Записки заключенного

Раньше я считал, что новая жизнь для человека, севшего в тюрьму, начинается с того момента, когда за ним закрывается железная решетка, и он остается один на один со своим сокамерником — огромным парнем на две головы выше его самого, с запашком немытого тела и стояком как у быка. Новые порядки, новые люди, новые «друзья». Сейчас — спустя полгода отсидки — я стал умнее и знаю, что моя новая жизнь началась отнюдь не в тот момент, когда меня, голого провели через всю тюрьму, с горящим от дезинфекции телом и слезящимися глазами. Моя старая жизнь закончилась со стуком деревянного молотка судьи о подставку, равнодушного взгляда моей невесты со скамьи свидетеля (не единственного, но ключевого) и громогласного приговора судьи: «Виновен!» Далее был быстрый переход из гражданина США в заключенного номер 10024. Свист заключенных, дезинфекция, первая ночь, первый день, знакомство с сокамерником и новыми правилами жизни, домогательства, обед, душ, снова домогательства. Этот период я назвал бы переходным, так как моя старая жизнь уже закончилась — с того самого момента, как костюм от Армани я сменил на тюремную робу, — а моя новая жизнь еще не началась. Это, как оказалось значительно позже, было лучшим периодом за решеткой. Моя новая жизнь началась в 8 утра с голой задницей и заточкой у горла. Горячей и властной руки на моем члене и шепота с хрипотцой. Он сказал лишь одно слово, которое впоследствии я вспоминал каждую ночь, особенно в те ночи, когда ОН навещал меня, а приходил он частенько. Здесь почти все были у него в кулаке. Он прорычал мне это слово прямо в ухо, прежде чем еще двое подошли… в себя я пришел лишь через двое суток. Он сказал: «Предупреждал». * * * Питер Хейл был не первым, кто предложил быть с ним, работать на него и вообще целиком и полностью принадлежать ему. Я сказал ему то же, что и остальным, которых за первую неделю тюрьмы насчитались десятки: — Да пошел ты! Дыхание перехватило, из глаз брызнули слезы. Питер делал все, чтобы я испытывал боль, когда относился к нему неуважительно. Он называл это воспитанием. До сих пор не знаю, доволен ли он результатом своих трудов. Меня быстро подняли на ноги — двое верзил, которых я сразу не приметил. Ноги тут же подкосились, но четыре крепкие руки удержали меня на месте. Следом последовал несильный удар под колено — я оказался прямо перед Хейлом, точнее перед широко расставленными ногами. Как я понял значительно позже, это было что-то вроде защиты — пока я между его ног (странная метафора, но какая уж есть), я в безопасности, другим запрещено меня трогать. Но тогда я этого не знал. Тогда я хотел быть подальше от него. И вот итог: я стою на коленях, ОН восседает на стуле, словно на троне. У обоих недовольный взгляд. Ни один из нас не готов уступить. Но одному придется. — Ты не понял меня, мальчик (еще одна поганая привычка моего нежеланного покровителя — называть меня «мальчиком» или «деткой»), это не просьба. Право выбора я тебе не даю. Как всегда. Питер Хейл не просит, он требует. Питер Хейл не предлагает, он желает, и, как правило, он получает желаемое. Увы, в этот раз желаемым был я. И меня это в корне не устраивало. Охрана стояла в двадцати шагах от нас, мельком поглядывала, но вмешиваться явно не собиралась. А я не собирался здесь подыхать. Резко рванув вперед, мне удалось вырваться из рук одного парня, сбить с ног второго. Ударить кулаком Питера по лицу (как мне того дико хотелось) я бы все равно не смог, потому и целился ниже. Со всей силы, которая во мне еще была, я ударил Хейла головой в пах. Тот зарычал, но ни криков, ни мата я из его уст не услышал. К нам заторопилась охрана. Двое прихвостней Питера, вернули меня в исходное положение, вновь заставив смотреть на Хейла снизу вверх. Он встал передо мной на одно колено, руку положил мне на пах, помассировал. Я напрягся, но напрасно, насиловать сегодня меня никто не собирался. Питер приблизился вплотную, сильнее давя мне на член, достаточно, чтобы либо причинить боль, либо возбудить. Он наклонился к моему уху и отчетливо проговорил: — Это в первый и последний раз, когда тебе в этом заведении сделали приятно. После нашей следующей встречи ты очнешься на больничной койке. Его слова еще звучали у меня в голове, когда он продолжил. — Надеюсь, ты готов к этому, потому что наша следующая встреча произойдет раньше, чем ты думаешь. * * * Наша следующая встреча произошла и