В плену своих чувств

      Когда-либо за­думы­вались ли вы о том, что ваши желания рас­хо­дят­ся с вашими действиями и пос­тупка­ми? Это звучит довольно странно и необычно. Да? А ес­ли пос­мотреть на это в упор и дей­стви­тель­но по­думать, нем­но­го из­ме­нить угол об­зо­ра, прик­рыв один глаз и поп­ры­гав на пятке, это ка­жет­ся нор­маль­ным? Бред. Бред чис­той во­ды. Ба­куго то­же ни­ког­да не смел и пред­по­ложить, что его дей­ствия бу­дут раз­нить­ся с же­лани­ями. По­ка не по­пал в си­ту­ацию, что зас­та­ла его врас­плох.       Ве­чер был прос­то прек­расный — бо­гатый на крас­ки, изо­билие аро­матов цве­тов вок­руг и чего-то ещё, что не осо­бо вол­но­вало пар­ня, который дер­жал де­вуш­ку за ру­ку и не спе­ша про­гули­вал­ся по пар­ку в цен­тре рай­она. Ру­ки то и де­ло по­тели, неп­ри­ят­но по­калы­вая, с до­лей нер­вознос­ти вздрагивая невесть от чего. Ба­куго не то что­бы вол­но­вал­ся, он прос­то не осо­бо хо­рошо се­бя чувс­тво­вал. От­но­ситель­но. Сов­сем нем­но­го. Да, он просто пиздецки был раздражён.       Не для не­го это. Вот эти все про­гул­ки, дер­жа­ния за ру­ки и ми­лые, ро­зовые, тош­нотвор­ные соп­ли, что глуп­цы зо­вут ро­ман­ти­кой — не для не­го. Од­нознач­но. Но, как ни кру­ти, ему это бы­ло нуж­но. Для ка­кой це­ли? А чёрт его зна­ет! Обычная уверенность в том, что так будет правильно, не покидала. — Ба­куго-кун, — роб­ко про­гова­рива­ет де­вуш­ка, не сильно при этом дёр­нув паль­ца­ми, что бы­ли зах­ва­чены в плен ла­донью Ба­куго, — мне нем­но­го боль­но.       Они не так дав­но уш­ли с тер­ри­тории боль­ни­цы, во­ору­жив­шись в бли­жай­шем ларь­ке ми­нерал­кой, что­бы утолить жаж­ду пос­ле мо­роже­ного. Да и прош­ли они не так мно­го, а нер­вы Бакуго понем­но­гу, мед­ленно и вер­но сда­вали по­зиции. «Как эти иди­оты чувс­тву­ют се­бя в сво­ей та­рел­ке, про­водя вре­мя та­ким об­ра­зом?», — он не­годо­вал, но сдер­жи­вал­ся, по воз­можнос­ти пы­та­ясь рас­сла­бить­ся. Но как тут рас­сла­бишь­ся, ког­да ря­дом идёт дев­чонка и чего-то ждёт от те­бя. «Чёрт!» — Че­го? — буль­ка­ет Ба­куго, по­вер­нувшись к де­вуш­ке ли­цом. — Ты что-то ска­зала? — Ага, не сжи­май так силь­но, — она при­под­ни­ма­ет ру­ки, что спле­тены паль­ца­ми меж­ду со­бой, и, как бы не­взначай, тря­сёт ими пе­ред пар­нем, намекая, — мне боль­но. — А-а… о-о-у…       За­мяв­шись, а ско­рее рас­те­ряв­шись, па­рень ос­лабля­ет хват­ку паль­цев, ста­ра­ясь пре­дель­но ос­то­рож­но пе­рех­ва­тить де­вичью ла­донь, мыс­ленно сок­ру­ша­ясь. «Ну мо­лод­чи­на, Ка­цуки. Да­вай, сло­май этой круг­ло­лицей ру­ку. Что ж, од­но­го уже от­пра­вил на боль­нич­ную кой­ку, че­го дол­го ждать…». — Так нор­маль­но?       Де­вуш­ка в от­вет лишь ки­ва­ет, скомкано улыбнувшись, и они ша­гают даль­ше по ал­лее, за­дум­чи­во раз­гля­дывая ларь­ки с всякого рода карнавальной ат­ри­бути­кой: всяческие ушки на ободке, пёстрые бантики, мыльные пузыри и прочая ерунда. Девушка тихо прыскает в кулак. О чём она ду­ма­ет? Что за ин­те­рес ма­нит её взгляд на эту ерун­ду, Ба­куго да­же спра­шивать не же­ла­ет. Его го­лова и без то­го кла­дезь мыс­лей и уп­рё­ков к са­мому се­бе. А тут ещё девичья душа, к которой найди подход. Бред.       Ка­кого хре­на по­пёр­ся с Де­ку в эту чёр­то­ву боль­ни­цу. Ка­кого чёр­та он во­об­ще не ос­та­новил это­го па­цана. По­чему он не мо­жет его от­пустить да­же из мыс­лей. Да­же сей­час, ког­да го­лова, по идее, дол­жна быть за­нята дру­гим, он… — Ба­куго-кун, ты опять не слушаешь? — де­вуш­ка, от­пустив его ру­ку, ста­ла в сто­роне, по-ми­лому вы­пучив губ­ки бан­ти­ком. — Ну-у-у… — Слы­шу я, — от­вернув­шись, си­пит Ба­куго. — Что ты го­вори­ла?       Ура­рака, скор­чив ли­цо в не­понят­ной гри­масе, от­во­рачи­ва­ется и паль­цем ука­зыва­ет на за­кон­чившу­юся ал­лею, где на­чина­ет­ся ожив­лённая часть ули­цы, и негром­ко го­ворит, по­вер­нувшись ли­цом к не­му: — Я пред­ла­гала схо­дить в ка­ра­оке, вон там, — улыб­ка ос­ветля­ет её ли­цо, ког­да она, по­вер­нувшись пол­ностью, скла­дыва­ет ла­дони вмес­те, нак­ло­ня­ет го­лову в сто­рону, шеп­чет: — Да­вай схо­дим?       «Караоке? Серьёзно?».       За­чем он сог­ла­сил­ся? Хо­тел сде­лать де­вуш­ке при­ят­но? Или же уди­вить сам се­бя? Да хрен зна­ет. Но то, с ка­кой гром­костью сме­ялась де­вуш­ка пос­ле пер­вой (Боже, толь­ко пер­вой) спе­той им пес­ни… Гос­по­ди, ему бы­ло стыд­но. До ужа­са стыд­но, про­тив­но и да­же нем­но­го обид­но, по­ка не за­пела она… — Аха-ха-ха! Чёрт! У те­бя точ­но слу­ха нет! — взре­вел тут же па­рень, хва­та­ясь за жи­вот, чуть ли не да­вясь сме­хом. — Бо­же! Круг­ло­лицая! — Ха-ха-ха, Ба­куго-кун, — сар­кастич­но и с нот­ка­ми грус­ти бур­чит Ура­рака, от­вернув­шись и скрес­тив ру­ки на гру­ди. Как бы там ни бы­ло, де­вуш­ка имен­но это­го и хо­тела. Раз­ве­селить его. И ей это уда­лось в пол­ной ме­ре, пусть и та­ким уни­зитель­ным спо­собом. — У са­мого не луч­ше ме­ня по­лучи­лось! — Мой счёт хо­тя бы пять­де­сят шесть про­цен­тов в этой ду­рац­кой ме­ре из­ме­рения по­зора, а у те­бя… аха-ха-ха, сколь­ко-сколь­ко, а точ­но, трид­цать семь!       За­ливис­тый смех чуть огрубевшего баритона при­ят­ным гу­лом от­да­ёт­ся в ушах, а на сер­дце, слов­но цве­ты, рас­пуска­ет­ся что-то не­опи­су­емо прек­расное и яр­кое. Ура­рака не­воль­но зас­матри­ва­ет­ся на ли­цо пар­ня, де­лая это че­рез зер­каль­ную по­вер­хность вход­ной две­ри. План её удал­ся. Она до­воль­на со­бой и счас­тли­ва от то­го, что ли­цо пос­то­ян­но хму­рого Ба­куго оза­ря­ет улыб­ка. И ра­зуме­ет­ся — смех! О, Бо­ги! Как она ра­да ус­лы­шать его. Без над­ломлен­ности в из­де­ватель­стве, без вы­соко­мерия и през­ре­ния. Чу­до. Это прос­то чуд­ное чу­до, что ког­да-ли­бо она слы­шала. «Баль­зам для мо­их ушей». — Ну и что, — всё ещё строя из се­бя оби­жен­ную осо­бу, она вых­ва­тыва­ет не­боль­шо­го раз­ме­ра пульт из рук пар­ня, да­бы пе­рек­лю­чить прог­рамму и, пе­рей­дя в нас­трой­ки, уб­рать ком­мента­рии ро­бота по­мощ­ни­ка, что под­ска­зывал ей «под­тя­нуть на­вык и прий­ти сно­ва». — А спо­рим, что ты не смо­жешь спеть со мной ду­этом? М? Сдул­ся! Ха! Ба­куго Ка­цуки стру­сил? Или при­мешь вы­зов и по­пыта­ешься по­казать своё не­до-пре­вос­ходс­тво?       