✤
Само собой, ни о каком побеге речи и не шло. Пришлось вместе с ведьмаком вновь перетрясывать все полки с манускриптами и свитками, заметками в тонких переплетах и фолиантами в тяжёлых окладах. Поистине, не мог Коннор прежде даже представить себе такую историю, что кто-то похожий на полуграмотного нордлинга заставит его корпеть над текстами вместо славных рыцарских занятий вроде изничтожения капустных кочанов и соломенных чучел на тренировочном поле. А Гэвин недоумевал, как это он раньше не додумался, ведь подобные мысли сквозили порой в его голове, да и накануне вышел у него с Ядзей короткий разговор о том, что, мол, Ричард страх как не любит иные запахи вроде лилий или печёной тыквы, а уж про что-то похуже она и сказать боялась. И ладно бы просто не любил. Мало ли кто чего не любит? Но пока другие только морщились и платочками махали около носа, отгоняя досадное зловоние или слишком уж резкий аромат, Ричард, по словам служанки, мог впасть в неистовство, которое было тем удивительнее, что обычно он был тих, покоен, молчалив и сдержан. Рассказывая об этом, она закрывала окна поплотнее и говорила, что, мол, отправила парней прибрать порубленную археспору из оврага, а то как ветер меняется, так несёт с той стороны как раз к дому. Гэвин после её слов принюхался. И верно, воздух не был так чист и сладок, как ему полагалось в вечернюю пору. Дух от подлой археспоры и впрямь был не особо завлекательный. Даже удивительно, вроде цветок, хоть и пакостный, а как срезали его ведьмачьим мечом, так стебель и корни за неделю завонялись хуже, чем дохлая лошадь на солнцепёке. Даже ведьмаку порой по ноздрям шибало, невзирая на привычку охотиться за дичью, покрытой гнойными наростами или язвами, источающими липкую жижу, вонючую до потемнения в глазах. Уже тогда надо было ему догадаться и окна не закрывать, а наоборот, распахнуть их пошире да поглядеть, появится ли неудовольствие на неподвижном лице туссентца… — «Диалоги о природе парфюмерии. Ароматы приятнейшие и ужаснейшие», — прерывая эти мысли, сообщил Коннор и швырнул в ведьмака том, тяжёлый, как снаряд. Гэвин на подлёте вцепился в нужную книгу и тут же зашелестел страницами. Там, перемежаясь с рисунками знакомых и незнакомых цветов, трав, невиданных паутинчатых мхов, кустарников, диковинных деревьев, ягод, животных и вовсе непонятных веществ, созданных то ли при помощи магии, то ли алхимии, шли столбцы пространных описаний о природе запаха, о способах извлечения и сохранения аромата, о смешении одних субстранций с другими для получения третьих. Розы мешались с выделениями желёз диких пум. Экстракты сменялись маслами, масла помадами, а те переходили к абсолю́. Продравшись наконец сквозь бесполезную науку смешения веществ для получения лимонной или туберозной воды для освежения подмышек, Гэвин добрался до интересовавшей его главы, где автор занимательно, хоть и высокопарно разъяснял читателю, что не все цветы пахнут одинаково хорошо, а от иных ароматов неподготовленного любителя обонять всё и вся может случиться извержение принятой пищи. «…Так, наткнувшись в густых зарослях на цветок, видом подобный пятиконечной звезде, опушённой тонкими волосами, растущий на колючем стебле, остерегитесь приближаться к оному, ибо вас неумолимо настигнет густой рой жужжащих мух-трупоедов, вечных спутников этого растения, а ноздри будут атакованы мерзостным зловонием разлагающейся рыбы, который в мгновение ока впитается в волосы и одежду так глубоко, что вам придётся обриться налысо и сжечь свой наряд, лишь бы только избавиться от сей напасти. Поверьте автору сих записок — встреча с цветком, Стапелией именуемым, возможно, не то приключение, которого вы жаждали на пути изучения ароматических эссенций…» — А растут у вас в округе цветы Стапелии? — уточнил Гэвин, хотя уже догадывался, что вряд ли в краю тысячелепестковых роз и винограда кто-то, даже ради смеха, стал бы выращивать такую отменную дрянь. — Не слышал, — сказал Коннор и спросил: — А чем он пахнет? — Пишут, что как гора порченой рыбы. — Нет. Такого не водится. Но вот в Боклере есть рыбный рынок, там можно купить воз позавчерашней рыбы за полфлорена. Нынче