Лена Иванова (Редд Янковски)
Я оказываюсь в темной ледяной воде. И сквозь воду до меня доносится чей-то крик. Он, кажется и приводит в чувство, потому что открыв глаза я понимаю, что еще чуть-чуть — и задохнусь к ебеням. Открываю глаза и понимаю, что тут нихера не темно. И руки Элис в моей нет. Напротив меня — фигура голой женщины со сложенными на груди руками и прижатыми к животу коленями. Темные волосы из-за воздействия воды подняты вверх, давая рассмотреть отвратительное лицо трупа. Понимая, что надо выбраться, пока она не поняла, что я рядом, начинаю плыть наверх. Когда кажется, что воздух уже близко, а сил совсем не остается, меня хватают за ногу и утягивают на дно. Рефлекторно вдыхаю воду и проваливаюсь в темноту. Из последних сил пытаюсь ударить тяжелым ботинком по удерживающей меня руке. «Тварь. Тварь! Тварь!!!» «Мое. Мое! Мое!!!» Под водой что-то наваливается на меня, вызывая знакомый приступ головной боли. Почему я все еще жива? А жива ли я?! С такой высоты даже об воду удариться — верная смерть. Я все равно умру… Все равно… Умру… «Умрешь. Все равно умрешь. Тебе не скрыться от меня…» — наваливается странная сонливость. И поразительное такое спокойствие, будто кто-то окончательно пытается усыпить. Погасить ту искру жажды жизни, что теплится внутри. «Умру… Но не сегодня!» — резко вывернувшись, все-таки наношу удар по чужой руке, удерживающей меня. Сбрасываю с себя живой труп и резко вырываюсь на поверхность. Понимаю, что мы еще летим мимо таких же мостков чуть ниже. Хватаюсь за них свободной рукой, что приводит к резкой остановке падения. Плечо отзывается болью, но не такой, чтобы прямо руку разжать. — Элис! — кричу девчонке, которую до сих пор удерживаю второй рукой. — Наверх, живо. Та быстро соображает, что именно от нее надо и секунд пять спустя выбирается, хватаясь за висящую меня, на твердую поверхность. Вскарабкиваюсь следом. Не без ее помощи, потому что сохранять равновесие при перелезании через перила сразу после глюка — задача неебически сложная. Падаю на металлический пол ничком, таращась на проем над нами. Включаю рацию. — Эй, интеллигент. Не надейся там, мы все еще живы. На меня из проема наверху падает свет фонаря. — В жопу себе посвети, — бормочу я, отворачиваясь от яркого света. — Вижу, ты в порядке, — доносится по рации. — Брешь в стене куда-то ведет. Попытаюсь пробраться к точке эвакуации этим путем. — Ну, а мы, естественно, по нижнему уровню, — хмыкнула я. — Там от остальных ничего не слышно? — Связи нет, — лаконично ответил Пак. Свет погас. А я понимаю, что мне надо встать и идти дальше, но не могу пошевелиться. Трясет. И я не могу понять, нервное это, или вызвано физическим напряжением. Или вообще паранормальщина какая-то. — Ну, Альма, ну, тварь, погоди… — бормочу я. — Чем дальше, тем сильней мне хочется навеки упокоить эту суку. — Что-то не так? — в голосе Элис слышится недоумение. — Все не так. Она меня опять пыталась угробить. Если бы не вырвалась — хрена с два бы вовремя в себя пришла и, соответственно, не зацепилась бы за эти мостки. Нам с тобой был бы каюк, так что у тебя теперь к твари тоже счеты. Впрочем, у тебя к ней счеты и за коридор, и за место, где мы Пака встретили. Элис тихо смеется. Я не могу понять, что смешного я сказала, да и не пытаюсь вникать, если честно. Важно было одно — я снова выдралась из лап Твари. Мне так везет, или она на самом деле не такой уж невъебенно сильный телепат, которым себя позиционировала? Или играется со мной? Последнее наиболее вероятно. — Мне казалось, что тебе должно быть все равно. Пак ведь тебе сказал уже, что… Ты все равно умрешь. — Мы все умрем, — рывком заставляю свое тело принять сидячее положение. Собственный голос эхом отдается от стен, когда я придвигаюсь лицом к чужой балаклаве и громко, отчетливо произношу. — Но когда и при каких обстоятельствах умру я — решать мне и только мне. Ни у кого, Элис, нет права это сделать, кроме меня. Разве что у его величества случая. — Я не