Ехид­ная ух­мылка рас­тя­гива­ет гу­бы Ура­раки, а бро­ви, в манер вол­нам оке­ана, пе­река­тыва­ют­ся и поднимаются к вер­ху. Она как-то не­од­нознач­но флир­ту­ет, пы­та­ясь за­цепить пар­ня за боль­ное, но это был бы не Ба­куго Ка­цуки, ес­ли бы не от­ре­аги­ровал на та­кой ба­наль­ный и бе­зобид­ный ход псев­до-ко­нём. — Вклю­чай свою хрень! Я по­кажу те­бе, кто из нас луч­ший!       Ве­чер за­кон­чился не­обыч­но быс­тро и как-то… хо­рошо. Для Ба­куго это бы­ло уди­витель­ным фак­том. Как го­ворит­ся, что есть, то есть. Воз­вра­щались они уже затемно, ког­да ули­цы го­рода вмес­то тёп­лых сол­нечных лу­чей, ос­ве­щали при­дорож­ные фо­нари. Бла­го, что караоке-бар на­ходил­ся не слиш­ком да­леко от Ю­эй, и воз­можность про­гулять­ся пеш­ком бы­ла им на ру­ку, по­тому что нуж­но бы­ло про­вет­рить­ся, так ещё и не на­до бы­ло тра­тить­ся на про­езд, по­тому что бук­валь­но че­рез де­сять ми­нут они уже сто­яли у во­рот вхо­да на тер­ри­торию ака­демии.       Когда они шествовали уже по тер­ри­тории ака­демии, каж­до­го из ре­бят тер­за­ли свои мыс­ли. Взяв­шись за ру­ки ещё при вы­ходе из ка­ра­оке, они по сей мо­мент шли, сжи­мая чу­жую ла­донь в сво­ей ру­ке.       «Это мо­жет и глу­по, но мне ка­жет­ся, а мо­жет, я прос­то хо­чу так ду­мать, но…». — Это бы­ло клас­сно, — буд­то за­вер­шая за Ба­куго мысль, про­гова­рива­ет Ура­рака, под­няв го­лову к тём­но­му, си­яюще­му звёз­да­ми не­бу. — Мне пон­ра­вилось, так… про­водить вре­мя. — Угу.       Ко­рот­ко кив­нув го­ловой, Ба­куго бук­валь­но под­пи­сал­ся под ак­том пе­реда­чи иму­щес­тва. А что? Нет ничего удивительного в том, что он се­бя уже так рас­це­нивал. Ме­чет­ся тут, по­нима­ете ли, по ру­кам, ту­да-об­ратно, и что, он дол­жен этим нас­лаждать­ся? Нет уж. Но вот ос­тать­ся в ру­ках, что, до му­рашек по ко­же, неж­ные и бар­ха­тис­тые, он на­вер­ня­ка бы не стал от­ка­зывать­ся. — Те­бе и прав­да пон­ра­вилось? — буд­то не он ча­сом ра­нее сме­ял­ся что есть сил над не­ес­тес­твен­ной хри­потой жен­ско­го го­лоса, что старался перепеть ка­кой-то жут­кий ме­талл. Буд­то не он да­вил­ся ко­лой, ви­дя свой собс­твен­ный про­цент-оцен­ку пос­ле оче­ред­но­го сво­его ми­ни-выс­тупле­ния. «Ду­роч­ка». — Ох, ну я ра­да! Но в сле­ду­ющий раз, — на­чала бы­ло де­вуш­ка, пе­реби­рая но­гами за пар­нем, что быс­тро выр­вался впе­рёд и те­перь тя­нул оную за ру­ку за со­бой, — ну, ес­ли он, ко­неч­но, бу­дет, — про­буб­нив се­бе под нос, она про­дол­жа­ет: — мы не пой­дём в та­кой до­рогой ка­ра­оке-бар! Я же по­том с то­бой не рас­счи­та­юсь! — А кто ска­зал, что я бу­ду брать с те­бя день­ги? — воп­рос, ско­рее да­же при­чита­ние, сры­ва­ет­ся с губ пар­ня, ког­да они уже пе­рес­ту­па­ют по­рог сво­его об­ще­жития. — Я па­рень, я пла­чу. — Но Ба­куго-кун!       Раз­вернув­шись на пар­ня, пред­ва­ритель­но ски­нув с ног обувь и юр­кнув в тап­ки, Ура­рака стро­ит оби­жен­ное ли­цо, пос­та­вив ру­ки в бо­ка. Воз­му­щение, что сей­час вы­ража­ет она, смот­рится до глу­пого смеш­но и Ба­куго, прыс­нув в ку­лак, ра­зоб­равшись со с­во­ей обувью, ша­га­ет к ней, роняя тя­желую ла­донь на ма­куш­ку. — До­лой разговорчики! Как я ска­зал, так то­му и быть, усек­ла? — го­лос зву­чит гру­бо и от­ры­вис­то. Каж­дое сло­во слов­но мар­ши­ру­ет стро­ем из букв пря­мо в уши де­вуш­ки, отчего она нем­но­го мор­щится. Стран­ное срав­не­ние, но до боли правильное. — Иди луч­ше спать, те­бе завтра пред­сто­ит ран­ний подъ­ём.       Де­вуш­ка, слег­ка опе­шив, раз­во­рачи­ва­ет­ся на про­шед­ше­го ми­мо Ба­куго, ког­да его ру­ка, сос­коль­знув с её го­ловы, ос­тавля­ет пос­ле се­бя неп­ри­ят­ный хо­лодок. Всё-та­ки ру­ки у не­го тёп­лые. — Э-э… но за­чем? Нам ко вто­рой па­ре же. — Она не­до­уме­ва­ет, но ста­ратель­но пос­пе­ва­ет за ним, что­бы тол­кнуть­ пле­чом и, сос­тро­ив ис­тинно ще­нячьи глаз­ки, ткнуть паль­цем под рёб­ра. — А раз­ве не при­нято у вас, де­вушек, го­товить зав­трак или же бен­то сво­ему пар­ню?       Кто его тя­нул за язык? Ну кто? А, чёрт, это был он сам. Здо­рово. Ба­куго прос­то не ус­пе­ва­ет удив­лять­ся сво­ему по­веде­нию, сло­вам и во­об­ще происходящему. Слиш­ком он рас­сла­бил­ся се­год­ня. Пус­тил на­ружу то, что да­же для Де­ку бы­ло за­гад­кой пер­вые нес­коль­ко ме­сяцев их от­но­шений. «Чёрт, снова он…». — Де­вуш­ки… сво­им пар­ням? — слов­но за­воро­жен­ная, она пов­то­ря­ет сло­ва, что­бы по­том сту­шевать­ся, при­жав ру­ки к ли­цу и взмыть поч­ти под по­толок. И буб­нить. Буб­нить-буб­нить что есть сил. — Быть не мо­жет. Гос­по­ди-Гос­по­ди-Гос­по­ди. Не ве­рю! О-о-о-ой…то-о-ош­ни-и-ит…       Смот­ря на этот, в сво­ём ро­де, цирк, Ба­куго за­ходит­ся за­рази­тель­ным сме­хом, еле пос­пев прик­рыть рот ру­кой, что­бы на эта­жах не ус­лы­шали. Ча­сы по­казы­ва­ют без де­сяти ми­нут один­надцать ве­чера. Они лов­ко ус­пе­ли до ко­мен­дант­ско­го часа, что уже хо­рошо. Ре­бята дав­но раз­бе­жались по ком­на­там. Толь­ко они вдво­ём, почти в кро­меш­ной тем­но­те пер­во­го эта­жа. Первая ле­та­ет под по­тол­ком, ког­да вто­рой пы­та­ет­ся удач­но выб­рать мес­то, да­бы ска­зать: — От­ме­няй при­чуду, лов­лю.       И де­вуш­ка от­ме­нила, сло­жив паль­цы один к од­но­му, каж­дый из пя­ти. Она тут же, слов­но ме­шок кар­тошки, па­да­ет вниз, реф­лектор­но сжав­шись и не ожи­дая мяг­ко­го при­зем­ле­ния. Но. — Оп-па, пой­мал.       Она со всей си­лой сво­его ве­са при­зем­ля­ет­ся в ру­ки пар­ню, что ос­то­рож­но перехватывает в ру­ках, да­бы взять поудобнее, смот­рит ку­да-то в сто­рону лес­тни­цы, нап­ря­гая зре­ние, но по­том, ви­димо, не зап­ри­метив ни­чего, пе­рево­дит взгляд сво­их шаф­ра­новых глаз на де­вуш­ку. — На­лета­лась? — ко­рот­кий ки­вок и су­дорож­ный вы­дох слу­жат от­ве­том.       Ба­куго ста­вит её на но­ги, тут же щёлкая по но­су и раз­во­рачи­ва­ясь в сто­рону лес­тни­цы к лиф­ту. — Всё, на се­год­ня раз­вле­чения окон­че­ны. Быс­тро в ком­на­ту и на бо­ковую, Круг­ло­лицая.       И он ре­тиру­ет­ся ско­рее, что­бы скрыть то ма­лое, еле за­мет­ное, но всё-та­ки сму­щение, что прос­ту­па­ет на ли­це в ви­де за­алев­ших щёк и ушей.

