Лаббеллоза и иные притирания для красоты, любовные заклинания,
златовласки и дезироны — неутомимые призрачные любовники.
Однажды княгине Кароберте за праздничным обедом, где-то между подачей лесной земляники со сливками и сорбетом из фиалок, сообщили, что её красота подобна нежному цветку. В тот же миг княгиня одарила неосторожного любезника такой оплеухой, что искрами из его глаз можно было бы без труда поджечь охапку сухого хвороста. Придворный, осчастливленный таким образом, едва не впал в беспамятство, как человек, которого молнией шарахнуло, а все прочие, сидевшие за столом, даже бровью не повели. Поделом дураку награда. Неужели неясно, что сравнение с цветком может быть лестно только юной девице или дуре, которая думает, будто на свете бывает вечная весна и что гадкая старость обойдёт её стороной? Любой женщине постарше отлично известно, что цветы хоть и радуют глаз, но с ними одна беда — быстро отцветают и вянут. Оттого-то княгиня, которая в тот год встречала свою семнадцатую весну уже в тридцатый раз, почуяла в таких приятственных словах злой подвох. Более искушённые в лести и похвалах придворные точно знали, что лучше сравнивать Кароберту с чем-то незыблемым и неизменным вроде лунного света, ночных звёзд или драгоценных камней безупречной твёрдости, которых ни время, ни чернолюдский молот не берёт. Ведь ни звёзды, ни бриллианты, в отличие от цветов, не меркнут и не сохнут, как сено, которое только на корм ослам и годится. Именно из-за того, что Кароберта слишком ревностно любила свой прелестный облик и не допускала намёка на то, что он исказится из-за прожитых лет, многие вещи в княжестве были под запретом да и сам уклад жизни в столичном Боклере был подчинён тому, чтобы не разрушить иллюзию вечной весны. Придворные туссентские алхимики, в отличие от своих собратьев в иных владениях и королевствах, целыми днями были заняты тем, что растирали молочный камень и редкую белую глину в невесомую пыль, делая из них ароматные пудры, которые придавали лицу княгини ровный матовый цвет и вместе с тем жемчужное сияние. Вместо зельеварения, соединения металлов и иных веществ они трудились над румянами из цветов сафлора, а также помадами из гусиного жира и алой драконьей руды, выводя удивительные оттенки, которые больше всего украшали губы красавицы и подчёркивали их капризный изгиб, похожий на рукоять эльфского лука. Из молока безупречно белых кобылиц приготовлялись компрессы для разглаживания тончайших складочек на лице вечно юной туссентской княгини. А для утреннего умывания её несравненного лица в глубоких каменных подвалах дворца хранился чистейший горный лёд, добытый с ледников Горгоны. Для должного ухода за волосами у княгини было семь десятков гребней, каждый по-своему замечательный, и дюжина мастериц, которые лучше всех умели правильно мыть, сушить, расчёсывать косы княгини и укладывать их так, чтобы лишний волосок не потерялся или не был обломан. И надо сказать, что справлялись эти мастерицы недурно: Кароберту нередко прозывали не только Несравненной, Весенней Королевой и Жемчужиной Туссента, но и Прекрасноволосой за чудесный золотистый цвет, блеск и длину её волнистых волос. Ходили слухи, будто для сохранения молодости владычица Туссента не принимает иной пищи, кроме нежного мяса ягнят и оленят, задушенных шёлковыми лентами, не прикасаясь к «старой» грубой убоине. Никогда не ест пережаренное, пересоленное или переспевшее, а только лишь свежее, юное, едва дозревшее до первой сладости. И, что совсем уж было странно, говорили, будто она не пьёт даже великолепного туссентского вина, а вместо него в серебряный кубок ей наливают воду. Спать княгиня ложилась в особой холодной комнате, чтобы быть всегда свежей и бодрой. Она пренебрегала полуночными играми в карты, любовными свиданиями и прочей ерундой, от которой