понимаю. Ты знаешь, что как бы ты не поступила — все будет бесполезно. И почему-то все равно сопротивляешься. Хватаюсь за перила и встаю на ноги. Из носа капает что-то теплое. Кровь? Ну и похрен. — Потому что в этом суть всего живого. Бороться за жизнь даже зная, что обречен. Стремиться самому диктовать условия и обстоятельства любых этапов своей жизни. Понимаешь… Если бы мы сейчас упали, это бы значило, что я ей проиграла. Пусть даже это предрешено, пусть даже этим все и кончится, но напоследок я наделаю и Альме и «Армахем» столько подлянок, сколько смогу. — Если бы ты умерла сейчас, то больше бы ничего не почувствовала. Тебе было бы все равно. — Мне не все равно СЕЙЧАС. И ЗДЕСЬ. Я существую в настоящем временном отрезке, руководствуюсь теми эмоциями, что испытываю, собственными инстинктами и моральными принципами. Захочу сдохнуть — застрелюсь. Или обмотаюсь взрывчаткой и заявлюсь в главный офис «Армахем» — отблагодарю этих тварей за содеянное с этим телом и то, что мне в нем приходится переживать. Или спрыгну с крыши. Или ничего не буду делать смирненько дождусь, пока «слоу-мо» доконает меня само. В любом случае, снова должна повториться: решать мне, а не какой-то там твари, которая, кстати, должна была сдохнуть по всем законам биологии еще двадцать лет назад. А ты что, пытаешься в ее действиях логику найти? — Да. — Забудь. Логика ей досталась от папаши. То есть нихуя ее у нее нет. Харлан Уэйд в качестве оправдания тому факту, что он пустил Альму на опыты, приводил аргумент, что она все равно не могла бы жить нормальной жизнью. Яблочко от яблоньки, видать, недалеко упало. Если мы закончили пиздеть ни о чем, давай двигаться дальше. Нас ждут, сука, клоны. Мысленно рифмуя все известные матюки, я топала прямо в западню, устроенную полковником Вэнеком. Заодно припоминала все, что мне было известно из игрового ЛОРа об этом злодее. — Так, он у нас работает на Совет Директоров «Армахем». Когда на арест Аристид отправили бойцов «Темного Сигнала», директора решили замести следы и, чтобы Женевьева их не сдала, отправили за ней людей полковника Вэнека. А после — его же отправили уничтожить любой компромат на руководство, включая этот комплекс. Кстати, меня кое-что конкретно так напрягает. Элис! — Что? — Вот скажи мне одну вещь. Ты в случайности веришь? Вот как может быть такое, что на ликвидацию Феттела и Альмы отправили Пойнтмана? При этом в «ФЕАР» его устроили, если верить канону, за какую-то сраную неделю до этого задания. Вот как вообще в элитном, мать твою, подразделении, сраного новичка, каким бы он хорошим не был, сразу отправят в мясорубку? Знаешь, даже на вшивой стройке, где от моих действий разве что штукатурка нахер полопалась бы, меня после того, как научили штукатурить, еще два месяца держали под присмотром на коротком поводке, то бишь давали работать только под носом у мастера. И только когда стало понятно, что я не творю чухни, начали спокойно поручать работу где-то там вон в том углу. А тут от возможного косяка последствий куда больше, а «ФЕАР» допустили такую халатность… — «Армахем» — военный подрядчик. Естественно, они запустили лапы в армию. — Кстати, оригинальный «Темный Сигнал» присоединили к силам «Дельты» тоже где-то за пару дней до того, как заварилась эта хреномуть. Ты понимаешь, какой кучей говна это все пахнет? По сути, работая на армию, мы, верней, оригинальные протагонисты, тоже работали на «Армахем». В итоге, мы в любом случае сейчас оказываемся дезертирами. И вот у меня назревает нехорошая мысль о том, что «Армахем» на все, что угодно пойдет ради того, чтобы отбить свои бабки, то бишь вернуть нас обратно в «Предвестник». — Это ведь и так было известно. — Да нет, понимаешь… Тут дело в другом. У Редда Янковски точно был брат. Кстати, напарник Пойнтмана. Временный и быстро гибнущий по сюжету игры. У Фокса точно есть жена и дочь. Что с семьями у Моралеса и Стокс, я не знаю, да они и не представляют интереса из-за отсутствия имплантатов. А