Зелёное пламя

      Неужто этого не хватит? Неужто, неужто мне надо выстрадать из души своей ещё слов?!              Что ж, тогда скажу, что таковою оказалась вторая часть моей Зелёной книги.              Иной для меня с тех пор не стало. А вскоре я отринул и первую.              Сделался ли я от сего счастливее? Конечно, сделался. Насытил ли я себя? Нет, ибо и посейчас желаю Аракчеева не меньше, чем желал тогда.              Общество я покинул. Перестал сноситься с тамошними моими товарищами. Поначалу это нужно было мне для отдохновения: я вовсе не хотел порывать все узы, но скоро я узнал, что Союза в том виде, в каком я знал его, более нет, а из него проистекло одно очень решительное общество, кое образовали самые непримиримые радикалы. Что стало с остальными — не знаю, но уверен, что и они не оставят своих замыслов.              Зима не означает для меня уж того, что означала ранее: нынче, когда я смотрю на снега, они часто кажутся мне не белыми, а синими, и отсвет жёлтых фонарей на них грезится зелёным. И мне чудится, что это — отсвет зелёного пламени, горящего ровно и неумолимо в душе моей: пламени неумирающей надежды и содомской страсти.              Нередко я думаю — отчего бы мне не поискать встречи с Аракчеевым вновь? Но ведь это будет означать уже совершеннейшую гибель. Дам ли я погибнуть себе? Вырву ли из души моей последние приметы благородства? Ещё одно такое свидание — и я никогда не смогу встать в ряды борцов со злоначалием и самодержавием. Сделаюсь недостоин. Не пожелаю.              Наши крестьяне благодарят, с целованием руки, своих бар за науку, после того как те их высекут. Не стоит ли мне по крайней мере принести Аракчееву благодарность за наущение, коли он истерзал мне не спину даже, но всю душу? Или же обычаи нашего отечества таковы, что в сем случае надобно смолчать, снести, забыть? Быть может. Таково наше отечество. Диковинны порядки в нём, диковинны на загляденье…              Однако ж, Зелёная книга — устав, а бывает ли устав без правил? Признаться, мои собственные не многочисленны — ведь для моего лишь они пользования, да и повторяют во многом книгу изначальную, всеобщую. Но надо же сделать хотя бы почин. Надо сделать почин, а там посмотрим…              Правила благоденствия, благоволения, благосердия, благославия, благоразумия, и прочего того, что было в моих руках, да всё вышло; что ещё не пришло; что придёт когда — не знаю, и придёт ли вовсе — не ведаю              1. Убедясь, что добрая нравственность есть твёрдый оплот благоденствия и доблести народной, не мешаться в дела её, не имея сызмальства с нею никакого сродства.              2. Памятуя о неразрывной связь добродетели народа с его благоденствием, употребить все усилия к искоренению собственных пороков, особенно предпочтения личных выгод общественным, предпочтения общественных выгод личным, удовлетворения страстей, неудовлетворения оных, лицемерия и лицеприятия, лихоимства и лиходаяния, жестокости с подвластными и надвластными.              3. Напоминать себе, что сильное влечение страстей всегда должно быть остановляемо строгими, но справедливыми напоминаниями совести о том, что сильное влечение страстей всегда должно быть остановляемо строгими, но справедливыми напоминаниями совести о том, что сильное влечение страстей…              4. Заниматься переводом книг, как хороших учебных, так и тех, кои служат к изяществу полезных наук. Заниматься переводом на оные бумаги. Оставлять в столе.              5. Прилежно стараться примирить и согласить все сословия, чины и племена в содомских грёзах своих. Заречься помышлять о том как-нибудь иначе.              6. Хотя упрочение в себе правил нравственности и добродетели есть сама моя цель, и, следовательно, обязанность всех частей души и тела моего, однако ж поелику оные части заняты каждая своим делом, то к исполнению оных правил следует отрядить какую-либо особую часть. Ежели когда-нибудь получится сыскать на то согласную…              7. Употребить посмеяние либо оплакивание для отвращения себя от книг, не токмо противных моральной цели, но и никакого влияния не имеющих. Всего более смеяться над сей тетрадью и в особенности над оными правилами; оплакивать их же.              На этом и завершаю единственный и многострадальный литературный опус мой — теперь он отправится в стол. Не знаю, как сложится моя жизнь далее: я от неё ничего не хочу и не жду. Возможно, она тоже отправится «в стол», а возможно… Нет… не могу… довольно, довольно же мучить себя! Удаляюсь. Удаляюсь.