вправду гораздо раньше, чем я мог себе вообразить. Она случилась спустя каких-то десять часов после первой. Восемь утра, один из надзирателей за некоторую услугу, смысл которой уже затерялся у меня в памяти, позволил мне принять душ. Теплая вода быстро сбегает по напряженному телу, у меня в голове все еще слышен голос Хейла. Я опираюсь о холодную стену, чтобы прийти в себя, беру себя в руки и вновь подставляю лицо едва теплым струям воды. В следующим миг у моего горла оказывается заточка, а на член ложится горячая рука. Слишком горячая по сравнению с водой. Лезвие «гладит» горло, вспарывая нежную кожу, потому я боюсь сделать даже вдох, но, несмотря на это, мое тело быстро возбуждается от руки, дерзко и грубо надрачивающей мне член. Тошно. Неправильно. До одури страшно и неестественно. Член встал еще пять минут назад, когда я вспоминал руку Питера, массирующую мне пах. Немного иронично, что эта же самая рука сейчас надрачивает мне.Другая же рука держит заточку у горла. Впоследствии я ни раз задумывался, не возбудись я до их прихода, все закончилось бы так, как закончилось? Лезвие заточки опустилось ниже, и я уже было собирался выдохнуть, но холодный металл прижался к основанию члена. И снова страх сковал меня по рукам и ногам. Со мной такое редко раньше происходило. Когда рядом Питер со мной это происходит постоянно. Хейл увеличил напор воды и толкнул меня под струю. Вода к этому моменту успела стать достаточно холодной, чтобы заставить меня мыслить ясно. Меня, но не Питера. Я лишь слышал звук спускаемых штанов и голос одного из парней: — Босс, наши уже тут. Мы на шухере, так что сполна насладись сучкой. В этот раз я осознал, что все эти парни скорее для защиты и показухи. Чтобы удержать меня, они Питеру были не нужны. Первое проникновение я запомнил на всю оставшуюся жизнь — все сравнения с раскаленной кочергой и близко не давали представления об этом. Меня разорвало на части, расщепило на атомы, чтобы в свободном порядке соединиться вновь. Я уже не был частью целого, я был, как неправильно сшитая кукла, у которой половина деталей ей не принадлежит, она собрана из других таких же кукл. Меня ломали не только физически, но и психологически, заставляя мое тело и разум меняться под происходящее, подстраиваться под ситуацию. Вывихнутая рука не отвлекала от той боли, что разрывала меня на части. Не розовая, красная вода стекала в водосток. Ног я уже не чувствовал. Кажется, я отключился, но это неважно, происходящее все равно не изменилось — в меня все так же долбились. Струя спермы ударила теплом где-то внутри меня, а потом быстро покинула мое тело. Я обессиленно упал, не имея сил хотя бы поджать ноги. Питер вновь смотрел на меня сверху вниз. Теперь я видел его взгляд только так. Сверху вниз и всегда с презрением. Питер был так же весь сырой. Мокрая рубашка облепляла мускулы на груди, волосы прилипли ко лбу, немного спермы на штанах. Он не выглядел довольным или удовлетворенным происходящим, скорее этого требовали законы зоны. Он склонился ко мне и прошептал лишь одно слово: — Предупреждал. И после этого я уже не мог не задумываться, а что если бы я сразу согласился стать его? Ведь в конечном итоге он все равно получил то, что хотел. И сломал меня именно он. А правила требовали следующего: «Если новая сучка никому не принадлежит, иметь ее может кто угодно». Я был сукой без сутенера. За меня не платили и я не принадлежал ни одной из группировок. У меня не было «хозяина», а получить теперь я мог его только одним способом — умоляя. Новенького хотят все, использованную шлюху не хочет никто. Уж точно не покупать ее. Зачем, если можно иметь ее задаром? Питер вышел, зашли парни. Не знаю точно, сколько их было, не успел сосчитать. Члены просто мелькали перед лицом, задница разрывалась от боли. А потом все пропало: и боль, и отчаяние, и даже свет. В себя я пришел через два дня на больничной койке, как Хейл и предсказывал. Его, как ни странно, рядом не было. Зато был старый врач-извращенец. Он был следующим, кто меня отымел в этом месте. Назад дороги не было. Так началась моя новая жизнь в тюрьме в качестве шлюхи. * * * Из больницы меня выписали спустя шесть дней. Я умолял об этом. Отпустили меня с условием, что я буду заглядывать туда два раза в неделю. Я клятвенно пообещал себе больше не посещать этого места. Полдня мне худо-бедно удавалось избегать встреч с теми, с кем я успел завязать знакомство за