вот как обстоят дела с родителями, штампом и отпрысками у Гриффина и Кигана, я даже и не помню. — Почему ты беспокоишься за чужие семьи? — Потому что, блять, если я хуй забью на чужие жизни, то буду ничем не лучше того же блядского «Армахем» и той же ебаной во все щели Альмы, чтоб ей, твари, сдохнуть поскорей и окончательно! — рявкнула я. — Элис, вот тебе правда будто семь лет. Хватит того, что мы, пусть и невольно, заняли места этих людей. Забрали их жизни, пусть и не специально. Я считаю, что защитить их близких теперь — что-то вроде личного долга. Средства… Хоть как-то отплатить за второй шанс, понимаешь? Если мы все действительно умерли там, в своих жизнях, то… В общем, ты, как мне кажется, все равно нихера не понимаешь, поэтому тему я закрываю. И возвращаюсь к Вэнеку. Вэнек у нас постоянно пиздит о том, как он ненавидит паранормальщину. Он… Жестокий. Убивает не столько ради дела, сколько ради удовольствия, так что на работе он совмещает приятное с полезным. Моральных принципов у него нет никаких, но есть самолюбие. И это самолюбие очень сильно задел «Темный Сигнал», когда опередил его людей в поисках Аристид. Соответственно… Давай, думай, Элис, что он сделает перед тем, как натравит на меня клонов или попытается убить лично? — Не знаю. — Ну давай, мысли, как злодей. Вот, Альму возьми в качестве примера. Что она делает перед тем, как убить? — Пугает. — Близко. Дальше думай. — Ну… — Пиздит. Показывает свою власть. Наслаждается моментами, когда я оказываюсь у нее в плену. Вэнек такой же. Правда, он все-таки лучше Альмы во много раз. — Это чем же? — голос Элис стал еще тише. — Тем, что его, в отличие от Твари, все-таки можно убить окончательно, — я заржала. К моменту окончания этого диалога мы с Элис как раз подошли к знакомой такой гермодвери, которая вела на так называемую «арену». — Ну что, пойдем? — спросила я. И, дождавшись кивка Элис, первой шагнула внутрь, крепко держа девушку за руку. Ну, слоу-мо, не подведи в этот раз. Стоило нам выйти в центр помещения, как сверху за стеклом появился полковник. Высокий темноволосый мужчина, если бы не стеклянные дебильные глаза и улыбка отпетого садиста — я бы даже сочла его красивым. А так… Худший образчик того, что может произойти с человеком в армии. Хотя, наверное, такие, как он, и без армии бы ссучились. Но армия создает массу предпосылок для того, чтобы ссучивание происходило наиболее травматично для окружающих. Вот, того же Веника взять… Был бы обычным уголовником — ловил бы периодически сроки и хоть на время отсидок в дурке или тюрьме от его действий общество было бы избавлено. Ну, или прирезали бы его заточкой в зоновской параше — тоже вполне реальная перспектива. Но нет, он в армии, пусть и в частной. И обладает реальной властью. Вон, людей на верную смерть посылал. В голове счетчик, сердца нет. Всех рассматривает, как потенциальную опасность, и интересуется лишь вероятностью ее возникновения. Судя по тому, как он начал разглагольствовать, поясняя мне, что сидящий в кресле опытный образец сродни уничтоженным ранее полуобезьянам является «телепатический командиром» — опасности во мне мужик не углядел. Пусть он и дальше так считает… Краем уха слушая его рассусоливания, осторожно рассматриваю круглый люк у себя под ногами. Это не люк, а крышка капсулы. Под «ареной» — еще один этаж, с которого капсулы с находящимися в них клонами поднимаются сюда. Капсула представляет собой что-то вроде лифта и, если верить логике — подъемный механизм должен быть сбоку. А значит — мину надо бросить… Вот сюда, точно. И сделать так, чтобы это не заметил Вэнек. — Но я рад, что ты пришел сюда один, малыш, — вас будет проще похоронить, пока вы не собрались вместе. Похоронить вместе со всей этой паранормальной мутью! — Вэнек заходится смехом психопата, а потом — поворачивается ко мне спиной, вскидывая руки вверх в торжествующем жесте. Сука, если бы ты не прятался за бронированным стеклом — смелости было бы куда меньше… Мина мягко