тепло, значит, пока она доедет до Найнси, будет вонять так, что тебе самому захочется в землю зарыться, лишь бы только не дышать. Гэвин с некоторым восхищением поглядел на рыцаря, который так быстро и просто нашёл замену редкостному цветку, за которым, наверное, пришлось бы ехать туда, куда драконы срать не летали. Ведьмак снова погрузился в чтение. «…Всем известно, что нет более причудливой человеческой части тела, чем его почтенный нос. Нос способен творить небывалые вещи с запахами, и нет ни одного носа, который бы всецело походил на другой в части восприятия ощущений. Так один будет наслаждаться весенним запахом жасмина, а другой в сладком, плотном, как воск, пьянящем аромате неумолимо ощутит подлый запах собачьего непотребства, будто бы назло оставленного под цветущим кустом. То же и с изысканнейшими из цветов — лилиями, аромат которых порой доводит некоторых до головной боли или даже тяжёлого обморока…» Гэвин прижал эту строку пальцем и яростно кивнул, одобряя ход мыслей болтуна-парфюмера. «…Но нет в природе такого извращённого носа, который посмел бы усомниться в том, что Драконник Обыкновенный пахнет точь-в-точь как Excrementum, причём самый зловонный из всех возможных…» — Что такое «Excrementum»? — озадачился Гэвин, искренне надеясь, что эта загадочная алхимическая субстанция не является слишком редкой или трудной в изготовлении. — И где бы его достать? Коннор печально вздохнул, немного подумал, подбирая слова и, так и не подобрав, ответил ведьмаку просто: — Это точно найдётся, не изволь беспокоиться, мастер-ведьмак. Читай себе дальше, что ещё там кроме рыбы и этого самого надо приволочь для твоего зелья. «…Но неужели только лишь дикая природа приносит нам невероятные дары зловония?» — вопросил неугомонный парфюмер. — Не только лишь, — ответил Гэвин вслух, припоминая «дары зловония», которые легко могли соперничать с описанными в книге редкостями. И, что самое приятное, эти самые «дары» легко было отыскать в каждой веленской харчевне после попойки. Там такой «дар» обычно храпел лёжа под лавкой в штанах, мокрых с обеих сторон, и несло от него как от дикого кабана во время гона, а особую пикантность придавал кислый запах выблеванной снеди. «…вы спросите: «Где же отыскать образцы зловония, дабы постигнуть не только вершины запаха, но и его самые тёмные глубины? Как постичь уродство, чтобы острее и яснее ощущать красоту?» И скромный автор направит вас в три места, где вы обрящете искомое: в сыроварню, в больницу для бедноты, в зверинец, где содержатся в соседних клетках самцы хищников. Пройдя через эти дворцы ароматических страданий, завершите своё парфюмерное становление, назначив рандеву с жуками-быстроногами, с запахами тухлых яиц и, конечно же, с гниющей и неупокоенной в земле плоти. О, эти миазмы способны умервить живое и поднять на ноги мёртвое! Да, истинно заверяю вас, что, будь человек при смерти, унюхав подобное, он восстанет и немедля направится прочь, лишь бы быть подальше от источника этих ароматов…» Гэвин остался очень доволен прочитанным, и, поскольку он многое из описанного знал не понаслышке, волосы ведьмака вставали дыбом от одной фантазии о том, как бы все эти благоухания соединились в одном флаконе. Пары склянок такого добра при благоприятствующем направлении ветра хватило бы, чтобы остановить вражескую армию на дальних подступах. Идея была так хороша, что хоть сейчас продавай её за мешок золота королю Радовиду. Однако Гэвину нынче было не до Радовида. Из благодарности к наставлениям он прочел главу до конца. «…На сём я оканчиваю свой опус о тёмной стороне мира ароматов, и если кто-то когда-либо изыщет предмет или существо, источающее более тяжёлый и невыносимый смрад, если изобретёт способ соединить все эти части воедино, чтобы усилить их звучание и тем самым воздать славу зловонию, то воистине я — Флоран де Жёлтофиоль, назову его великим парфюмером, а этот страшный и восхитительный аромат нареку Чёрным Благоуханием». На этих строчках Гэвин наконец захлопнул книгу.✤
