудь непредвиденное. Он верил в дурные приметы, распространенные на море, но самой дурной из всех помощник Рескатора считал женщину. Все началось в Кандии, нет, раньше. Стоило капитану услышать об этой прекрасной рабыне, как он будто бы обезумел. Никогда еще на его памяти, Рескатор не действовал так импульсивно. Ни Язон, ни, тем более, простые матросы не смели и слова сказать своему хозяину, поскольку и в каменном лице, в особенности в выражении глаз, ставших угольно-чёрными, и в металлическом звоне надломленного хриплого голоса отчетливо читалось – сейчас капитан, не задумываясь, убьет любого. Тридцать пять тысяч пиастров и сожжённый корабль – просто безумие! И из-за чего?! Из-за женщины!       Язон сплюнул и поморщился, припоминая детали дальнейших событий. Они бросили все дела, нарушили все обещания, наконец, сорвали сроки, и как одержимые гонялись по всему Средиземному морю то за одним, то за другим судном. Он слишком хорошо изучил Рескатора за годы совместных плаваний, чтобы обмануться, поддавшись влиянию его напускного равнодушия. Что-то происходило с капитаном, и Язон не мог понять, что именно, ведь женщины, которых у пирата – что вполне естественно – было предостаточно, никогда не занимали много места в его жизни. Эта белокурая ведьма околдовала непобедимого Рескатора, да, видно, именно так обстояли дела. И вдруг – очередная напасть: Меццо-Морте вздумалось вмешиваться – эта рабыня взбаламутила всех! Но и тогда Язон еще верил, что все образуется. До того памятного разговора.       Тем вечером, когда их корабль вышел из порта Алжира в сопровождении и под защитой второго судна, капитан вызвал помощника к себе в каюту и объявил, что уходит со Средиземного моря. Брови Язона поползли вверх, он никак не мог предвидеть такого поворота. Впрочем, он, привыкший к разнообразным ударам судьбы и считавший любые решения капитана законом, быстро взял себя в руки:       - И что же мы будем делать?       - Мы? – Рескатор поднял глаза на своего помощника. – Вы, Язон, вольны сами выбирать свою судьбу. Я не держу невольников на своих кораблях, как Вы, наверняка, успели убедиться. Но все же я позвал Вас сегодня, потому что мне нужна – скажем – услуга.       - Монсеньор, Вы же знаете, что можете на меня рассчитывать! – он нахмурился, сдерживая раздражение, и проговорил, наконец, то, что давно его тревожило. – Но эта женщина – Ваша рабыня из Кандии – наводит на меня страх. Я только мельком видел ее на батистане, но уже тогда понял, что подобные особы впускают в человека такой яд, что ему уже вовек не излечиться. И разве Вы сами, монсеньор, вполне уверены, что можете противостоять этой напасти? Сколько глупостей Вы из-за нее уже натворили, от скольких сделок отказались. Сколько хлопот! И теперь это. Уступить Меццо-Морте!       Рескатор слегка улыбнулся, стремясь успокоить Язона:       - Но согласитесь, мой друг, что вполне естественно – попытаться вернуть рабыню, которая обошлась тебе в тридцать пять тысяч пиастров.       - И стоила сгоревшего корабля, - упрямо напомнил второй капитан. – Нет, тут дело в другом…       Язон запнулся, понимая по взгляду собеседника, что переходит всякие границы.       - Вы, верно, считает меня бестактным, монсеньор? И даете понять, что нам не следует лезть в Ваши дела? – он безотчетно кивнул пару раз, погруженный в раздумья. - Хорошо. Тогда вернемся к тому, зачем Вы меня позвали.       