приземляется рядом с той стороны капсулы-лифта, где находится механизм. Стоит ей подняться — сработает взрыватель и «лифт» рухнет нахер вниз. Ну, это в идеале. В освободившийся проем можно будет сигануть. Правда, я не уверена в том, что эта капсула поднимется одной из первых. В любом случае, сейчас нам с Элис надо отойти, чтобы не пострадать от взрывной волны. А значит — последующие пару минут минимум потребуется отбиваться от клонов, при этом сохраняя открытой дорогу к отступлению. И сигать в люк, как только проход расчистится. А потом — очень быстро упиздовывать и не оглядываться. Потому что-либо за мной кинутся клоны, либо на запах «слоу-мо» примчится Альма, которая в оригинале «замыкает» всех клонов, давая Беккету возможность слинять. А с меня общения с этой тварью на сегодня хватит. Раздается шум подъемных механизмов. Затем — взрыв. Вот это фартануло! В первый раз со мной такое. Капсула, сбоку от которой я бросила взрывчатку, поднялась на поверхность самой, самой первой. А дальше включилось само собой «слоу-мо». Схватив Элис за руку, бросаюсь к образовавшемуся проему. Капсула вместе с находящимся в ней клоном рухнула вниз, давая достаточно места для прыжка. Перед тем, как исчезнуть в люке, я успела заметить за бронированным стеклом рожу Вэнека. Оказывается, кроме гримасы отпетого негодяя он может состроить выражение полного ахуя от происходящего. Жаль, что я сейчас в слоу-мо и он не смог разглядеть показанный мною напоследок «фак»… Элис я просто забросила себе на спину, когда после первых двух секунд бега стало понятно, что она за мной не успевает. Секунд за двадцать я успела пробежать через весь коридор, а висящие под потолком капсулы только-только начали открываться. Уже вылетая из «скоростного режима», я нажала на кнопку лифта, ведущего в погрузочный отсек. Именно там располагался технический лифт, который и вывезет нас на поверхность. Только у лифта надо будет дождаться Пака. А еще — разделаться с элитным штурмовиком, который по сюжету попадается нам перед самым выходом наружу.***
Альма Уэйд (Элис)
Я не понимаю. Не понимаю вообще ничего. Я знаю, кто я. Помню свое имя. Помню, что чувствую. Я ненавижу солдат. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. И одновременно — не могу ненавидеть этого. Эту, вернее. Тот, другой, напоминал Пойнтмана. Такой же спокойный. Тихий. В отличие от других, заинтересовавшихся мною совсем в другом аспекте, он пытался меня понять. Пытался разобраться во всем. Он не знал, кто я. Наверное, я могу сказать, что он был наименее худшим из всех известных мне людей. Он не пытался меня убить. Она другая. Сначала она сама подсказала мне, что делать, чтобы обмануть ее. Глупо. Вдвойне глупо, что она так и не додумалась своей логикой, что вся телепатическая активность проявляется, когда я злюсь или пугаюсь. Или глупая я? Мне казалось, что если окажусь рядом, смогу дольше играть с ней. Смогу убить ее в любой момент. А сейчас я впервые в жизни не понимаю, что чувствую. Она считает меня тварью. В разговоре всегда объясняет, почему. Потому что считает тварями всех, из-за кого гибнут мирные люди. Потому что считает тварями всех, кто пытается ее убить, причинить боль, заставить что-то сделать против воли. Потому что я подхожу обеим категориям. Понимает, что стало тому причиной, но не оправдывает. Она боится меня. Боится и ненавидит. За сделанное с невинными жителями Оберна. За галлюцинации. За то, что я могу ее уничтожить и пару раз едва не сделала это. А мне… Мне было просто страшно. И когда мне было страшно — именно она защищала меня. Отталкивала с линии огня. Закрывала собой от атаки мутантов с лабораторного уровня «Предвестника». «Спасла» меня от вспышки моей же силы, когда мы встретились с другим человеком. Она так и не поняла, кто прячется под балаклавой. Я для нее — два разных существа. Одно — Тварь, убившая невинных людей и пытающая ее собственный разум то болью, то галлюцинациями, то всем сразу. Другое — беззащитная