***

      Пе­ревер­нувшись на спи­ну, смот­ря в по­толок сво­ей ком­на­ты, он сто­нет от пе­ре­из­бытка чувств, что сво­дят его в од­ну ог­ромную, на­дёж­ную и ско­выва­ющую по ру­кам и но­гам яму, имя ко­торой бе­зыс­ходность. Он не же­лал быть сви­дете­лем то­го, что про­ис­хо­дило на пер­вом эта­же, не же­лал! Но чёрт! По­чему имен­но в этот мо­мент ему нуж­но бы­ло вы­сунуть нос из тре­ниро­воч­но­го за­ла? Так ти­хо и ос­то­рож­но при­от­крыв две­ри, что­бы ос­тать­ся не­заме­чен­ным? А что, нуж­но бы­ло, что­бы за­мети­ли? Нет! Но то, что он стал сви­дете­лем, как Кач­чан так лю­без­но вёл се­бя с Ура­ракой… — Чёрт…       Оче­ред­ной стон сот­ря­са­ет сте­ны его ком­на­ты, а в гру­ди что-то пре­датель­ски тре­щит, по­доб­но стек­лу, раз­ле­та­ясь на час­ти. Звенит и разбивается. — До­иг­рался, Изу­ку… что ж, те­перь ты сов­сем один.       Всхли­пами пол­нится пус­то­та по­меще­ния, что от­да­ёт эхом в го­лове, зас­тавляя раз­би­вать­ся на час­ти хруп­кую ду­шу. Уте­шать се­бя нет ни­како­го смыс­ла, а зна­чит, упи­вай­ся спол­на сво­им нич­тожным по­ложе­ни­ем и не смей боль­ше на­де­ять­ся на луч­шее. Ведь ты зас­лу­жил это­. Сам ви­новат.