столь короткое пребывание здесь. Но в обед моя новая роль вновь дала о себе знать. Точнее мой, так называемый, покровитель. Столовая. Два часа дня. Яблоку негде упасть. Запах пота и тушенки. Стоит гул, от которого уши закладывает. — Эй, цыпа, иди сюда, сядешь мне на коленочки. — Сладенький, иди к нам. С момента моей выписки меня стали часто провожать подобными комментариями. Я опустил глаза в пол. Шел, не разбирая дороги. А потом наткнулся на стену. Меня провели чуть в сторону, внезапно люди перед мной исчезли, и я вновь увидел его. Сидел, как и прежде, словно на троне. Он не сидел прямо, но и не сутулился. Не закидывал ноги на стол, не развалился на стуле. Но выглядел все равно развязно, словно король в своем замке. — Повторим нашу прошлую встречу? — Пошел ты! — привычка, от которой я не сразу избавился. — Не прибедняйся, твоя попка стойко выдержала все испытания. На этот я раз я сдержался и промолчал. Питер пока еще не вымолвил ни слова, но что-то подсказывало мне, что отвечать я буду за любое нелестное слово о его свите. А он смотрел на меня без малейшего интереса, словно я был червем, не заслуживающим внимания Его Высочества. Он явно скучал, потому и щелкнул пальцами, велев своей свите расступиться и пропустить меня ближе. Шлюха, клоун… С Питером мои горизонты расширяются. Ёбаный рынок труда, а не тюрьма. Не хватает слогана: «Мы раскроем все ваши таланты, даже те, о наличии которых вы и не догадывались». Работа официанта объяснила, что обслуживающий персонал не должен говорить, пока его не спросят. И я молчал. Упер взгляд в пол, низко склонил голову, руки по швам и чтоб без сюрпризов, здесь такого не любят. Питер закинул ногу на ногу, закурил сигарету, все еще смотря сквозь меня. Его свита начала меня облапывать «в поисках заточки или чего-то подобного». Искали тщательно. Не нашли, но не расстроились. Меня толкнули вперед, заставив опустить перед Питером на колени. — Ну, что дальше будем делать? — без особого энтузиазма спросил он. — Ты мне скажи. — И ты сделаешь, как я скажу? Я сглотнул ком в горле, не поднимая головы. Шавка должна слушаться приказов, иначе огребёт. Но также послушные шавки отвечают, когда с ними разговаривают, а я молчал. То, что вырывалось из горла, произносить было нельзя, а иного говорить не хотелось. Питер сдвинулся на стуле, нависая надо мной. Выдохнул дым мне в макушку. — Как думаешь, какую роль ты будешь играть дальше в этом заведении? Меня забила крупная дрожь. Больше от гнева, чем от страха, но это было неважно. Кто-то вылил мне кисель на голову, смеясь, словно гиена. Головы я не поднял, лишь сильнее сжал челюсть до зубовного скрежета. — Тебе подсказать? Толпа взревела хохотом, забила кулаками по столам. Они требовали моей крови, они требовали моей задницы. И Хейл мог либо позволить им это, либо запретить. Мне по вкусу больше пришлось второе, но прогибаться под кого-то всегда было тяжело. Собственно, одна из причин, почему я сюда загремел. Мне бы быть покладистей, но нет, гордость не позволяет. — Ты игнорируешь уже второй мой вопрос. Третьего раза не будет. Я сделал глубокий вдох, упер руки в пол, низко склонил голову, покоряясь. Зажмурился до белых пятен. — Что мне надо сделать, чтобы принадлежать тебе? — Помимо того, чтобы умолять? Над головой прозвучал тихий смешок. Вновь повеяло никотином. Я резко выдохнул, прогоняя неприятный запах. — Не любишь запах сигарет? — больше участие и интереса, чем во всем разговоре. — Не люблю. — Здесь закуришь! — уверенно, без издевки, просто знает. — Для начала ты должен уяснить одну вещь. Ты принадлежишь мне. Каждый вдох, каждый выдох, каждая мысль, возникающая в этой башке, принадлежит мне. Ты понимаешь, что это значит? Я против воли состроил гримасу. — Что я дышу лишь потому, что ты мне позволяешь. Тем не менее Питер не злился или просто не показал этого. — Верно. И это можно легко исправить. Показать как? Я, наверное, уже в десятый раз сглотнул, давя в себе позыв боднуть Хейла головой. Снова повторил себе, что Он мне нужен. Он мой шанс на то, чтобы выжить здесь. Я вздернул голову, оставляя шею беззащитной, подполз к Питеру ближе на коленях, прикрыл глаза. Рука невесомо легла мне на горло, позволила сделать последний полувздох, а потом с силой сжалась, лишая меня кислорода. Я вцепился руками в штаны Питера, захрипел, но вырваться не пытался. Он ослабил хватку, лишь когда капилляры полопались, а мои глаза закатились. Я слышал