девушка, похожая на ребенка, которую она нашла по пути и не бросила, решив взять с собой. О которой заботится, как будто… Как будто Элис действительно ее друг. Что будет, когда она поймет, что Элис и Тварь — один и тот же… Одно и то же существо? Почувствует то же, что и я, будто внутри смешиваются два противоречивых чувства и теперь непонятно, что именно делать? Или сразу попытается меня убить? Знаю точно — не простит. Только теперь еще и за ложь. И не объяснить будет, что это был единственный известный мне способ узнать ее лучше. Все эти мысли пронеслись в голове за все то время, что меня оторвали от пола, перебросили через плечо и быстро протащили к выходу из коридора с открывающимися капсулами клонов. Уже когда за нами закрылась дверь, Лена спустила меня с плеча и спросила. — Порядок? Я кивнула, а тело спецназовца привычно дернулось в сторону ближайшей стены. Булькающие звуки, практически бессознательное состояние и… И я не понимаю, что хочу сделать. Какой дар предложить, чтобы она его приняла. Забвение на время, пока не пройдет боль? Я пыталась, но ничего не получилось. Не знаю, в синхронизации ли дело, или в том, что этот человек отчаянно сопротивляется любым моим попыткам контакта. Ведь сейчас, когда я дотрагиваюсь до него, боли не чувствует ни один. Но там, когда происходит контакт не тел, но разумов, нам обеим очень больно. Когда-то так же больно было другому человеку. Он тоже сопротивлялся. И было слишком поздно убеждать его в моих добрых намерениях. Я перестала приходить, показав ему напоследок иллюзию взаимоуничтожения двух моих форм. Его это успокоило. Пусть он и дальше считает, что я мертва окончательно. Так будет… Лучше? Лена выбрала смерть. Когда тот человек объяснил ей, что происходит с ее телом и чем все в итоге закончилось… Ученые говорили, что человек проходит через три стадии: отрицание, гнев и смирение. Сначала я подумала, что она переключилась сразу на смирение. То, что я собиралась сделать с ней, было бы куда менее болезненным, чем медленное умирание от воздействия имплантов. Но она отказалась и от этого дара. Потому, что он исходил от меня. Потому, что я предложила, не спросив. И потому что она собиралась сама выбрать, когда и при каких обстоятельствах умрет. Думаю, что в настоящем своем облике я предложить ей не могу ничего. Просто потому, что она не примет от меня помощь, даже если будет умирать. Эта странная гордость. Воспитание? Или что-то врожденное? Каждый, кто встречался со мной и знал, кто я, пытался умолять. Хитрить. Надеялся обмануть. Использовать. Потому что знали, что проиграют. Потому что понимали, что я уничтожу их. И надеялись отсрочить неизбежное. Она же раз за разом бросала «Твари» вызов. И это было абсолютно непонятным для меня. Потому что по ее же словам любое живое существо за свою жизнь борется всеми доступными способами. Скорей уж мне были понятны поступки того человека, который синхронизировал нас. Дурак. Но это было логично. Она считала, что логики нет в моих действиях. Я же не видела логики в действиях ее. Боится ли она смерти? Или все-таки нет? Если боится, то почему снова и снова дерется со мной, обзывает последними словами и действует мне назло там, где я сильней всего? А если не боится, то почему она не позволила мне убить себя? Свобода воли? Возможно. Но почему тогда я чувствую ее страх и за нее саму, и даже за «Элис» каждый раз, когда нам угрожает опасность? Я не понимаю. Я совсем ничего не понимаю. Несколько часов назад я была готова поиграть с тем, кто очнулся в теле Редда Янковски, а потом — убить его. Я надеялась втереться в доверие. А теперь… Теперь неизвестная сила не позволяет мне это доверие предать. Зачем ей «Элис»? Будь Лена мужчиной в самом прямом смысле этого слова, ей бы могла чем-то приглянуться девушка, лица которой она еще ни разу не видела. Маловероятно, но такое бывает у мужчин. Они называют это «инстинктом». Но я не нравлюсь Лене с этой стороны. Впрочем, как и мужчины. Я ни разу не