Ничего не ответив, Рескатор продолжил:       - Рано или поздно, следует признать, я покинул бы Средиземное море. Это давно занимает меня, но до сих пор не было случая, и вот – он представился. Язон, дорогой мой товарищ, - с чувством добавил капитан, - Вы знаете обо мне не все, и я тоже не питаю иллюзий, будто знаю все о вас. Так вот, с тех пор, как я живу на свете, моей душой владеют две страсти. Меня попеременно влекут то сокровища земли, то вечное очарование моря. – Рескатор поднял руку вверх, предвосхищая новый вопрос. - Вот уже почти десять лет я не покидаю корабельной палубы. И, надо сказать, я еще не прощаюсь с морем. Но земля уже манит меня своими прелестями. Вы спрашивали - куда? И я отвечу. В Америку. На Карибы. Туда, куда еще закинет нас судьба. Вижу, нас с Вами еще ждут увлекательнейшие приключения.       Язон всматривался в пылающее энтузиазмом лицо капитана и никак не мог понять, откуда в нем этот огонь и эта неиссякаемая жизненная сила.       - И Вы хотите, чтобы я подготовил команду?       - И да, и нет, - уклончиво ответил Рескатор. – Как я уже сказал, все мои люди сами решают, куда идти. Я направлял их, но никогда не указывал. И за океан со мной отправятся только те, кто изберет для себя этот путь. С остальными нам придется расстаться. Эриксон возьмет на себя наших матросов. У Вас же другая задача – в Греции и на Мальте необходимо набрать новых людей, моряков и ныряльщиков, не хуже Энрико. А на обратном пути Вы пройдете через Палермо и привезете Кантора.       - А Вы?       - Я? – капитан больше не смотрел на Язона, и тот понял, что разговор окончен. – Я еду в Мекнес. ***       Уже почти совсем стемнело, и вахтенные разместили фонари на мачтах. Кантор в одиночестве поднялся на верхнюю палубу с гитарой в руках и, медленно перебирая пальцами струны, стал напевать старинную итальянскую балладу, которая очень нравилась жене ремесленника, выполнявшего столярные работы для отцов-иезуитов. Её звали Лучия, у нее были крупные, правильной миндальной формы темные глаза, и нежная улыбка всегда украшала смуглый силуэт больших тонких губ на чуть полном лице. Иногда Кантор с восхищением смотрел на эту еще молодую женщину и особенно любил, когда, растроганная его пением, Лучия наскоро утирала концом фартука предательские слезинки, и, смущенная, возвращалась к работе. Тогда Кантор чувствовал себя почти счастливым - Лучия напоминала ему о чем-то забытом и пробуждала в юном сердце, чувство, отдалённо напоминавшее любовное томление. По воскресеньям и праздникам она угощала мальчика ещё тёплыми сладкими пирожками, и от ее рук и одежды исходил тонкий аромат очага и домашнего уюта.       Кантор уже давно не вспоминал Анжелику, у него было столько дел и увлечений, что постепенно образ матери перестал приходить к нему даже во снах. Он не скучал, к тому же, был рад разделить жизнь отца, которым восхищался.       В Палермо мальчик любил гулять по пристани, разглядывая всевозможные шхуны, маленькие рыбацкие лодки и торговые корабли, которые то приближались, то удалялись, перезваниваясь судовыми колоколами, бродил между бочками со свежесолёной рыбой – всюду были свалены сети, увитые водорослями и доверху заполненные мелкими и крупными ракушками. Иногда он подолгу сидел на берегу, вглядываясь в горизонт и рассматривал блестящие белые тела упитанных чаек. Кантор прикормил облезлую, слишком длинную и несуразную на вид кошку, и та сопровождала его в маленьких экспедициях по разбитым, севшим на мель кораблям или брошенным лачугам в небольшом отдалении от города. Куасси-Ба никогда не мешал, но незримо следовал за молодым господином.       Сегодня Кантор стал невольным свидетелем недовольства капитана Язона. Пробираясь мимо рубки, мальчик замер у полуоткрытой двери, привлечённый неровным трепыханием огня в лампе. Невысокого роста, широкоплечий и коренастый моряк мерил шагами небольшое помещение, заставленное всевозможными приборами. Здесь едва помещалось несколько человек. Капитан был один.       - Черт бы побрал этих женщин! - ворчал Язон, сминая в руках исписанный ровным красивым почерком лист. – Мертва… Ну, туда и дорога!       Недавно со встречного судна ему передали послание от Рескатора, в котором уточнялись координаты встречи с «Морским орлом» и, кроме всего прочего, в сухих отрывистых выражениях сообщалось, что по поводу женщины - рабыни из Кандии - на борту уже можно не беспокоиться и распоряжения на ее счёт не отдавать - она мертва.       «Мертва…»       Еще в бытность пажом в гостиных Версаля Кантор привык наблюдать разные сцены: и кровавые интриги с отравлениями, и глупый и пошлый разврат, и научился относился к этому как к обыденности. Подслушанная ненароком фраза, тем не менее, странным предчувствием врезалась в память мальчика. «Мертва, как грустно». И хотя Кантор не понимал, о ком или о чем бормотал капитан, а спрашивать не было в его характере, он все же испытал мимолетное чувство волнения, пытаясь представить себе обстоятельства этой загадочной смерти.       Ночью мальчику непременно приснится кошмар, будто бы он под ужасающий вой ветра бредет один по глухому ночному лесу. Слышится близкое и страшное уханье совы и следом треск и хруст валежника под ногами приближающихся людей. Их десятки и все они смотрятся дико и яростно. Он совсем один, но отважно сжимает шпагу – он готов драться и, если понадобится, убить. И снова приходится бежать, чтобы его не заметили в неровном свете факелов, бежать так быстро, стараясь ни единым звуком себя не выдавать, что глотку сводит от напряжения. Ему пока везет. Но долго ли он выдержит, не был ли он чересчур самонадеян? Нет! Никогда!       Впереди снова виднеются пляшущие огни. В темноте невозможно разглядеть дороги, но вдруг там есть жилища и можно напиться воды. Свою флягу он потерял, когда в темноте кубарем скатился в овраг. И он идет на свет, деревья нехотя расступаются, открывая перед ним ужасающую картину разыгравшейся трагедии - разрушения, смерть. Все поглотил огонь, едкий дым душит. И он снова бежит, не оглядываясь на распростертые на сырой и грязной земле изуродованные тела. И только у озера он падает на колени, ноги не слушаются. Он жадно пьет ледяную воду и мало-помалу успокаивается. В свете убывающей луны, он смотрит на ребристую поверхность водоема, как в зеркало. Его черный силуэт бьет мелкая дрожь, щеки изрезаны мелкими царапинками и запачканы сажей. Но даже в этом мутном отражении он узнает лицо своего отца, только моложе, значительно моложе…       - Флоримон!       С силой ударившись о волны, корабль перевалился с одного борта на другой. Этот последний удар побежденной стихии разбудил Кантора. Через несколько часов они встретятся с «Морским орлом» у Корсики и, закончив приготовления, поплывут дальше. ***       Рескатор неспешно вел свой корабль по курсу - погода благоприятствовала. По правому борту остался Джабал Тарик [3]. Двигаться приходилось медленно, нащупывая путь между двумя континентами. Меньше всего капитану сейчас хотелось встречаться с попутчиками – необходимо было незамеченными покинуть эти проклятые берега.       Здесь пролегал последний бастион, за которым начиналось бескрайнее Море Мрака. Вступая в его воды, Рескатор невольно вспоминал, как некогда в страстном стремлении выжить, он бежал из Франции. Сегодня та же исступленная, лихорадочная жажда жизни раздувала паруса «Морского орла».       