***

      В учи­тель­ской ака­демии Ю­уэй сто­ял нес­равнен­но ог­лу­шитель­ный шум из пис­ка мо­биль­ных ус­трой­ств да ста­ци­онар­но­го те­лефо­на. Ут­ро не мо­жет быть доб­рым. Так бы оха­рак­те­ризо­вал на­чало сво­его дня Все­силь­ный, прис­ло­нив­шись спи­ной к сте­не, сду­вая еле за­мет­ный пар, что под­ни­ма­ет­ся над его чаш­кой ко­фе.       С са­мого ран­не­го ут­ра от звон­ков нет от­боя. А всё по­тому что Ста­ратель, ге­рой ны­не но­мер один, дал вче­ра ве­чером пресс-кон­фе­рен­цию, ко­торая бы­ла запущена в эфир толь­ко се­год­ня.       «Мой сын не жер­тва зло­дея, а лишь проигравший сра­жение аль­фа в борь­бе за оме­гу», — так гла­сит каж­дый за­голо­вок в но­вос­тной лен­те, что Сущий Мик за­читы­вал ра­нее. Что ж, хотя бы прикрыл личность самого популярного ученика академии и не стал разглашать имён. И то радует. — Бод­ро­го… — выг­ля­нув­ший из-за две­ри Айзава на­вева­ет сон толь­ко лишь од­ним сво­им по­мятым и уби­тым ви­дом, — как шум­но… — Дей­стви­тель­но. И да, доб­ро­го и те­бе.       Ай­за­ва лишь ка­ча­ет го­ловой, яко­бы сог­ла­ша­ясь, и ша­га­ет вглубь ка­бине­та, про­ходя на своё мес­то. То­шино­ри переводит взгляд на наручные часы, что по­казы­ва­ют не­малых де­сять ут­ра, и, при­дир­чи­во цок­нув язы­ком, вы­ходит из ка­бине­та. Ему пред­сто­ит встре­ча с Ис­це­ля­ющей де­воч­кой уже че­рез де­сять ми­нут, а зна­чит, неп­ло­хо бы­ло бы пос­пе­шить. Вче­ра у не­го не бы­ло и мо­мен­та выр­вать­ся, да­бы пе­рего­ворить со зна­ющей о при­над­лежнос­тях чу­точ­ку боль­ше. Незапланированная встреча с героем Старателем выбила из него все силы. А се­год­ня с ут­ра, пред­ва­ритель­но соз­во­нив­шись и об­го­ворив не­кото­рые де­тали, Все­могу­щий ша­га­ет в мед­ка­бинет, хму­ро смот­ря се­бе под но­ги.       Раз­го­вор со Ста­рате­лем сам вспы­хива­ет от­дель­ны­ми фра­зами в па­мяти.       «Силь­ней­ший по­дави­тель».       «Воз­можные ухуд­ше­ния об­ще­го са­мочувс­твия».       «Нет га­ран­тии, что при­над­лежность вер­нётся в пол­ной ме­ре та­кой, ка­кой бы­ла из­на­чаль­но».       «Маль­чиш­ка мо­жет ли­шить­ся реп­ро­дук­тивной фун­кции».       И как он, отец, мог ре­шить­ся на та­кие ме­ры лишь из-за оме­ги, что не приг­ля­нулась ему? Как сме­ла под­нять­ся ру­ка, а язык по­вер­нуть­ся, да­бы дать сог­ла­сие на инъ­ек­цию, зная все ню­ан­сы? Он буд­то из­верг. Но я надеюсь, что он уже по­жалел о со­де­ян­ном.       Ра­зинув рот и пре­дель­но ши­роко рас­пахнув гла­за, То­шино­ри пре­быва­ет в пол­ней­шем ужа­се от ус­лы­шан­но­го. Он всё ещё на­де­ет­ся, что ему всё по­чуди­лось, пос­лы­шалось, ну или на ху­дой ко­нец, что это все­го лишь пло­хая шут­ка. Но нет. Это прав­да. Са­мая чис­тая и при­нося­щая боль прав­да. — Как ты мог, Эн­джи? — сов­ла­дав с со­бой, еле прог­ло­тив ком из го­речи и пе­чали, То­шино­ри ищет под­дер­жки за сво­ей спи­ной, а об­ло­котив­шись о сте­ну, про­дол­жа­ет го­ворить: — Ты же сгу­бил сво­ему ре­бён­ку жизнь. Как ты мо­жешь сто­ять сей­час и так неп­ри­нуж­денно го­ворить об этом?       Ге­рой толь­ко хму­рит­ся, не смея да­же под­нять го­ловы. Раз­го­вор, ко­торый они на­чали бук­валь­но сра­зу пос­ле вы­яс­не­ния от­но­шений, не же­лал те­рять сво­ей ак­ту­аль­нос­ти и перешел на личности. Сей­час, бук­валь­но сме­нив­шись ро­лями, Эн­джи мол­ча выс­лу­шивал гнев­ную ти­раду от То­шино­ри. — Нет! Я не по­нимаю! Не­уже­ли для те­бя вы­год­ный брак важ­нее счастья собс­твен­но­го ре­бён­ка? — го­лос муж­чи­ны-оме­ги спо­ко­ен, как, собс­твен­но, и вы­раже­ние ли­ца, толь­ко вот в ду­ше бу­шу­ет вну­шитель­ных раз­ме­ров ура­ган, что не же­ла­ет ос­та­нав­ли­вать­ся. — А как же про­дол­же­ние ро­да? По­чему ты не по­думал об этом? Он же не смо­жет ро­дить те­бе нас­ледни­ка, за­чать. Но не суть… Гос­по­ди, Эн­джи То­доро­ки… это прос­то ужас­но. — По­мол­чи. Я уже и сам не рад пер­спек­ти­вам, но сот­во­рён­но­го не во­ротить. Ко­му, как не те­бе это знать, оме­га. — Поп­ро­шу не пе­рехо­дить на лич­ности в оче­ред­ной раз, — зу­бос­ка­лит То­шино­ри, смот­ря из-под лба на аль­фу. — Это те­бя не ка­са­ет­ся.       Удар по боль­но­му мес­ту от­да­ёт гул­кой и про­тяж­ной болью в рай­оне гру­ди, но То­шино­ри не об­ра­ща­ет на это вни­мания. Он свык­ся с мыслью о том, что сам на­порол­ся по сво­ей глу­пос­ти на это и те­перь пожинает пло­ды в ви­де пол­ной реп­ро­дук­тивной дис­фун­кции. — О-о-о, — тянет Старатель, стрельнув глазами на Тошинори, — так ты это хо­чешь ус­лы­шать? — он, по­доб­но спич­ке, за­жига­ет­ся пла­менем сво­ей при­чуды, а за­тем по­туха­ет, си­лясь не вос­пла­менить­ся силь­нее. — Я за­губил сво­его сы­на. Пос­та­вил на нём крест. Да! Я сло­мал ему жизнь, что тол­ком не ус­пе­ла на­чать­ся. Но! Это его путь! Он дол­жен стать но­мером один! Ему не до вас, омег!       Ког­да То­шино­ри ус­пел по­доб­рать­ся так близ­ко? Или же это дли­на сто­леш­ни­цы, что раз­де­ляла их, как и па­ра ша­гов до неё, бы­ли нас­толь­ко нич­тожны­ми, что хва­тило бук­валь­но мгно­вения, что­бы по­дой­ти, нак­ло­нить­ся че­рез стол и вре­зать звон­кую по­щечи­ну аль­фе. — Ты мерзок и жалок, альфа.       Стыд с головой ох­ва­тыва­ет тело, а ноги, словно прик­ле­ив­ши­еся к полу, не желают делать и шага вперёд. Вот ведь. Вспыль­чи­вость, что так искусно оставалась позади во времена его молодости, именно тогда решила показаться на свет и явить его не лучшую сторону. А ведь это всё ущемлённая гордость его сущности, не более. Взбунтовалась по чём зря и выдала эдакий поворот в телодвижениях. Ведь негоже ему, бывшему номеру один, вести себя подобным образом, аки кисельная барышня. Вмазал пощёчину? Что ж, здорово. Но ему тогда и этого хватило. Это показалось более унизительным, нежели удар кулаком в челюсть. Ведь самому Богу лишь известно, чем это могло обернуться.       