шум крови в ушах, почти увидел мир за гранью жизни, но меня вновь вернули на землю, напомнив, что так легко я отсюда не выберусь. — Значит, согласен с условиями? — А мое мнение имеет значение? — захрипел я. Близость смерти прибавляет смелости, но не ума. — Не для меня. Но я хочу, чтобы ты сам подписал себе приговор, сам опустился на самое дно, без посторонней помощи. — Да уж, помощи было предостаточно, — вновь не успел вовремя прикусить я язык. — Они могут её и в дальнейшем оказывать. Ты только намекни. — Босс, да он же намекает, — смеялись за спиной. — Это месть за мой отказ принадлежать тебе в нашу первую встречу? Питер склонился ко мне, приподнял мое лицо за подбородок, вставил в приоткрытый рот сигарету. Я сделал небольшую затяжку, но почти сразу закашлялся. Питер погладил меня по голове, зарывшись пятерней в мои волосы, несильно дернул за них, заставляя вновь поднять голову, заставил сделать еще одну затяжку. — Нет, детка. Это всего лишь мой каприз, но ты его исполнишь. Я сам пришел, сам попросил. Увиливать не было смысла. — И где подписать? Питер шире раздвинул ноги, приглашая меня. Ухмыльнулся, видя, как дернулась у меня щека, как руки непроизвольно сомкнулись в кулаки. Он не успокоится, пока полностью меня не сломает. Не отпустит, пока я буду иметь хоть немножечко своей воли. Но, блядь… Он нужен мне. Я отсосал ему. Прилюдно, посреди столовой, стоя на коленях, задыхаясь от невозможности глотнуть хоть немного воздуха. Слюни стекали по подбородку, пачкая штаны Хейла. Он вытащил из меня свой член лишь на половину, дав мне глотнуть немного воздуха, вытер мне подбородок и продолжил. Я уже не пытался сопротивляться. Лишь зажмурился и старался не слушать довольное улюлюканье толпы. А главное не думать, что будет дальше и кто будет следующим. То что будут другие я не сомневался. Сейчас, после Питера, после того, как он доказал, что меня можно сломать, можно вот так вот отыметь прямо в столовой на глазах у охраны, я остался беззащитен. Я понимал, что это очередной мне урок. Возможно, у меня еще есть шанс оказаться под крылышком у Питера, но пока я должен стать никем. А я отчаянно держусь за прошлую жизнь, словно ей есть до меня дело. Как это не прискорбно, вытащить меня из дерьма мог лишь человек, столкнувший меня туда. Лишь один человек мог мне помочь — великий и ужасный Питер Хейл. Но для этого мне надо было стать его сучкой. Надо было доказать, что я достоин быть Его. А я не был. Ни разу не был. Слишком гордый, слишком правильный, сын шерифа, один из лучших учеников Гарварда. В юриспруденции учили угождать людям, учили искать правду, но здесь мне это шло лишь во вред. Питер притянул меня к себе ближе за голову, пальцы поглаживают за ушами, успокаивая, задевая какие-то точки. Меня передернуло. Ума не приложу, откуда он узнал, что уши мое слабое место. Питер нажал ногой мне на пах, чуть сдавил, вырвав у меня стон. — Приспусти, — велел он мне. Я не сопротивлялся. На мгновение я даже поверил, что добился своего, на мгновение я расслабился, позабыв, что мы не одни с Питером. Он вполголоса шептал мне, что делать, как и где трогать себя. Я слушал зачарованно, продолжая отсасывать ему с закрытыми глазами. — Сожми сильнее. Давай детка, ты сможешь. Я ускорился, крепко сжимая свой член рукой, глоткой глубоко пропускал член Питера. Он все еще поглаживал мои уши. Я все еще стоял на разъезжающихся коленях. Толпа никуда не делась, но тогда это не имело значения. Я погряз в удовольствии, в этом извращенном шепоте, что велел мне не останавливаться. Питер крепко вцепился мне в холку, кончая. Я лихорадочно сглатывал, кончая следом. Он приподнял меня выше, уложив голову себе на колени, погладил по волосам, вытер рукавом мой рот. Что-то тихо приговаривал. Я не слышал, что именно. Тогда это было не важно или мне просто так казалось. — Назови это небольшим подарком, — расслышал я его слова. Я улыбнулся. А ведь он был прав, вот только понял я это не сразу. В конце концов, прикоснуться к нему в следующий раз он позволил не скоро. Да и я кончил в следующий раз лишь под ним. А потом он швырнул меня своим прихвостням, как голодным собакам кидают кусок мяса. Тогда я и был лишь куском мяса, с которым можно делать, что пожелаешь. — Сильно не калечьте! — бросил он перед уходом, словно это действительно его волновало. Он не остался на спектакль. Вообще я заметил, что он не любит быть зрителем на подобных мероприятиях.