чувствовала от нее тех эмоций, которые испытывают другие люди при… влечении к кому-либо. Но… По логике, я абсолютно бесполезна для нее. Все, что умеет «Элис» — шарить по трупам в поисках боеприпасов, добывать из автоматов минералку и еду… Вот только все то же самое может делать Лена и любой другой человек. Зачем она тащит за собой обузу? Она ведь понимает, что взаимопомощь неравнозначна? Или же для нее это не имеет никакого значения? Чем больше я думаю, тем сильней путаюсь… — Так, вот и погрузочная зона… Эй, интеллигент, где ты там? — Интеллигент включил мозг и захватил себе штурмовика. Проблема в том, что мне приходится двигаться по специализированным тоннелям, поскольку в обычные двери я теперь не пролезаю. — Ты идиот? Просто разнеси их нахуй. И стены тоже. И при сюда кратчайшим путем. Какая, в пизду, разница, на сопутствующий урон, если тут все равно скоро все взорвется нахер? Мы тут по пути видели установленные на опорах заряды, так что давай, время зря не теряй на сохранение архитектурного памятника. — Должен признать, что твои оскорбления конкретно в этой ситуации абсолютно уместны. Мне в голову не пришел подобный подход, — сокрушенно отзывается голос с той стороны. А Лена усмехается и напомнив корейцу, что мы его ждем, отключает связь. — Иногда я не понимаю. Ты оскорбляешь, или нет? — начинаю разговор я. — Вот это вот «интеллигент». А «кореец» — это вообще сейчас неполиткорректно. — Не считаю оскорблением определение, данное человеку на основании национальности или личностных характеристик, — Лена пожимает плечами. — Мне всегда проще ассоциировать человека с его профессией, внешностью, личностью и так далее. Он — кореец. Я — русская. Где тут оскорбления? Он — интеллигент, потому что не ругается и морщит носик при звуке мата, а я — шпана, которая матом не ругается, а на нем разговаривает. Если к тебе обратятся «эй, там, в балаклаве», это тоже не будет оскорблением, поскольку лишь свидетельствует о том, что другой человек заметил: на тебе надета балаклава. Повернувшись ко мне лицом, Лена неожиданно скашивает глаза набок. Понимаю, что это значит: кто-то прячется за контейнерами справа от нас. Проблема в том, что я уже знаю, кто. — Вылезайте. Я знаю, что вы там, — произносит она. Два мгновения — и рядом оказывается женщина с темно-каштановыми волосами и бесцветными глазами. Меня она не видит, но Лена этого не замечает. Ее мысли заняты совсем другим вопросом, а именно — что делать с Женевьевой Аристид. К моменту, когда женщина начинает разговор, Лена уже знает, что именно. Но приговор пока что не озвучивает. — Янковски. Вы живы. Что же, вам удалось побывать в камере телестезической настройки, если верить данным с моего компьютера. Нет времени объяснять, нам нужно выбираться отсюда. Сейчас вы и ваша группа — единственный шанс остановить Альму. — Врете и не краснеете. Мне попалась кое-какая информация по пути. Я — не шанс, а подопытный образец, который вы признали непригодным для участия в «Предвестнике» из-за низкого интеллекта. Поэтому вы нашпиговали меня какой-то экспериментальной начинкой, которая неожиданно прижилась. — Это неважно сейчас! — Я решаю, что здесь важно, а что нет. Важно, что у вас в планах не остановить Альму, а использовать меня, как приманку, чтобы снова поймать ее. А уж там можно и на совет директоров надавить, чтобы отозвали Вэнека, восстановили вас в правах и помогли спастись от срока, который вам грозит и за Альму, и за все остальное. А еще важно, что я не ваш подчиненный и не должен подчиняться вашим приказам. Ах, да… Еще я не собираюсь служить приманкой для свихнувшейся мертвой твари. — А у вас разве есть выбор? — Есть. И я его делаю сейчас. Помогать вам я не собираюсь. Точка. Потому что вы причина всего, что здесь происходит. И пусть вы менее опасная, чем Альма, но тварь вы тоже еще та. А с тварями я заодно не буду. — Ну хватит этого детского сада, — в голосе Женевьевы мелькнуло что-то странное. Чем ближе она подходила к Лене, тем