Кабинет медсестры встречает мужчину гнетущей тишиной, что режет слух и заставляет невольно сжаться. Он ступает за порог, не решаясь проходить дальше, смотрит на женщину и не может вымолвить из себя ни слова. С чего бы? — Всемогущий, доброго утра, — проговаривает женщина, скрючившись над столом, кропотливо заполняя какие-то отчеты. — Рада видеть тебя. — Доброго утра, — здоровается Тошинори, переминаясь с ноги на ногу. — Что там с выпиской Тодороки Шото? Вы созванивались с его лечащим врачом? — Да. — Кивает женщина, не поднимая головы. — И я наслышана о вашей вчерашней ссоре с родителем. Как ты? — она поднимает глаза, чтобы посмотреть на замершего буквально в дверях мужчину. — Проходи, чего как неродной. — Спасибо. Да, я не думал, что я… так отреагирую на слова Энджи. Как-то даже немного стыдно.       Пройдя в кабинет, плотно закрыв за собой дверь, Тошинори присаживается на стул, что стоял близ рабочего стола Исцеляющей девочки и, сложив руки в замок, уютно положив их на колени, смотрит на женщину с выжиданием и немой просьбой. — Я более чем в курсе о твоих делах, поэтому лишних вопросов задавать не собираюсь. — С тихим стуком о деревянную поверхность ручка откладывается в сторону за ненадобностью. Женщина откидывается на спинку офисного кресла, поднимая глаза к потолку. — Скажи, это правда тот же препарат, коим ты… загубил себя в свои девятнадцать? — Да, — он отводит глаза в сторону, но, как того требует обстоятельство, отвечает на заданный вопрос. — Овидон. Высокодозированный подавитель. Но я не думал, что его переквалифицировали для альф. Лечащий врач Тодороки рассказал мне о препаратах, которые сейчас принимает парень. Я просил его тоже самое сказать и вам. — Да-да. Этот Симидзу, пусть малость и подкупной врач, но сейчас старается максимально подлатать здоровье Шото, — она задумчиво тянет, как-то лениво раскачиваясь на стуле. — Должна сказать, доза была убойная. Энджи не поскупился на оплату препарата, но Симидзу-сенсей всё-таки не глуп, дал парню меньше требуемого, — женщина прикрывает глаза, сложив руки на груди, переплетая пальцы. Секунды раздумья, и голос, что слегка осип из-за возраста, продолжает вещать всё то, о чём думает его обладатель. — Будет замечательно, если альфа-гормон уцелеет в своём первоначальном виде, и парень не обзаведётся таким же диагнозом, как те бедолаги, что принимали этот подавитель. Сильно много тогда омег лишились возможности к размножению, а теперь ещё и альфы. — Крутанувшись ещё раз на стуле, Исцеляющая девочка хлопает руками по столу, смиряя укатившуюся ручку на край гневным взглядом. — Но не стоит сильно расстраиваться и скорее клеймить Тодороки Шото как не-альфу, ведь он всего один раз перенёс инъекцию. Я смею предположить, что всё обойдется. Ведь для сто процентной дисфункции требовалось принимать препарат не меньше года, так ведь?       Женщина смотрит на Тошинори в ожидании ответа, когда тот в свою очередь пожимает плечами, сетуя на незнание. — В любом случае, когда мальчишка вернётся в академию, возьмём у него кровь на анализ, и уж тогда точно будет известно, насколько сильно его сущность пострадала, — кивнув сама себе, Исцеляющая девочка поднимается с кресла, шагает к шкафчику с документацией, выуживая оттуда медицинскую карту. — Как там омега юного Тодороки? — Юный Мидория? Быть честным, не видел его со вчерашнего дня, — разглядывая стену перед собой, Тошинори малость бубнит себе под нос. Он, действительно, после того, как услышал о его визите в больницу, ничего не слышал за мальчишку. Как он там? Как пережил встречу? Что испытал, поняв, что альфа не пахнет? Тошинори не знает. — Он сейчас на уроке, так что, полагаю, отвлекать его нет необходимости. — Бедный мальчик. Сложно же ему придётся с осознанием временной потери альфы. Они только поняли, что испытывают истинные чувства друг к другу. Только-только стали понимать что к чему, как случай за случаем разделяет их по разные стороны баррикад. — Женщина качает головой, просматривая выписанные мальчишке рекомендации для поддержания здоровья его сущности, ставя пометку на полях выуженным карандашом из кармана. — Придётся выписать ему подавитель сильнее нынешнего. Как знать, сколько будет отсутствовать чувствительность альфы. Не хотелось бы, чтобы омега мучился. — Будто бы между прочим бросает Исцеляющая девочка, снова усаживаясь в кресло и прокручиваясь на нём. — Я только могу представить, каково ему. Он ведь ещё не знает всех правил сущности. А, кстати, почему ты так и не рассказал ему об этом? — На самом деле, я надеялся на то, что он сам сможет понять эти нюансы. То, что истинность — это любовь, и она не обременяет никого и ничем, но… — У него, кажется, были отношения с бетой, не так ли? — Верно. Я предполагаю, что юный Мидория мне просто-напросто бы не поверил. Он уверен в том, что его и юного Бакуго связывает чувство любви, а истинность лишь как кость в горле. — Боже, так и сказал? Негоже ребёнку так выражаться! — Нет-нет-нет, что вы. Это лишь мои мысли, что несут смысл, полученный от мальчика Мидории. — И всё же меня интересует, как Мидория пережил временную потерю запаха альфы. Ты должен был выяснить это, Яги! — женщина тяжело вздыхает, потирая пальцами переносицу. — Ведь Тодороки должны выписать завтра, — она останавливается, замирая на месте спинкой стула к мужчине, — проследи, чтобы не было… курьёзных ситуаций. И Тошинори… не вмешивайся в естественный процесс. Наблюдай со стороны. Альфа и омега уже совершили между собой контакт, приняли друг друга. Хотят они того или нет, они будут вместе. Это всё-таки истинность чувств, не ерунда какая.