С Жоффреем де Пейраком в Новый Свет отправлялись его самые преданные люди: команда отъявленных разбойников, скитальцев, не знающих родины и привязанностей, людей суровых, закаленных в бурях и битвах, и оттого самых надежных и непритязательных, двое верных слуг – мавры Абдула и Куасси-Ба, и его сын, Кантор, дитя погубленной любви далекой, казалось теперь, молодости. ***       Вновь встретившись с сыном у берегов Корсики после долгого расставания Жоффрей не сразу раскрыл ему свои объятия. Он, вопреки всем своим глубоко рассудочным решениям, безупречной выдержке и умению всецело погружаться в деятельность настоящего дня, с неожиданным раздражением – а ведь он думал, что вся его злоба прошла - увидел в глубине зеленых глаз Кантора образ давно забытой и в буквальном смысле похороненной женщины, которая столько раз его предавала, жила глупо, бессмысленно, с упрямством ишака. Образ, который она явила ему уже здесь, на Средиземном море, где он никак не мог ожидать увидеть Анжелику – знатную даму и фаворитку короля Франции. Просто немыслимо! И всего лишь для того, чтобы снова исчезнуть, проскользнуть между пальцами всего через несколько часов! Рескатор был обязан ей многим – и главным образом, жесточайшими разочарованиями и неконтролируемыми вспышками гнева. И тем не менее, послав к Дьяволу благоразумие и кляня на чем свет стоит женщин, он мчался в Марокко к ней на помощь. «Приезжай. Женщина, которую тебе предназначили звезды, в опасности», - говорилось в послании Османа Фераджи. Рескатор в очередной раз сделал ставку. И проиграл. Всё проиграл.       Так странно - он думал, что знал в жизни много поражений, он, по крайней мере дважды встречавшийся со Смертью с глазу на глаз, и уже привыкший относиться к ней как к доброй приятельнице. Казалось, Рескатору хорошо был знаком этот привкус крови и пепла во рту, сопровождавший его всю дорогу от Гревской площади и до самого Феса. Но у настоящего поражения не было вкуса, не было запаха, не было звука. Это была тишина, в которой утопал голос Мулая Исмаила: - Какая женщина, мой друг! Какая женщина!       Тогда он больше не сердился на Анжелику. Ее смерть, как и жизнь вдали от него, осталась загадкой, фантасмагорией, в которой человек без лица встречает свою мечту, но слишком поздно. Безумие! Кто, Бог или Дьявол, тому виной?       Жоффрей никак не мог забыть, что, отказав Мулаю Исмаилу, Анжелика с героизмом выдержала жестокое наказание, чтобы потом бежать из неприступного города. Всего несколько недель, – в отчаянии думал он, - отделяли их друг от друга. Ах, если бы только она осталась жива, он бы всё ей простил: предательство и измены! Только бы увидеть ее живой, дотронуться до ее пленительного, податливого тела, вновь обладать ею, забрать с собой к девственным берегам Америки. И больше не представлять, как тяжелые пески пустыни оплетают золото ее волос, как прекрасное тело иссушают жгучие ветра и безжалостное солнце, как она бьется в предсмертной агонии, едва раскрывая потрескавшиеся посеревшие родные губы. – Как я любил тебя, радость моя!       Видно, звезды ошиблись. Анжелика обрела последнее пристанище. Он отправлялся искать - свое. Но сколько еще раз, вглядываясь в черты Кантора, Рескатор будет вспоминать ту, что носила его сына под сердцем?       Жоффрей де Пейрак ничего не боялся, но он так и не смог подобрать слова, чтобы сказать мальчику, что его матери больше нет в мире живых. Анжелики больше нет. ***       Приготовления шли споро, и скоро все было готово для дальнего плавания. Но Кантор, казалось, совершенно не проявлял энтузиазма. Отец смотрел на сына и порой задавал себе вопрос: что скрывается за плотно сжатыми губами и напряженной морщинкой между золотистых бровей – как он иногда умел быть серьезен и горделив! Раньше Кантор ни за что не отказался бы от возможности отправиться в путешествие в новые земли, сегодня же складывалось ощущение, что его мысли витают где-то очень далеко и, отнюдь, не в Америке. По здравому размышлению, граф де Пейрак решил, что долг отца – попытаться рассеять сомнения сына, и, хотя он и сам не был расположен к подобного рода беседам, все же позвал к себе Кантора.       