сильней мне хотелось разнести тут все. Останавливало осознание: если я применю свою силу, то «наш» лифт испортится, а значит — Лена и Пак не смогут подняться на поверхность. Игра закончится. — Знаете, сколько раз я слышала эти истории о морали и нравственности? Купить можно кого угодно. И вас тоже. Чего вы хотите? Денег? Я дам вам столько, что после этого дела сможете купить себе хоть целый остров и существовать до самой своей смерти. Нескорой, кстати, поскольку мои врачи могут вынуть из вас всю «начинку». Ликвидировать последствия. Спасти вашу жизнь. — Я же сказал — нет. А вы бы лучше о своей жизни задумались. Здесь таскается опасная и неподконтрольная дохлая тварь, которая наверняка хочет вас угробить чуть сильней, чем меня. Не боитесь? Предлагаю вариант поинтересней: мы выбираемся из Оберна, вы предстаете перед судом, рассказывая об «Источнике», «Предвестнике» и «Персее». Сдаете подельников, отсиживаете свой срок, в процессе которого очень много думаете о том, что же вы сделали не так и сколь велика ваша вина и перед Альмой, и перед жителями Оберна. Перед Пойнтманом, которого вы втянули в это дерьмо и обманом вынудили взорвать Саркофаг. Мне вот интересно, а его кто-нибудь предупредил, что реактор «Источника» сотрет Оберн с лица земли, а жителей никто и не думал эвакуировать — лишь ближайшие к «Реммельмайеру» кварталы? — Что же, мне жаль, что не выходит по хорошему, — из-за спины Аристид появляется пистолет. И тут происходит то, что мешает мне испугаться. Впервые в жизни становится совсем нестрашно. Лена берет меня за руку. Я замечаю, что она едва заметно улыбается. Не мне, а самой ситуации. Я понимаю, что все будет хорошо в тот момент, когда Женевьева Аристид стреляет в лже-Янковски… Лена бросается в сторону, увлекая меня за собой. Снаряд попадает в газовый баллон на стене, который все это время висел за ее спиной. Мы успеваем прыгнуть за контейнеры (верней, меня за них просто перебрасывают, пользуясь «разницей весовых категорий»). А далее следует полный боли крик сгорающей заживо женщины. Первой высовываюсь из укрытия. Улыбаюсь, глядя на то, как она катается по бетонному полу, тщетно пытаясь сбить с себя пламя. — Стокс, это Янковски. Я провалил наше задание. Женевьева Аристид открыла по мне стрельбу. Я увернулся, но боеприпас попал в газовый баллон на стене, в результате чего Аристид погибла. Я ничем не смог ей помочь, — четко произносит Лена. Только сейчас я понимаю, что было странным. Она ни разу не упомянула свою «пришлость». Говорила о себе в мужском роде. И сейчас называла Веру ее официальным именем, как и себя. — Принято, Янковски. Выбирайтесь к точке эвакуации. Фокс должен быть где-то поблизости. Полагаю, мы должны доложить о провале миссии. Лейтенант Стокс, конец связи, — таким же ровным, отчетливым тоном отзываются с той стороны рации. И только сейчас до меня доходит… Все то, что предлагала Лена Женевьеве, было неправдой! Вот почему я чувствовала что-то странное. Она… Спланировала все с самого начала? — Почему-то я не ожидала, что ты можешь быть такой… коварной, — произношу я через пару минут после того, как затихают последние звуки, издаваемые умирающей Аристид. Еле сдерживаюсь, чтобы не пнуть обугленное тело, когда мы проходим мимо. — А я что? Я ничего. Тетенька сама в меня шмальнула, а я же тупой, откуда мне было знать, что у меня там за спиной какой-то баллон, — кажется, у нее хорошее настроение. Кажется, она собой гордится. И, кажется, она… Рада смерти Аристид? Понятно, почему именно. Теперь я знаю, что привлекло мое внимание в ней. Она действует слишком нестандартно для обычного человека. Из обычных людей я знала только военных и ученых, а Лена… Она отличается от них. И это отличие… Заставляет меня держаться ближе к ней. Пока что я не знаю, зачем именно. Понятно только одно. Пока «Дельта» не поймет, кто я на самом деле, я… Ничего им не сделаю. По крайней мере, намеренно. А случайно… Почему сейчас совсем не было страшно? Ничего не понимаю.