***

— Здравствуйте, Исцеляющая девочка, я к вам… ну с… — начинает было говорить парнишка, стоя в дверях медкабинета и силясь перебороть смущение, отводит глаза, яростно взлохмачивая волосы на затылке. — Вы же знаете, что у меня… истинный, и я хотел бы, чтобы вы подобрали мне соответствующие подавители.       Чувство смущения прописано на его лице чрезмерно яркими красками, женщина видит его буквально насквозь, но говорить сама она не спешит, ожидая того, что всё-таки будет просить пришедший к ней ученик. — Просто это… я теперь понимаю, что это, ну… то самое… в общем…я просто не знаю, как сказать… простите. — Ты принимаешь своего альфу, так ведь, Мидория?       Омега вздрагивает. Он поднимает глаза, что расширены от удивления. Щёки зардели вместе с ушами, а губы искривились в подобии улыбки. — Я думал над этим. Скорее всего. Это было бы логично. — А что, были какие-то другие варианты? — Нет. Но… и да. В общем, я пока только пришёл к тому, что принять альфу было бы правильным решением. — Славно, Мидория. Проходи и закрой за собой дверь, сейчас решим всё что требуется.

***

      Укутавшись сильнее в одеяло, парень с ногами забирается на кровать, спиной прижавшись к стене, поджимает одно колено ближе к себе, уложив ладони друг на друга, вторую ногу вытягивает, свесив с кровати, и смотрит в стену напротив немигающим, почти стеклянным взглядом. В голове его хаос. Мысли путаются одна с другой. Они перемещаются в бешеном танце, сменяя друг друга также хаотично и быстро, как и бьётся сердце в груди. Они бьются о стенки черепной коробки раненой птицей, которой сломали оба крыла. Теперь уже не взлететь.       Своих же чувств не разобрать. Они огромным снежным комом рухнули на голову, окутывая его в свои ледяные, колючие объятия, доставляя максимум боли, что отдаёт горьким послевкусием на губах и слышится противным скрежетом в сердце. Душа словно грузом томится на дне глубокого озера. Ощущается лишним балластом, доставляя всё больше и больше смуты своей отчужденностью. Ему тяжело. Немного противно, но от этого никуда не деться.       Запрокинув голову, он протяжно вздыхает и несильно ударяется затылком о стену. Будто бы это поможет ему расставить мысли по местам. Будто это действие уложит всё, что поднимается из недр его нутра и тревожит вот уже который день, переворачивая и сотрясая его уже давно не спокойное состояние души и даже тела.       Воспоминания, как непрошеные гости, врываются снова и наводят смуты. Он только успокоил себя, обещая не поддаваться сомнениям, что терзают его. Но снова и снова сам возвращает себя обратно, переворачивая, выворачивая и вытряхивая из себя остатки чувств.       «Прости, но это всё бессмысленная затея. Это всё просто природа. Не более. Ты и сам это чувствуешь сейчас, да? Будь с тем, кого любит твоё сердце. Не стоит ломать себя и идти против своих чувств. Я понимаю, что просто мешаю. Да и ты сам говорил, это ведь не имеет значения». Его отвергли. Бессовестно. Нагло. От него отказались. Решили за него.       По комнате раздаётся тихий всхлип, и, судорожно сжав себя руками, парень шипит, смотря в потолок, пытаясь сморгнуть слёзы. Нельзя. Плакать нельзя. И так слишком много было пролито слёз. Слишком сильно он себя истерзал, постоянно прокручивая в голове тот разговор, что состоялся недавно. Больно. Слишком больно от того, что от него отказались.       Глубокий вдох, и он пытается успокоить себя, уже ощущая, как начинает дрожать его тело. Глупая сущность не желает принимать отказа, раз за разом толкая на глупые поступки. Пройти рядом, слишком близко к нему, может, они смогут друг друга коснуться. Стараться быть более активным, чтобы был повод оказаться в его обществе, обсуждая элементарные вещи, касающиеся академической жизни. Но, чёрт. Зачем? Зачем он мучает себя? Ведь от этого только хуже.       Тодороки выписали буквально вчера, тогда как свой отказ Мидория получил позавчера. К чему это всё? Да к тому, что времени перевернуть всё внутри у него было более, чем достаточно. Две ночи напролёт он корил себя за глупость и быстроту в своих действиях. За необдуманность, что аки животное ведётся на свои инстинкты, а они, глупые, не нужные, вопящие желания, завели его туда, где он один. Совсем один, никому не нужный.       Мидория сам, своими собственными руками разрушил всё, что у него было. Он прогнал от себя Каччана, что был ближе всех и любил его. Забыл, а точнее, закрыл глаза на все свои обещания парню бете. На всё то, что их связывало по сей день. Поступил просто по-свински. Отвратительно, низко и подло. Почему? А потому что чёртова истинность распорядилась по-другому, и он теперь был привязан к Тодороки. Которому, кстати, Мидория тоже сдался. — Замечательно… Просто верх моих ожиданий от жизни…       Он хлопает себя по лицу, пытаясь привести в чувства и подняться наконец с кровати, на которой, как только приходил с занятий, просиживал часы в обгладывании своих чувств. Вот уже который день. — Сходить бы за чашкой чая и приняться готовиться к контрольной. Айзава-сенсей точно спуску не даст.       Первый этаж. Зоны кухни и гостиной встречают удивительной тишиной, от чего он безумно радуется и благодарит всевышних за такой щедрый дар. Просто не хотелось бы быть замеченным кем-то. Не тогда, когда лицо снова опухло от слёз, а капилляры в глазах полопались, являя миру взгляд похуже адского.       Быстро заварив чашку чая, как-то воровато оглядываясь, Мидория скорее семенит по лестнице в свою комнату, намереваясь снова запереться за дверью и погрузиться в этот раз не в свою душу, а в конспекты и правила. Да только этого ему не представляется возможным. — И чего-то мы снова превратились в задрота, что прячется от дневного света в своей комнате, м, Деку? — будто бы из ниоткуда появившийся Бакуго преграждает Мидории путь, когда ему до своей комнаты рукой подать.       Стоя на лестничном пролёте на пару ступенек ниже второго этажа, Бакуго придирчиво осматривает парня на предмет чего-либо такого, что могло бы дать ему зацепку, о чём собственно поговорить, но ничего такого он не находит, и тяжело вздохнув, не получив ответа на свой вопрос, продолжает говорить. На этот раз чуть тише прежнего. — Как оно? Ваше воссоединение прошло удачно и слащаво? Тебя совсем не слышно эти дни.       Бакуго смотрит пристально и с нажимом, отчего Мидория мелко подрагивает, тушуется, крепче сжимая в руке ручку от чашки. Как-то неловко. Вот так вот встретиться с Каччаном, когда после больницы они больше и не пересекались вовсе. Но за исключением занятий, на которые Мидория обычно приходит чуть ли не со звонком. «Победа», — саркастичная мысль Очень радует его избитое эго. — П-привет, Каччан. А это, хм, ну нормально. Не волнуйся. Всё супер. — Мидория тараторит и тараторит, как-то небрежно отводя взгляд, чем не сильно радует самого Бакуго. — Всё, конечно, немного сложно… но спасибо. Я не хочу втягивать тебя в это… и я… это… сам, да. Спасибо. — Точно всё нормально? — бета сомневается. Он склоняет голову на бок, перекрещивая руки на груди. Внешняя невозмутимость и извечно хмурый взгляд не скроют того, что таится глубоко внутри. Ну, по крайней мере, он не сможет скрыть этого от Изуку. «Не нравится. Ему не нравится мой ответ. Боже…», — панически дрожит внутри Мидория, сглатывая не вовремя подступивший ком из горечи и обиды, к горлу. — Ты смотри, Деку, — бурчит Бакуго, чуть отворачиваясь, показывая свой профиль, дабы увести взгляд немного в сторону, — вдруг нужно будет поставить эту выскочку на место, говори. Отправлю его ещё раз отдыхать на больничную койку. — Но Каччан! — вскрикивает Мидория, чуть было не расплескав свой чай, — так нельзя!       Задержка менее чем в секунду и по лестничной площадке раздаётся заливистый смех двух парней. Первым засмеялся Бакуго, уклончиво скрывая лицо и зажимая рот рукой, дабы было не так слышно его голоса. Второй, чуть более заливистый смех, принадлежит понявшему шутку Мидории. Он понял — Бакуго шутит! Ну, по крайней мере, шуткой он скрывает свою заботу о всё ещё дорогом ему человеке. — Бестолочь! — чуть отдышавшись от смеха, закрывает тему Бакуго, пристально поглядывая на Деку. — А если серьёзно, — лицо вмиг меняется, выдавая самую крайнюю степень сдержанности и деловитости, — если он тебя обидит, ты только скажи. — Не волнуйся, Каччан. Всё хорошо.       Приятное чувство мягкой тяжести давит на плечи. Душа поёт и радуется тому, что перед ним всё тот же Бакуго Кацуки, знатная вредина и всё тот же любимый некогда человек. Тот, кому он, Изуку, готов посвятить тысячу тысяч стихов и поэм. Он такой родной, надёжный и теплый. Мягкий, ласковый и самую малость грубый. Как говорят, с перчинкой. Он стоит и смотрит на него. Изучает и присматривается. Это на самом деле настолько приятно, что сил просто напросто нет. Ни стоять, ни даже дышать.       В отдалённой части сознания становится грустно. Ведь это всё прошло. Теперь ничего из того, что их когда-то связывало, не вернётся. Всё просто испарилось, а осталась только мнимая вуаль. Лёгкий шлейф всех прожитых совместно дней.       Почему они оказались в комнате? В комнате Мидории, склонившись над учебником и парой листов. Ах, да! Это ведь Мидория предложил подготовиться к завтрашней контрольной вместе. Обуславливая всё тем, что Каччану не мешало бы забрать свои оставленные в комнате на втором этаже вещи. Пара футболок и дюжина забытых носков — так себе имущество. Но для Изуку — это замечательный повод пригласить Каччана к себе и побыть самую малость… наедине.