Поместье Найнси, всего три дня назад переполненное жизнью и бестолковым суетливым шумом гостей, весёлым переругиванием слуг и окриками Ядзи, омертвело так, как не бывало с ним в самые тёмные, самые тоскливые дни. Страшный нордлинг изгнал всех прочь со двора. Даже свою названную матушку-кошку и ту прогнал. И даже безрассудно смелому рыцарю из Эйтси он что-то такое сказал, что тот отступил назад и оставил отцовский дом и брата на ведьмачьи хищные руки. Не иначе как нордлинг пригрозил ему возвращением проклятья… — Ты мне там нужен будешь как девке третья сиська, — доверительно сообщил Гэвин Коннору. — Вот кто вчера прямо у ступки с давлёными жуками на четвереньки упал? Я что ль? Чуть не побил мне склянки с хорьковой струёй. Да ещё горшок с серой задел… Нет, ты мне так всё дело испортишь. Я вон сам, как видишь, за себя не ручаюсь. Он указал пальцем на пропитанные мятным маслом тканевые скрутки, которые вставил себе в ноздри. Помимо этой предосторожности Гэвин не ел ничего уже сутки и, по правде говоря, после работы со всеми драгоценными ингредиентами не имел аппетита вовсе. После такой работы не то что жрать, воды выпить не захочешь. Даже удивительно, на что способен бесплотный запах, не имеющий ни когтей, ни зубов, ни иного оружия. Вдохнул раз полной грудью — и уж сам готов себя мечом по башке огреть, лишь бы только не страдать… Долго и мучительно соединял Гэвин компоненты, обмотавшись повязкой по самые глаза. Делал всё так быстро, как только мог, между каждым шагом затыкал горло флакона тесной пробкой и, накрыв его мокрой тяжёлой ветошью, призванной сдержать миазмы, выбегал подальше из своей лаборатории — подышать воздухом. А тем временем люди, обитавшие за три тысячи шагов от Найнси, опасливо принюхивались, не ведая, откуда вдруг донёсся запах, от которого во рту сделалось так гадко, будто там кошки напакостили. Так или иначе, вскоре работа была окончена, а страшный и заветный флакон спрятан в ларец, прикрытый тяжёлой крышкой, а та, в свою очередь, была покрыта плотной тканью, опрысканной ради милосердия к ведьмаку всё тем же спасительным мятным маслом. — Сейчас и проверим, назовёт ли меня Флоран де Жёлтофиоль лучшим алхимиком-парфюмером по эту сторону Яруги… — прошептал Гэвин, входя в спальню Ричарда. Наматывая на лицо кусок ткани, Гэвин поглядывал на туссентца, который так многобещающе воспрял после свидания с лилейными духами прекрасной гостьи. Но от этого оживления не осталось и следа. Ричард снова потускнел, как тень от прежнего себя, и побледнел, будто ему вскрыли вены и выпустили всю кровь. Жалко было, в довершение всех мук и бед, подсовывать такую редкую пакость ему, измученному, истерзанному то трудной и страшной дорогой, то крепнущим проклятьем, то изнуряющим сном. Но если бы Гэвин только знал способ лучше, то немедля бы закопал флакон в самой глубокой туссентской яме, на самом дальнем пустыре, подальше от господина из Найнси. Однако других способов ему не было ведомо, а надеяться на новое вдохновение не приходилось. — Ты уж потерпи, caerme me, — попросил он, желая, но не смея погладить туссентца по щеке. Желая, но не смея притронуться к его губам на прощание, он добавил: — Тебя вон утопцы хотели загрызть, да не загрызли, так что потерпи, caerme me. От вони, поди, никто не помирал, а если разозлишься — так и быть, злись. Обмотавши пол-лица так, что одни только кошачьи глаза настороженно сверкали поверх маски, он приступил к главному, не давая себе времени посидеть наедине с Ричардом. Насиделся уже. Пора бы и заканчивать с развлечениями. Гэвин откинул ткань, поднял крышку ларца и снял с подушки фиал, внутри которого плескалась самая малость тёмной жидкости, по цвету напоминающей густое ривийское пиво. Взявшись за пробку, Гэвин сделал ровно десять глубоких вдохов и столько же выдохов, прежде чем остановить дыхание в тщетной надежде, что это спасёт его от Чёрного Благоухания. Приоткрывшееся узкое горлышко хищно блеснуло стеклом на свету, и Гэвин, боясь расплескать жидкость, если ему подурнеет, крепко сжал фиал в кулаке и поднёс его к лицу туссентца, вглядываясь в это лицо с горькой надеждой, ища в нём малейшее движение или самую ничтожную перемену в цвете кожи, как давеча. Ничто не менялось. Ничто не двигалось. Ни ветви за окном, ни