поутру под глазами могли случиться тёмные круги. Из всех претендентов в любовники она неизменно предпочитала своё зеркало в пышной раме из розового палисандра. Вот что случается, когда правительница самолюбива до сумасшествия. Как бы то ни было, все эти ухищрения помогали только до поры до времени. Годы шли, и ни притирания, ни толстый слой жемчужной пудры не могли скрыть страшной истины. Кожа княгини стала вялой, жёлтой, как свечной воск, прорезалась морщинками, покрылась мелкими пятнышками, словно груша. Яркие глаза поблекли, а волосы начали редеть, и ни один гребень уже не смог бы им вернуть былую пышность. Характер у княгини и раньше был не мёд, а после того, как любимое зеркало стало ей показывать то, от чего все её мысли были чернее грозовой тучи, она и вовсе стала безжалостной. Алхимиков и девиц, которые должны были мыть, разминать и втирать в её стареющее тело мази, княгиня ругала последними словами, а иной раз могла и ударить. За каждую новую гадкую родинку ссылала несчастных прислужниц чистить загоны для свиней. За каждый новый седой волос отвешивала пощёчину. За косые взгляды таскала придворных дам за их красивые волосы, вырывая иной раз целые пучки. Под страхом ссылки всем, кроме ближайшего окружения, было запрещено подходить к княгине ближе чем на двадцать шагов. Так княгиня рассчитала расстояние, с которого она всё ещё выглядела молоденькой девицей. Вот тогда-то, в самый разгар грозы, и появилось в Туссенте новое средство, которое раздобыли особо рьяные любители княжеских милостей. Это главное сокровище, за которое стареющая Кароберта не пожалела бы и палец себе отрезать, хранилось у неё за десятью замками в сундучке из амарантового дерева. И тем средством, как всякий уже понял, конечно же была лабеллоза — магическая мазь, наделяющая лучистой красотой любую женщину, которая ею воспользуется. Как только лабеллоза попала в руки княгини, та окончательно помешалась. И если из-за дороговизны и редкости мази ею пользовались лишь изредка, в самых особых случаях вроде свадьбы или пылкого любовного свидания, то Кароберта ни дня не могла прожить без волшебной мази. Для тех, кто с Луны свалился или всю жизнь прожил за Драконовыми горами и не слыхал о таких вещах, расскажу подробнее об этом дивном средстве, которое по карману только королям, чародеям и ворам. Лабеллоза не искажает облика. Она не делает губы ярче, а нос короче. Если на лице есть веснушки, бородавки, родимые пятна и иные природные несовершенства, то и их мазь не скроет и не уменьшит, как это делают различные замазки и пудры. Действие лабеллозы в том, чтобы отразить облик иначе, чем обычно. Чтобы всякий глядящий на лицо видел бы то, что видит всякий страстно влюблённый в своей избраннице. Невыразимую гармонию даже в грубых чертах. Прелесть в мелких недостатках. Если даже у женщины поперёк лба будет ожог, то под лабеллозой его можно воспевать как поцелуй огня, только сильнее подчёркивающий белизну остальной нетронутой кожи. Если глаза смотрят в разные стороны, то окажется, что это таинственный и полный очарования взгляд, который смотрит сразу в два мира: мир людей и мир духов. Тонкогубый бледный рот, щербинки между зубами, торчащие уши — всё будет в глазах людей своеобразным и привлекательным, достойным восхищения, так же, как восхищает редкая бабочка или птица с необычным оперением. И поскольку Кароберта сама по себе была недурна даже на склоне лет, то с помощью лабеллозы она и вовсе засияла с новой силой, как сияет осеннее солнце, обманывая природу жарким теплом и уверяя всё живущее, что вернулось прежнее лето. Со страхом придворные ждали, когда закончится бочонок с мазью, но, хвала пророку Лебеде, Кароберта успела помереть до того, как зачерпнула последнюю ложку снадобья. Нашли её утром сидящей перед зеркалом в палисандровой раме с лицом