***

      Тишина больничной палаты давит на виски, но парень, чьи глаза разнятся в цвете, не сильно обращает на это внимания. Голова его забита думами о предстоящей выписке и о том, как ему быть и вести себя рядом с тем, по кому изнывает последние дни душа. — И зачем я только сказал это?       Полное горечи, боли и раскаяния возмущение срывается с губ уже в который раз. Он не хотел рушить всё. Не хотел. Но его будто бес попутал. Отсутствие запаха Мидории, когда тот явился к нему в палату, сбило наваждение и чрезмерно сильно ударило по внутренностям. А проблема-то не в омеге.       «А во мне…», — смотря на свои ладони, думает Тодороки, мысленно коря себя за поспешность. Неужели нельзя было выяснить всё, а потом уже что-либо решать? Зачем так сразу, с пылу и с жару, необходимо было говорить Изуку о том, что ему, омеге, будет лучше с тем, кого он любит? Может быть они бы смогли справится?.. Но с чем справляться?       Отец загнал его совсем. Перекрыл все доступы кислорода, разорвав единственную нить, что могла хоть как-то внушить Шото то, чего он сам себе не мог доказать. Он нужен.       «Но нужен ли?»       Встав с кровати, он прошёл пару шагов по комнате; взгляд падает на мобильный телефон, где ярким и пёстрым уведомлением светится сообщение от Мидории.       «Мне очень жаль, что ты… отказываешься от истинности. Но я надеюсь, это не испортит наших дружеских отношений. Я не хотел бы терять нашей с тобой дружбы, Тодороки-кун. Прости, что… не важно. Просто прости».       Что он хотел сказать? За что извинялся? Это ведь Шото нужно было попросить прощения и умолять Изуку не уходить. Это он дурак. Кто же так скоропостижно совершает выбор, выносит решение и озвучивает его? Почему он не задумался об этом раньше? Зачем вообще это всё? Шото сам себе удивляется.       «Я просто не хочу заставлять Мидорию быть со мной, — утверждает он сам себе, разглядывая ровные полосы иероглифов в сообщении. — Я не хочу заставлять его любить меня. Я всего лишь хотел, чтобы это всё прекратилось, вернулось на круги своя. Но!!! — он с громким стуком врезается затылком в оконную раму, облокотившись о подоконник. — Кто же знал, что этого окажется катастрофично мало, и я начну задыхаться без Мидории рядом! Кто мог догадаться о том, что у меня заболит сердце от одного только вида его расстроенного лица, а когда и вовсе дверь закроется за его спиной, мне станет невыносимо больно…» — Почему я только сейчас понимаю, что я люблю его? Неужели, чтобы это понять было необходимо разрушить всё? Какой же я идиот.       «Прости, что… не смог стать для тебя достойной омегой. Прости…».  — переписывая вот уже в который раз сообщение, Мидория захлёбывается слёзами, спускаясь по больничной лестнице, минуя скопления людей, давая чувствам свободу.       Отправить.

***

      Возвращение в академию далось не легко. Ранний подъём в больнице, уйма анализов и дотошный голос медсестры, что вещает о том, какие лекарства ему стоит принимать после выписки. Скука полнейшая.       Общежитие встретило его шумом голосов, радостных восклицаний и тёплыми объятиями девочек класса. Каждый намеревался узнать, как он себя чувствует, не стесняясь повторять вопрос уже двадцатый раз. — Тодороки-кун… — робко окликает Тодороки Мидория, чуть ли не спрятавшись за спинами одноклассников, что мало-помалу расходились по зонам первого этажа, спеша собраться на занятия. — С возвращением… домой.       Смущённая улыбка, слегка сконфуженный вид и малость припухшие глаза, вот что видит перед собой Тодороки, а не того жизнерадостного и яркого Мидорию, что будто солнце светился раньше изнутри, горячим и пробирающим в глубину души светом. — Да, спасибо.       Скупое рукопожатие. Минимальное и деловитое прикосновение. Это всё, чем награждает его омега перед тем, как извинившись, скрыться в своей комнате. А что ты хотел? Что тебе бросятся на шею и будут сжимать в объятиях вечность?       Дни мчатся вперёд, набирая обороты, разгоняясь до немыслимых скоростей. Вот уже подбирается в плотную контрольная, что выматывает всем ученикам нервы, заставляя кропотливо перечитывать предмет и зубрить-зубрить правила, дабы получить отлично.       Тодороки, пусть это и будет слишком самонадеянно, хотел предложить Мидории подготовиться к контрольной вместе, но стоя на лестничном пролёте третьего этажа, слыша голоса, решает бросить всё и не сметь больше и думать о чём-то, что так или иначе могло бы сблизить их с Мидорией вместе.       «Продолжать держаться стеной», — думает Шото, поднимаясь по лестнице и слыша смех двух парней.       «Не подпускать никого», — голоса стихают, а ступеней между Тодороки и его комнатой становится меньше.       «Больше не надеяться! Даже не сметь и мечтать!», — их уже и вовсе не слыхать, но голоса под коркой мозга высеклись словно гравировкой в причудливых узорах, каллиграфическим почерком.       «Они счастливы вместе. Они любят друг друга…», — дверь за спиной Тодороки закрывается с тихим щелчком. Теперь-то он может дать волю эмоциям и позволить слёзам окропить его лицо в крохотные тонкие полосы, что поблёскивают от света настольной лампы на его рабочем столе.