Ричард, ни само время. Будто все они увязли в одном окаменелом моменте как тогда, при встрече с Хозяйкой леса, и Гэвину даже почудилось, что и пробуждающий запах окаменел и из флакона не исходит ни единой частицы того жуткого аромата, который должен был… Но эта глупая мысль оборвалась немедленно. Гэвин ПОЧУВСТВОВАЛ. Сквозь плотные слои шёлка на лице, сквозь скрутки, пропитанные холодящим мятным маслом, таким освежающим за секунду до этого. Он почувствовал это сильнее и страшнее, чем удар лошадиным копытом по лицу. И тут-то Гэвин понял, если он вообще мог что-то понимать, что означает ЧЁРНОЕ БЛАГОУХАНИЕ. В глазах у него не потемнело, не смерклось, а сделалось черным-черно. Вряд ли его чувства в тот миг были сопряжены с болью, но если б ему можно было выбирать, то он бы предпочёл, чтобы ему одним моментом сломали десять костей в теле, чем вдыхать то, что он вдыхал вместе с воздухом. Вот уж поистине был прав де Жёлтофиоль — такой миазм был способен умертвить живое… Наощупь, едва ли не теряя сознание, он заткнул проклятый фиал пробкой и впихнул его в ларец под крышку. В смятении, не видя ничего перед собой, Гэвин накидал сверху подушек и одеял, какие только подвернулись под руку. В ушах надсадно пульсировало, в груди жгло от желания вдохнуть воздуха, а воля сопротивлялась вдоху. Собрав все силы, он все глотнул ртом воздуха, пропитанного испарениями самой чёрной нечисти. И как только перед глазами забрезжили осколки спасительного света, а способность дышать, хоть и через невероятные усилия, вернулась, Гэвин подполз к постели. Кое-как он поднялся, хватаясь за сползающие простыни, поднял голову, пытаясь разглядеть Ричарда, и тут же услышал какой-то непонятный, но звонкий звук, напомнивший ему нечто вроде щелчка хлыста, которым гоняют крупную скотину. Пытаясь понять, что это и откуда этот звук появился в спальне, Гэвин услышал второй такой же хлёсткий щелчок, а уж потом, с большим опозданием, его правая щека, онемевшая от ужаса перед Чёрным Благоуханием, отозвалась игольчатой болью и начала гореть огнём. Ещё миг спустя и левая так же зарделась. «Очнулся! — обрадованно сообразил Гэвин, моргая часто-часто, чтобы рассеять пелену и ещё больше обрадовался, чуя на себе всё новые и новые пощечины и тычки, он с восторгом прибавил про себя: — Да ещё и дерётся!» Спустя короткое время и уши ведьмака вернули себе способность слышать. И первое, что он услышал, было прекраснее прелестной эльфской песни. Это была отборнейшая ругань на трёх наречьях сразу: грязная гномья брань, собранная из обрывков Старшей речи, боклерская площадная и сладкозвучная ривийская, такая изобретательная, что было ясно: эту науку господин из Найнси мог освоить только лишь в задушевных разговорах с ведьмаком. — Ты проснулся, caerme me… — сказал Гэвин, ещё полуслепой и полуглухой, но вполне пришедший в себя, — Проснулся! — Дай же мне встать! Duvvelsheyss! — отчаянно отталкивая Гэвина, мешавшего прорваться к окну, крикнул туссентец. Они оба свалились с постели, Ричард ещё раз, не сдерживаясь, треснул Гэвина по улыбающейся и одновременно кривящейся роже. Потом поднялся, шатаясь, и рванулся к окнам. С силой, необычайной для человека, проснувшегося от такого долгого сна, распахнул окно, начисто сорвав задвижку с креплений. На их совместное с Гэвином счастье со стороны Серебряного озера донёсся сильный порыв прохладного ветра, пахнущего свежей травой, взрыхлённой влажной землёй, листвой, и хвоей, и грозой, и дождём. Этот порыв не в силах был за короткое время рассеять ядовитый туман в комнате, но он принёс значительное облегчение и ясность мыслей. — Да кто ты такой?! И… — Ричард снова болезненно застонал, прижимая рукав рубашки к слезящимся глазам, едва переведя дух, если это вообще было возможно в облаке, оставшемся от страшного зловония, он яростно крикнул: — И как ты смеешь такое устраивать?! Да кто тебя сюда впустил?! Ведьмак, задыхаясь то ли от Чёрного Благоухания, то ли от радости, то ли от горя, сел на пол, слушая, как чертыхается, жадно подставляя лицо ночному ветру, рыдающий от нанесённого ему глубокого оскорбления окончательно и бесповоротно спасённый Ричард из Найнси.