мёртвым, но прекрасным из-за обильно нанесённой лабеллозы. Куда делись остатки мази из бочонка — неизвестно. Но после похорон многие дамы из свиты Кароберты повыходили замуж за весьма достойных рыцарей, которые, проходив всю жизнь холостыми и счастливыми, внезапно начали влюбляться, как олени в осеннем гоне. Что ж, союзы влюблённых — дело весьма достойное и приятное желудкам приглашённых на свадьбу. Однако есть множество людей, которые брака избегают как огня, и разве можно их за то судить? Хороший свадебный пир длится только семь весёлых дней, а за ним целая жизнь, которая уж и не твоя вовсе, а чья-то. Кому ж в здравом уме такое понравится? Но никакой даже самой свободолюбивой чародейке не захочется всю жизнь прожить, как каменной статуе. Всему живому под солнцем хочется любви, и каждый, как может, эту любовь отыскивает. Что может быть слаще поцелуев в ночь весенних костров, зажжённых в честь Беллетейна? Что может быть приятнее огненных объятий незнакомого красавца, выбравшего себе спутницу на одну-единственную ночь и не спрашивающего ни её имени, ни того, кому она ещё дарила свои ласки? Но где страсть, там и ревность. Иной поклонник, распробовав мёд любви, бывает, так прицепится, что жизни от него нет. А девушка, решившая подарить свою благосклонность всего на одну ночь, тоже может взбрыкнуть и понести дитя. И тут уж или женись, или беги на край света, чтобы её родня тебя на вилы или на мечи не насадила. В таких прискорбных случаях, конечно, многие вспоминают о призрачных любовниках, с коими таких горестей никогда не случается. Кто и когда придумал вызывать дезиронов — неизвестно. Возможно, какая-то шаловливая чародейка ради веселья или для того, чтобы отточить свои магические умения, начертала мелом круг, поделенный на девять частей для девяти священных знаков. В сердцевине этого сигила был оставлено пустое «окно», что означает, что в него следует вложить «жертву», дабы открыть то, ради чего сигил был создан. Согласно предостережению, этот сигил должна была чертить только женщина, притом обязательно раздетая донага. И конечно же, как это всегда бывает, первым за проверку действия магического знака взялся чародей-мужчина. Притом одетый, и весьма основательно: в дорожный доспех поверх распрекрасных одежд с защитными знаками, которых было у него как у осенней капусты, да ещё в плаще до пяток и в шапо, увитом заклинательскими лентами. Для начала пытливый чародей вложил в сердцевину сигила обычную жертву: голубя, кровью которого он окропил «окно». Не дождавшись ничего, ни доброго, ни злого, маг попробовал посвятить сигилу связки ароматических трав. Заговорённое масло, вино, человечья кровь, молоко, хлеб — всё было отвергнуто. Оружие тоже не сработало. И мертвячьи кости вкупе с могильной землёй. Подумав немного и прочитав знаки ещё раз, чародей отдал в жертву золотую монету. Монету сигил не принял, однако слабо засветился бледным серебряным светом. Обрадованный чародей, чувствуя близкую разгадку, не поскупился и выложил красный самоцвет размером с ноготь большого пальца. Говорят, что то был огненный рубицелл, весьма редкий и дорогой камень, добытый в махакамских шахтах. Едва попав в сердце сигила, твёрдый камень вспыхнул и сгорел, как пучок никчёмной соломы. Чародей не успел ахнуть, как на месте рубицелла возник высокий мужчина с красными волосами до самых колен, с глазами цвета пламени и лицом как у эльфа и с таким достоинством, что смотреть было завидно. Спросить у демона, кто он такой и как будет служить новому господину, чародей не успел. Дезирон — а это был именно он — бросился на своего «хозяина», расправился с доспехами и поддоспешными одёжками быстрее, чем козёл с капустой, и начал любить мага так страстно и умело, что тот как ни отбивался и ни звал на помощь, а не смог избежать печальной участи всякого, кто не