Мальчик, судя по всему, не был удивлен. Он сильно вырос за последние месяцы и казался старше своих лет. Жоффрей де Пейрак не знал, что с той ночи, когда Кантору приснился кошмар, он хуже спал и проводил долгие часы в серьезных, не по возрасту, размышлениях. Мальчик хорошо помнил брата, бок о бок с которым прошло его раннее детство, их было всегда двое – он и Флоримон. И потому Кантор никогда не сомневался, что старший брат совсем скоро тоже присоединится к ним. Найти отца и вместе бороздить моря – их общая мечта сбылась для Кантора, но где был Флоримон? Сон, всего лишь мимолетное видение, - или явь? – заронил зерно сомнения в душу мальчика.       - Тебя что-то тревожит, сын мой? – Жоффрей де Пейрак уже несколько минут внимательно рассматривал молчаливую фигуру Кантора с гитарой за спиной – он всюду носил ее за собой, совсем как юный Жоффрей когда-то.       Мальчик с удивлением посмотрел на отца и покачал головой. Тревожит? Нет, не тревожит, но…       - Нет, – неуверенно начал он и тут же бойко добавил. – Ничего такого, отец! Я просто раздумывал. Мы доберемся до островов за два месяца?       - Если повезет, - Жоффрей разложил на столе карту и указал сыну поочередно на несколько точек. – Мы пройдем южным путем к Карибскому морю. Сейчас наиболее благоприятное время года для такого плавания. Конечно, никогда нельзя недооценивать опасности, которые таит в себе открытое море, тем более, если это Море Мрака, - он лукаво улыбнулся. - Это и сложности фарватера, и множество возможностей потерять ориентировку из-за частых бурь и особенностей течения. Но при правильных расчетах и с опытным лоцманом, я думаю, нас ждет успех. Однако я предполагаю встречу с пиратами уже на подходе к Барбадосу, – Жоффрей задумчиво провел указательным пальцем по гладкой поверхности карты в том месте, где посреди бескрайнего простора океана вырисовывались группы крупных и мелких островов, опоясывающих со всех сторон Карибское море – логово легендарных пиратов.       - Отец, я думаю Флоримон не сможет приехать, - словно гром среди ясного неба прогремели слова Контора. Жоффрей, который уже мысленно вел переговоры с пиратами о возможности пройти, не вступая в бой, в сердце Южной Америки, замер.       - Что ты имеешь в виду? – граф нахмурился и долгим пронзительным взглядом посмотрел на сына.       - Что Флоримон, наверное, не сможет так далеко приехать, если у него вообще получится покинуть Францию. Мне тогда помогали. Герцог де Вивон. Но на Карибы королевские галеры не плавают.       «Ну, конечно, - думал Пейрак, - Ему нет нужды покидать Францию, где его жизнь устроена и предсказуема. Он больше не наследник графа Тулузского, но, как пасынок дю Плесси-Бельера сможет обеспечить свою жизнь». Сколько ему было сейчас? Граф наскоро подсчитал. Тринадцать лет. Он смутно помнил себя в том же возрасте – хромой и дерзкий юноша, едва научившийся самостоятельно передвигаться. Зато целеустремленности ему было не занимать – Жоффрей сам всего добился, и никогда-никогда он не жалел ни о чем. И нужен ли теперь Флоримону неудачливый отец, в который раз лишившийся всего?       - Ты скучаешь по брату, Кантор? – вопрос звучал очень просто и ровно, даже, пожалуй, слишком, и мальчик не знал, как на него ответить, он только качал головой и снова с силой сжимал свои губы.       - Мне кажется, он в беде, - наконец выдал Кантор. – Но я не знаю, почему.