Искаженный Сигнал

Пакстон Феттел (Второй Прототип)

Снова площадка. Снова сидящая на «лазилке» девчонка. Пара движений — и я забираюсь наверх, оказываясь рядом с ней. Снизу вверх разглядываю и снова не могу понять, что же в ней такого… Особенного. Не только в ней — в них во всех. Если смотреть чисто на внешность — все… обычные. Лена и Стас чуть большие раздолбаи, в поведении Бориса и Веры прослеживается военное прошлое, Пак полностью соответствует понятию «интеллигент», а Кирилл — такой же «раздолбай», как Лена и Стас, только из-за постоянных мигреней себя не проявляет с этой стороны. А если смотреть на их отношение ко мне — все становится с каждым часом все более странным. Ладно, хорошо. Пак считает меня своим пациентом, что накладывает ряд ограничений на осуждение и обсуждение. На медицинскую этику кореец чуть ли не молится, и всячески стремится этот факт подчеркнуть. Впрочем, все заметно и без «подчеркиваний»: он старается во время осмотров и при тех же уколах сделать все не как можно быстрей, что я наблюдал (и ощущал на своей шкуре) в «Армахем», а «как можно безболезненней для пациента». Для меня, то есть. Впервые в жизни с удивлением для себя осознал, что уколов можно почти не чувствовать. Что получилось более странным, так это реакция Веры и остальных на мои действия в школе Вэйда. Сначала они были рады моим подсказкам, но сейчас… Сейчас я отчетливо чувствовал злость от находящейся рядом Лены. И причины этой злости я не понимал. Верней, понимал, но не мог осознать, что так действительно бывает. Что кто-то может всерьез злиться на то, что я подверг опасности себя. И считать, что «лучше бы не лез с помощью, но был бы целым и невредимым». И что так может считать не отдельно взятый человек, а целая группа. Так вообще бывает?  — Ну и чего сидим, молчим? — с какой-то скрытой претензией произносит девчонка. Старательно прячу усмешку. Если ей Элис напоминала обиженного хомячка, то мне Лена сейчас… Тоже, что-то такое же.  — Так, Феттел, а ну смотреть в глаза, молчать и бояться. Резкое движение — и она уже сидит не рядом, а напротив. Чуть ниже на пару перекладин получается, так что мы оказываемся лицами на одном уровне. С трудом задавив усмешку, смотрю в глаза, как и было сказано.  — Тебя не поймешь. То «что молчим», то «молчи». Конретизируй, пожалуйста, — издевательски ухмыляюсь и жду реакции. Ее не следует, будто Лена сочла, что сейчас для шуток не время.  — Какого хера ты творишь? Ты же сказал, что это безопасно. Я только поэтому и согласилась на эту твою херобору с отслеживанием наших! Ну, ее согласие ничего не решало, хотя… С Лены бы сталось просто мешать мне сосредоточиться и выйти в тот мир из собственного тела. Концентрацию сбить — много ума и сил не надо…  — Со мной же ничего не случилось, — строю из себя идиота. Потому что на самом деле я уже все понял. Но очень хочется услышать это от нее. Впервые в жизни услышать это от кого-то.  — Ничего не случилось — это когда чихнул пару раз и все на том. А когда ты в отключке после своих фокусов — это как раз-таки очень даже «случилось». И мне, да и остальным тоже, этого вот дерьма не надо. Если ты можешь чем-то помочь — хорошо, но цель не оправдывает средства. В смысле, если бы стоял вопрос между «кто-то умрет» и «ты поваляешься в отключке» — там очевидно все, как с моей слоумохой глючной обычно. А когда и без тебя бы справились — нефиг лезть.  — Как скажешь, — усмехаюсь и ловлю себя на том, что рефлекторно болтаю ногами. — Ты странная.  — Поясни.  — Сначала расспрашиваешь меня об этом мире. Пытаешься что-то узнать и разобраться, как можно использовать и свои, и заодно — мои способности. Не отрицай — я знаю, что у тебя и после той «телепортации» ко мне, которую тебе Вэнек организовал, мелькали мысли о том, как бы это применить на практике. Но когда доходит до дела — ты очень легко отказываешься от своих идей. Это странно. Непривычно после «Армахем» видеть отсутствие… упорства. Рефлекторно потираю затылок.  — Ну заебись. Спасибо, сравнил. Значит — по пунктам. У нормальных людей, которые не работают на «Армахем», есть такая вещь — называется совесть. Вряд ли ты слышал это определение где-либо, но если вкратце пояснять, то… Совесть — это такая вещь, которая не позволяет тебе творить полное дерьмо. Если ты делаешь дерьмо — твоя совесть тебя изнутри кушает заживо и не дает спокойно жить. Вплоть до того, что заставляет тебя самовыпилиться, когда ты становишься не в силах раз за разом переживать содеянное и осознавать, каким дерьмом ты стал. Собственно, отчасти из-за этой барышни среди военного брата полно суицидников: приказы бывают разные, сам понимаешь. Чувство смутной тревоги сжимает грудь на мгновение, но потом мысли переключаются на что-то другое. Верней — на те видения, которые напугали Альму при ее синхронизации с Леной.  — Когда Элис и ты были здесь, в этом мире, призраки пытались воззвать к твоей совести, так?  — А, ты про моего типа брата.  — Типа? — царапнуло внутри нехорошее какое-то ощущение. — Он тебе либо брат, либо нет. Я где-то слышал поговорку, что кровь — не вода.  — Три «ха-ха», — ехидно произносит девчонка. — Брат он мне, или никто — решать мне. А я скорей братом какого-нибудь одноклассника из детдома назову, чем незнакомого и ни разу не виденного пацана. А раз я его братом не считаю — то и отношение к нему, как у чужому. А чужому человеку, Пакстон, я помогаю только в вещах, для меня ненапряжных. Рисковать же для чужого своим здоровьем и, возможно даже, жизнью, не стану никогда.  — А тот человек, которого ты спасла тогда? Он ведь тоже чужой, разве нет?  — О чем ты? — непонимающе произносит Лена. Вникаю, что она действительно не понимает, о чем речь.  — Двенадцатый этаж. Падение сверху, прыжок в сторону. Руками хватаешь за ворот куртки, меняешь траекторию падения, вместе валитесь на леса двумя этажами ниже. Он весь в крови, ты кричишь остальным, чтобы вызывали скорую и помогли его спустить вниз.  — Мы опускаем только один факт: на мне пояс со страховочным тросом. Этаж-другой — и сработал бы аварийный замок. В результате я максимум об стену или леса долбанулась бы. Ну, при неудачном стечении обстоятельств могла бы руку сломать, но это постараться надо, учитывая, что мы в зимней экипировке были.  — То есть…  — То есть, я ничем не рисковала. Или рисковала незначительно. К тому же, тот человек не был мне совсем чужим, — губы девчонки скривились в усмешке.  — Да, давай еще добавим к узнанной информации тот факт, что он постоянно шипел в твой адрес всякие нелестные комментарии про «баб в бригаде».  — А потом я спасла ему жизнь. Если приебываться — то дважды за тот день, потому что второй отрицательной в больнице не было, так что эскулапы из меня чутка крови слили. И когда он вернулся на работу — я прежде всего спросила, какого это — быть должным человеку, которого всеми силами пытался выжить из бригады. Отомстила по полной, так сказать.  — Отомстила? Ты спасла ему жизнь — и это называешь местью? Ленка рассмеялась.  — Ты бы видел, с какой рожей он после этого на работу ходил. Как извинялся передо мной за предвзятое отношение прямо перед всей бригадой. Как тяжело ему это далось. Зрелище того стоило и, к тому же, он исправился после того случая.  — Так ты его заставила извиняться и…  — Нет. Заставила его совесть. Таки у этого персонажа она тоже была. Чтоб ты понимал — он и до того случая ограничивался бухтежом в стиле «бабам на стройке не место», но не пытался мне какие-то реальные гадости строить. Ну, выражал свое презрение, мог игнорировать при встрече или с мужиками начать меня обсуждать в стиле «малолетняя фемка пытается что-то миру доказать вместо того, чтобы нормально учиться и не позорить родителей». А, да, о том, что я из детдома и на стройку пошла потому, что деньги нужны были, он тоже узнал потом случайно. И ему снова было очень стыдно. Настолько, что за языком следил впоследствии так, как английским лордам и не снилось.  — А со мной ты так почему поступила?  — В смысле? — какой-то у нас сегодня день недопониманий. Обычно до Лены быстро доходит, но сегодня уточнять приходится. То ли ее тоже где-то незаметно по башке ударили, то ли я из-за плохого самочувствия не могу нормально вопросы сформулировать.  — Я про наш побег от Вэнека. И о том, что ты дала мне выжить после. Могла бы просто не пустить меня сюда — и тогда… — я обрываю фразу чувствуя, как вдоль позвоночника бежит ледяная дрожь. Тогда я бы провалился сюда без связи с ней. А без этой связи меня тут поджидают кошмары. А проснуться в нужный момент я просто не смог бы.  — Ну, во-первых, ты меня спас до этого. Кидать тебя после того, как ты меня к Пойнтману вывел по коллекторам мимо врагов и после того, как подсказал нам проход в школу… Как-то уже не комильфо было, если ты понимаешь, о чем я.  — Совесть?  — Ага. Во-вторых — мне это было не в напряг, да и не шло вразрез с инстинктом самосохранения. Не пойми меня неправильно, но если бы у призраков был на тебя зуб и они согласились бы вытащить только меня — я бы не стала ложиться трупом рядом с тобой. И угрызений совести тоже не испытывала бы: заковали крепко, там что со слоумохой, что без нее — без посторонней помощи не выберешься.  — Но ты до этого собиралась меня вытащить, разве нет?  — Ну, я не вытащить обещала, а поговорить с ребятами, чтобы они по сторонам посматривали и по пути тебя прихватили, если ты в школе — это другое немного. Ну и имей в виду: там надежда на превосходство Файермена, ну и отчасти — уже на Пойнтмана была. В смысле, когда есть существенные шансы на успех операции, хуле бы не попытаться. Другое дело, если бы им реально туго пришлось, и они бы не полезли тебя искать. Знаешь, я бы в такой ситуации их не осудила: вместо одного трупа кучу получить — идея на редкость херовая.  — Так кто я для тебя? Чужой, или свой? Лена смеется.  — Знаешь, есть единственное отличие между «своими» и «чужими». Жизнь чужого я не соглашусь спасти ценой своей собственной.  — А жизнь своего, значит, согласишься? — хочу получить ожидаемое «да» и спросить, согласится ли она пойти на такой риск ради меня, если что. Ведь раньше, когда она объясняла мне принципы «самосохранения», выходило, что нельзя «лечь рядом вторым трупом». А вот спасти вместо себя другого человека, признав его жизнь более ценной, чем свою собственную… Стоп. Стоп! Все опять не сходится.  — А своих я на лоскуты порву, если они вздумают не сами спасаться, а меня вытаскивать. Что же насчет твоего вопроса… Знаешь, был такой писатель — Януш Корчак. Польский. Во время окупации Польши фашистами во время Второй Мировой он угодил в концлагерь вместе с кучей детей, за которыми присматривал. Ему предлагали спастись, предлагали вывести его за пределы концлагеря, но он отказался бросить этих детдомовцев. А потом их всех отправили в газовую камеру. И он мог избежать этой участи, но все равно отказался. Предпочел умереть вместе с ними.  — К чему ты это рассказываешь?  — К тому, что я понимаю, что им двигало. Желание быть с воспитанниками до конца. И при невозможности спасти их от ужасной участи — разделить ее с ними. И в то же время я понимаю, что вряд ли бы поступила так, как он. Не герой я, знаешь ли.  — А Пак? Ты оттащила его от атаки Альмы.  — Он кинулся на меня тогда. Дернулась вместе с ним. Да врешь ты все! Но я никак не могу понять, почему ты это делаешь? Почему объясняешь свои альтруистичные порывы какой-то логикой. Почему пытаешься обосновать все здравым смыслом, случайностью и прочей… фигней, которая к делу отношения не имеет. Что ты такое, я уже запутался к чертовой матери! В «Армахем» хоть все были понятные, да и похожи друг на друга: хотели денег и соблюдения намеченного графика прогресса «Персея» (тоже, по сути, денег), а еще — плевать хотели на меня. А ты все время лезешь спасать то меня, то кого-то еще, а когда доходит до разговора — сообщаешь о том, что рисковать своей жизнью ради других не стала бы.  — А Элис? Ты подсадила ее в вентиляционную шахту в коридоре, помнишь?  — Альма вроде как за мной тогда приперлась, нафиг второй труп рядом с собой ложить?  — Ты могла прыгнуть в шахту сама, — не сдаюсь я. И тут же понимаю, что она не стала бы вместо себя подставлять под удар другого человека вне зависимости от того, свой он, или чужой. Ее смех кажется неуместным. Нахмурившись, замолкаю и смотрю на нее исподлобья, мол, чего ржешь.  — Я только сейчас поняла, к чему ты клонишь, — хмыкает она. — Кто ты для меня, чужой или свой — вот что тебе нужно знать. Ты свой. Насколько вообще может быть своим человек, с которым вместе побывали в кое-каких переделках, но при этом — знакомы все еще едва-едва. В этом БТРе все друг другу «свои», потому что вокруг полный город вражин, да еще и Альма где-то таскается, которая у нас только тебя и Пойнтмана не трогает, а из наших уже как минимум меня и Пака пыталась угробить. А где-то там, за пределами оцепления — все еще могущественная корпорация, которая покрывается шишками из правительства и может нехило так поднасрать всем, кому угодно. И нам надо каким-то образом поднасрать ей. Выхода особо нет, кроме как вместе держаться, понимаешь? Хотя мы там все разные и вряд ли бы стали друзьями не-разлей-вода в реальной жизни. В смысле, в той, нормальной, которая у нас была до залета сюда. Когда важно было не только иметь более-менее схожий моральный профиль, но еще и общие увлечения, темы для разговора, примерно одинаковое социальное положение в большинстве случаев ну и так далее. Там все… сложней, чем здесь и сейчас, понимаешь?  — Примерно понимаю. Ты из всей группы общаешься в основном с Элис и едва терпишь Пака. Явно симпатизируешь моему брату, но он в общении не заинтересован, поэтому не навязываешься. Соблюдая субординацию, подчиняешься Вере, но почему-то и с ней, и с Кириллом и даже со Стасом разговариваешь только по делу ну или перебрасываешься дежурными фразами. Значит, они все «свои», но в то же время — «не свои»?  — Да, а еще — являюсь кем-то типа «товарища по несчастью» для Кигана, с которым регулярно сижу на скамье запасных, ну и по пути — разнимаю ваши с Элис стычки в то время, как нас с Паком точно так же разнимает Борис. При этом мы с Кириллом, Борей и Пойнтманом сходимся в идее о том, что надо каким-то образом изучить этот мир и научиться давать отпор его обитателям, то бишь нашим собственным вывертам подсознания, Пак и Стас осторожничают, а Элис просто боится всего это дерьма и хрена с два сюда сунется по доброй воле. При этом, как помнишь, по поводу той же Аристид на моей стороне были Вера и Стас с Кириллом, а вот Боря и Пак предпочли бы поступить иначе. А когда мы обсуждали тебя, ну еще до того, как узнали, кто ты на самом деле, Вера, Стас, Пак, Кирилл и Борис с Элис были против идеи доверия тебе, в то время как Пойнтман от комментариев воздержался. Понимаешь, что при таком количестве несовпадений и разногласий мы бы в реале друг друга за километр обходили, предпочтя найти себе для постоянного общения единомышленников?  — Да уж догадался. Меня бы тоже обходила за километр?  — Ну, если бы ты мне, как Пойнтману, при первой встрече явился весь в крови, нагнал глюков и ебнул доской по башке — я бы тебя вообще… того. Пристрелить было бы не с чего, но струю перца в нос и ботинком между ног ты бы железно получил. А после такого дружеское знакомство не завязывается.  — Но у нас же завязалось. Слушай, ты меня запутываешь нарочно, да? Я пытаюсь разобраться, что к чему, пытаюсь найти ответы на вопросы, с которыми раньше не сталкивался, а ты мне мозги выворачиваешь.  — Я тебе больше скажу: если ты с остальными на эту тему поговоришь — тебе каждый точно так же мозги вывернет с высокой вероятностью. Потому что у нас из-за разницы в мышлении, внезапно, окажутся разными и рамки определения понятий «свой-чужой», и разница в отношении к тебе. Кто-то согласен признать тебя другом просто на основании того факта, что я за тебя поручилась. Кто-то — потому, что ты уже помог нам в прошлом. Кто-то понимает, что тебе нелогично пытаться гробить нас — куда выгодней присоединиться и вместе урыть «Армахем», ну или хотя бы свалить от них подальше. Кто-то просто думает о том, что чем больше нас, тем лучше нам, а там хоть чертом лысым пусть будет, лишь бы помог. А кто-то тебя едва терпит, но не покажет виду, так как в военное время среди «своих» дополнительную свару организовывать — на редкость дурная идея. Добро пожаловать в реальный мир.  — Чего?  — В «Армахем» ты столкнулся с людьми, которые были примерно одинаковы: хотели денег, хотели экспериментов, срать хотели на медицинскую этику и на человеческие взаимоотношения. Что-то мне подсказывает, что вряд ли люди, способные пустить на опыты других людей, отличались друг от друга образом мышления и степенью мразотности. И все они собрались на ограниченном пространстве вокруг тебя. А ты мог думать о том, что за пределами «Армахем» есть еще одна-две категории людей, которые будут менее сволочными. А внезапно — упс, и нас тут дохуя. И даже тех восьмерых, что сгруппировались вокруг тебя, можно смело разбивать минимум на две-три группы, а то и на все восемь, если учитывать периодическое расхождение во мнении по каждому более-менее важному вопросу. Просто не заморачивайся.  — Ага. «Не заморачивайся», — сказал человек, который нагрузил так, что не разгребешь.  — Вот, теперь ты начинаешь понимать, почему у меня нет друзей. Я слишком сильно гружу мозги, рассуждаю не по делу, да еще и частенько срываюсь на разговоры сама с собой.  — Насчет этого я уже в курсе, — не знаю, скажу ли ей когда-нибудь, но именно эта отличительная черта спасла ее сначала от Альмы, а потом — и от меня. Потому что человек, который думает вслух — это просто идеально в тех случаях, когда не хватает знаний и опыта разобраться во всем и принять верное решение. Она же сама и Альме подсказала, как себя вести и мне объяснила, что она кто угодно, но уж точно не враг.  — Просто веди себя в рамках нормы — и проблем не будет, — пообещала Лена. — В смысле, мы хоть и разные все, но к некоторым вещам одинаково негативно относимся по вполне объективным причинам. Если избыточную агрессию к врагам или, наоборот, излишний пацифизм кто-то может не одобрять, но в целом — примириться, то со всякими вещами вроде убийства просто ради убийства, каннибализма и прочего неадеквата — уже нет.  — Да ты достала уже с этим каннибализмом, — понимаю, что обсуждения этой темы не избежать, потому что только это вызывает у Лены полное отвращение. В смысле, она чуть не выворачивается наизнанку, вспоминая обглоданные трупы Хабергера, Моди и Элис, ну и заодно — что это делал я. — Альму не слишком интересовало мое состояние, а мне нужно было оставаться в сознании, при этом изучая память всех этих уродов и передавая узнанное ей.  — Уродов, да? А Элис Вэйд тоже уродка? А Билл Моди? Он же вообще нихрена не знал, но на водоочистной заподозрил что-то и собирался разобраться…  — Уверена? — зло щурюсь я. — Элис Вэйд прямо-таки ни о чем не догадывалась, и ничего не подозревала, конечно. Сама веришь, что говоришь? Я видел ее память, Лена. Все она прекрасно знала. О чем не знала — о том догадывалась. И молчала, а где-то — и покрывала своего отца. Или ты думаешь, что она просто так спешила к нему на встречу, всячески стремясь избавиться от хвоста в виде Пойнтмана? Знала же, что он начнет копать и раскопает-таки что-нибудь, что позволит упечь и ее отца и, возможно, ее саму в места не столь отдаленные на десяток-другой лет.  — А Моди? — уже спокойней спрашивает моя собеседница. — Он ведь действительно не знал о том, что творилось вокруг «Источника». Обнаружил, что в сточных водах есть вредные примеси, начал бы расследование, глядишь — и пошел бы против корпорации.  — Он не знал про «Источник», ты права. Но отлично знал про «Персей». И считал меня чудовищем только за то, что я наделен телепатическими способностями. Знала бы ты, сколько у этого доброхота дерьма было в голове… Знаешь, это нечестно.  — Что?  — Не доверять мне.  — Люди, которым я не доверяю, в одном спальнике со мной не спят, — фыркает девчонка. — Просто пытаюсь понять, что ты за человек на самом деле. А поскольку я знаю даже нелицеприятные детали твоей биографии, расспросы об этом, так или иначе, неизбежны. И, кстати… Что именно «кстати» — дослушать я не успел. Лишь возмутился во время пробуждения мысленно, что время в том мире течет почему-то медленней, чем в реальности. Как иначе объяснить тот факт, что на максимум получасовой разговор у нас ушло… Часов шесть реального времени, получается. Но иногда бывает наоборот — время там сжимается и ты можешь, например, быстро перейти с места на место. Или как брат, очень быстро убить пятерых человек прежде, чем кто-то успеет что-то сообразить. Не сразу понимаю, что именно мне кажется странным. Только минут десять спустя доходит: мы проснулись, но не встаем. Редд почему-то продолжает лежать в спальнике с закрытыми глазами, а я… Тепло тут, хорошо. И тихо так, спокойно. Чувствую, что не против вот так вот еще полежать. Просто полежать, не спать, но и не разговаривать ни с кем. Не открывать глаза. Ни о чем не думать… Хорошо.  — Эй, Пак, — совсем тихо подает голос Редд.  — Что такое? — врач тут же оказывается рядом и машинально щупает пульс на шее Янковски, а заодно — и на моей. В этот раз не дергаюсь. Уже знаю, что вреда мне он не причинит.  — А ты можешь его кровь проверить на одну хрень?  — Смотря на какую. Конкретней выражайся.  — Да вот думаю… Что у нас есть такое из незаменимых вещей, которые можно получить только из мяса? Вроде витамины бэшки всякие, так?  — B12, — едва слышно произносит тот. — Я, кажется, понимаю, к чему ты клонишь. Если согласится — проверю.  — Ну так спрашивай, не спит же.  — Зачем вам это? — спрашиваю больше для поддержания диалога, чем из нежелания делиться кровью. Из носа вон столько ее льется каждый раз, что можно не то что анализы провести — стену дома покрасить уже.  — Похоже, Редд хочет думать, что твоя страсть к человечине — не психическое отклонение, а инстинктивная попытка восполнить дефицит жизненно важных веществ в условиях постоянного их расхода. Лично меня бы тоже больше устроил второй вариант, — последнее Пак произносит после паузы. — К тому же, если это действительно так — тебя лечить нормально надо.  — Тебе мало двух пациентов, хочешь еще третьего получить? — хмыкаю я.  — Здесь вопрос не в том, что я хочу, а в том, что нужно, — произносит Пак. — Так что, руку из-под одеяла высунешь, или предпочтешь оставить все, как есть?  — Ты бы мог просто дождаться, пока я усну и взять все, что нужно, — фыркнул я сквозь полудрему. Кажется, волна негодования, исходящая от корейца, едва не испепелила и меня, и лежащего рядом Редда. Тем не менее, мою реплику никак не комментируют. А я, решив, что хуже все равно не будет, вытаскиваю наружу левую руку. — Валяй. И опять я ничего не чувствую! Это что, какая-то паранормальная способность, что ли? Ответа на этот вопрос, естественно, не получаю, потому что не задавал. Но даже задай я его — услышать ответ все равно не успел бы. Потому что тепло, тишина и вся эта обстановка сделали свое дело — я просто снова заснул. И на этот раз не провалился ни в кошмары, ни на нашу площадку. Последний раз такое было… Еще в детстве. Когда еще не было пыток. Когда меня не боялся мой брат, о кровной связи с которым я и не знал. Когда не тряслась мебель вокруг при каждом приступе злости. Когда не нужно было в обязательном порядке ставить вокруг меня глушилки «ради безопасности персонала». Странно. Я и не думал, что могу… так. Просто спать, никуда не проваливаясь. Не боясь, что могу не проснуться. Иногда сквозь сон чувствовал какое-то движение вокруг, но не ощущал опасности. Потому что они меня не тронут. Они — свои. И сейчас я… дома?