следует разумным советам. Сказано было: будь ты голая баба — зови, а если нет, то остерегись. Спустя время Сигил Дезирон стал хорошо известен в северных королевствах, но по понятным резонам вызывать демонов-любовников по карману только тем, кто может за одну ночь любви выкинуть целый самоцвет. И чем краше самоцвет, тем лучше демон. Виды вызванных дезиронов расписала в своём научном трактате одна чародейка, которая последовательно вкладывала в сердце сигила то радужные, как павлиново перо, опалы, то янтарь, то разноцветные топазы. Более всего внимания она уделила дезиронам из зелёных бериллов и из жемчуга. По словам магички, берилловые демоны обладают особой красотой, умеют изысканно изъясняться и молчать, когда это требуется, знают, что женщине нравятся долгие ласки, а не только лишь скачки, от которых потеешь и утомляешься. Жемчуговые дезироны обладают самой красивой кожей, а также умеют дивно петь. Все дезироны, созданные из красных и чёрных камней, были необузданны, неутомимы и не принимали отказов, порой оставляя своим хозяйкам на память отметины от зубов и синяки от крепких пальцев. Впрочем, и на таких демонов был свой спрос, ведь всякому известно, что если одному приятно пить тонкое ледяное вино, то другому нет ничего милее водки на хлебных корках. Оставив дамские забавы, вспомним напоследок о том, что и мужчинам есть чем утешиться, если рядом нет девиц или же те девицы нос воротят. Про златовласок все слышали, а если кто не слышал, то значит, приехал оттуда, где водятся драконы и больше ничего нет, кроме голых камней, сухих рек и мёртвых равнин. Некоторые южане говорят, будто бы златовласки — придумка нордлингов. Подлое враньё! Эдак можно сказать, что и единороги — это чья-то пьяная выдумка и белых коней с витым рогом растущим на лбу не бывает! Или что девки, самоубившиеся от несчастной любви, не превращаются в призрачниц и не стращают добрых людей своим воем. Златовласые девы водятся там, где есть реки или озёра, и потому ошибочно считаются сродни русалкам или же морским сиренам. Но так думают только люди тёмные, неучёные, ведь русалки ниже пояса вроде форели, так что они только на поцелуи и горазды да и то только чтобы заманить сиськами какого-нибудь дурака и утопить шутки ради. К тому же русалки не появляются, будучи призванными, и не исчезают потом, как туман над озером. Значит, златовласки — это нечто вроде фей или добрых призраков, которые умеют на время обретать плоть. Как и дезиронам, златовласкам нужен призывающий их ритуал, однако он куда проще, так что не нужно быть магом, чтобы призвать призрачную невесту на своё ложе. Следует отыскать иву, непременно с дуплом, и, оставив в дупле жертву, принесённую от чистой души, позвать златовласую деву. Златовласки не так придирчивы к дарам, как другие демоны, и более всего им, как настоящим девушкам, нравятся гребни, шпильки, бусы, пусть даже собранные из сухих ягод рябины. У кого вовсе нет денег на яркую ленту или медное колечко, те плетут из полевых цветов венки и кладут в дупло. Однако не стоит опрометчиво думать, что всякий, кому охота найти себе бесплатную девку, да ещё красивую, как принцесса, может беспрестанно призывать себе фею и веселиться. Златовласки выходят только к тем, кто одинок сердцем и призывает их, чтобы спастись от тоски. Если же звать их в шутку, то можно поплатиться и на призыв явится сребровласая фея. Сребровласки на вид почти неотличны от своих золотых двойников. Только волосы у них белые, глаза без зрачков, а когти острые, как у кошек. От них не жди ни ласки, ни тепла, ни утешения. Отделают так, что месяц будет мочиться кровью и оставшиеся зубы пересчитывать. А всё потому, что и с людьми, и с духами стихий, и с феями подобает обращаться вежливо, а если уж захотел схитрить или посмеяться, так и ходи как дурак с расцарапанной рожей.