***

      В темноте собственной комнаты, когда солнце понемногу проникает в окна, поднимаясь над горизонтом, и начинается новый день, Мидория прячется в объятиях человека, с которым провёл всю ночь. Как так вышло? Почему именно они сейчас лежат в постели, полностью нагие и сжимают друг друга в объятиях? Почему?       «Не верю, что это произошло…».       Омега осторожно потягивается, вытягивая ноги из-под одеяла, стараясь минимально двигаться телом, чтобы не разбудить парня, который к слову, имеет очень чуткий сон.       Правая рука на его бедре сжимается в кулак, потом снова разжимается и, в поистине собственническом движении, прижимает омегу к себе. Пусть это и не правильно, но Боже, как же это приятно. Чувствовать тепло его тела — приятно. Вдыхать запах шампуня и геля для душа — приятно. Головокружительно и так по-домашнему спокойно становится на душе.       «Каччан…».       Шутки остались позади, а перед ним сейчас он, Бакуго Кацуки, приятель детского времени, лучший друг и близкий человек. Просто тот, с кем он пробыл всю жизнь. Любимый. Но бывший. — Ты собираешься готовиться к контрольной работе? — вопрос сам срывается с губ Мидории, когда тишина начинает давить на плечи, а парень перед ним панически метает взгляд от одной стены к другой. По Каччану видно, что он хотел бы задержаться, поговорить или просто побыть рядом, но то, что видел Мидория, он так считает, не даёт Каччану права просить что-либо. Потому Мидория не заостряет внимание на этом, а просто предлагает. — Давай подготовимся вместе? Ты эту тему знаешь лучше меня, не откажешь ведь от помощи. Что скажешь?       А дальше всё идёт как по маслу. Будто только этого Бакуго и ждал. Оный утвердительно кивает, глубже пряча руки в карманы, отходит чуть в сторону, дабы дать Мидории место пройти и шагает вверх по лестнице. Шагает неестественно быстро, но это ничего. «Он, наверное, просто волнуется. Может, хочет сказать мне о Урараке? Скорее всего», — думает Мидория, ступая за Каччаном вслед, старательно вышагивая и обращая внимание на собственную осанку. Хотелось бы ему выглядеть минимально «побитым», чуть более смелым и не таким обиженным жизнью. Но он знает, что этого будет просто мало — держать спину ровно и шагать широко. Бакуго Катсуки нелегко обмануть.       На удивление Мидории, разговоры больше не заходят о лишнем. Точнее о том, о чём он не хотел бы говорить. Каччан словно чувствует его. Настроение, эмоции, действия — для Каччана это просто, легко и привычно, отчего становится очень тепло на душе. Но всё-таки немного больно. — А я тебе говорю, — поднявшись на ноги, возвышаясь над усевшимся на пол Мидорией, парирует Бакуго, активно жестикулируя, — Айзава-сенсей из тебя дерьмо вытрясет, если ты не сдашь тест на отлично! Это же твоя специализация, усиление силы и прочее! Не знать законов физики — позор!       Громкий голос, активные телодвижения и мелкие взрывы на ладонях от переизбытка эмоций. Да, в этом весь Каччан. Мидория невольно засматривается на парня, а после произнесения оным речи, начинает смеяться с того, как тот сильно беспокоится насчёт неуверенности Деку в своих знаниях и вовсе в тупом недооценивании своих же способностей. Невольно, но так быстро, они забывают обо всём, общаясь свободно, перебирая темы, позабыв уже о подготовке к контрольной.       Непринуждённые касания, лёгкие толчки под рёбра — всё остаётся незамеченным и правильным, так же как и смена дислокаций. Теперь они сидят на кровати и активно обсуждают мангу, что лежит у Мидории на коленях, когда руки, в поистине резких движениях, пытаются наглядно показать что-то похожее на… — Каччан, герой в манге делал во-от такой жест, — разведя руки в сторону, правую руку уводя за спину, а ноги и вовсе подняв в воздух, Мидория хмурится, поглядывая на недовольное лицо Бакуго, — а потом он делает так, — правая рука вырывается вперёд, меняется с левой рукой местами, — и из его ладоней выстреливает лазер! — Нет, всё не так, — наотрез отказывается Бакуго, мотая головой из стороны в сторону, толкая Мидорию в плечо, от чего тот немного заваливается на бок. — Он делает совсем по-другому, просто выставляет перед собой обе руки и стреляет этими лазерами, не меняя руки местами. На той странице манги просто ракурс такой. Смотри.       Бакуго поднимается на кровати, становясь на колени и вытягивая руки перед собой, затем поворачивается чуть в бок, через плечо смотря на Мидорию, что полулёжа, поджав ноги, хлопает глазами и рассматривает парня перед собой. — Видишь? А если повернуться так, — Бакуго ещё чуть разворачивается, — кажется, будто бы одна рука впереди другой. Понял?       Мидория кивает головой, силясь подняться из неудобного положения, как вдруг, Бакуго в этот же момент пытался снова сесть, Мидория ногой задевает ноги Бакуго и тот, опешивший от выбитой опоры в виде ноги, с нахрапом наваливается на Мидорию.       Поза двусмысленная. Руки по обе стороны от лица Мидории чуть согнуты в локтях, от чего лицо Бакуго непозволительно близко. Даже прерывистое дыхание ощущается кончиком носа. Одно колено, что случайным образом было задето Мидорией, оказывается ровнёхонько между ног омеги, упирается в просак, подрагивая мышцами и принося этим табун мурашек. — Каччан… — сипло зовёт Мидория, облизнув вмиг пересохшие губы.       Дышать враз становится тяжелее. Бакуго смотрит и не отводит глаз от губ, что малость порозовели. Ему хочется коснуться их. И он касается, не думая ни о чём. Поцелуй короткий и невинный. Обычное касание и не более того. Но чёрт. От этого касания прошибает словно молнией, настолько сильно и неожиданно, что даже пальцы в порыве полученных ощущений сжимают подушку. — Деку… — отстранившись шепчет Бакуго, — Деку-у… — и он снова касается губами губ, в этот раз припадая в более чувственном поцелуе, сминая губами чужие.       Что с ними? Как так получается? Зачем и почему? Им не хочется думать. Они, оседлавшие волну ощущений привычных и родных, отдаются наваждению и сплетаются языками в причудливом танце, коему название поцелуй. Они водят языками по ряду зубов, кусаются и посасывают чужие губы. Сминают руками одежду, жмутся друг к другу телами и забираются под кожу, разнося по телу жгучий огонь чувств, что сносит крышу с каждым касанием. До разговоров нет дела. О чём речь, когда мысли, словно табачный дым, выветриваются из головы, стоит открыть рот и пустить чужой язык глубже. — Ка-а-чча-ан… — стонет Мидория, когда горячие руки забираются под ткань домашних шорт, сжимают бедра и оттягивают резинку боксеров, — Качча-а-а-ан!       На Бакуго это действует подобно зелёному свету светофора, и он одним резким движением срывает с Мидории одежду, оставляя того лишь в одной домашней футболке. Но Мидория морщится. Перемена на лице омеги смущает бету. Он замирает на месте, нависая над ним, смотрит в глаза, но то и дело отвлекается, бесстыдно пялясь и рассматривая наготу парня. — Могу остановиться.       Зачем он это говорит? Вероятно, для того, чтобы совесть осталась чиста, либо для того, чтобы Мидория сам поразмыслил над тем, нужно ли это ему, снова спать с бетой, когда у того есть альфа. Но то, что делает Мидория, Бакуго не ожидает и буквально теряет дар речи.       Омега валит бету на лопатки, взгромоздившись, буквально оседлав Бакуго, как лошадь. Хватает края футболки Бакуго, снимает её через голову, откидывает в сторону и припадает губами к прессу беты, окропляя поцелуями кожу. Поцелуй за укусом, он проводит языком между затвердевшими мышцами грудной клетки. Проводит цепочкой из поцелуев дорожку к ключицам, целует впадинку между ними, а после вылизывает и дарит поцелуй в кадык парня, что в сумасшедшем танце прыгает то вверх, то вниз. — Качча-ан вкусный… — как-то приглушённо доносится до слуха Бакуго, когда Мидория пересаживается с его бёдер ниже и склоняется над линией резинки его домашних спортивок, — здесь тоже…       Ловкие пальцы оттягивают резинку штанов и боксеров, выпуская на волю уже колом стоящий член. Орган пульсирует и просит внимания, но Мидория, словно завороженный, замирает на месте, будто спорит сам с собой, и спустя секунду припадает губами к органу, чем выбивает сдавленный стон из горла Бакуго. — Деку-у-у…       Пальцы путаются в волосах, дрожат и покалывают. Это просто восхитительное ощущение. Тёплый рот, мягкость губ, что сомкнулись на головке члена, и язык, что двигается энергично, очерчивает круги, спускается вниз и поднимается вверх, лаская уретру. Блаженно. Хочется натянуть этот рот сильнее. Погрузиться глубже и застонать в голос. Но Бакуго, стиснув зубы, сжимает левой рукой покрывало на кровати Деку и старается изо всех сил не поддаться животному желанию вогнать член по самые гланды, и не излиться только лишь от прелюдии.       Слюна стекает по стволу члена. От приоткрытых губ, где, ловко лаская, орудует язык, до яичек, что ласкают не менее нежными прикосновениями пальцы омеги. Он вот-вот кончит. Бакуго безуспешно пытается оттянуть голову Деку от своего паха, когда тот, вовсе не замечая ничего вокруг, чуть ли не проглатывает член, вбирая его полностью, касаясь носом лобкового пушка.       Держаться больше нет сил. Бакуго отталкивает Деку. Валит его на спину, нависает сверху и, совершенно не разбирая ничего вокруг себя, тянется за поцелуем к губам, удобно устраиваясь между ног омеги.       Пока губы ласкают нежными поцелуями лицо и шею омеги, руки спускаются вниз, стискивая пальцами бока, царапают ногтями, словно рисуя какие-то свои узоры, известные только ему. Омега прогибается в спине, тянется руками, обхватывает плечи и стонет в ухо, когда острые ноготки впиваются в нежную кожу ягодиц. — Ка-аччан… — Деку стонет тише, носом проводя по раковине уха Бакуго, крепче стискивает пальцами плечи, почти царапая ногтями кожу. — Я люблю тебя, Каччан…       Спусковой механизм срабатывает настолько отлажено и чётко, что Бакуго не успевает заметить, как собственные руки срывают футболку с плеч омеги, оставляя оного голым и таким притягательно соблазнительным. Как он раздевается сам, срывая оставшийся атрибут одежды с тела, и буквально набрасывается на омегу, сливаясь губами в страстном поцелуе.       Руки властно прижимают к себе, тянут, буквально усаживая к себе на колени дрожащего от предвкушения Мидорию. В подготовке нет надобности. Бакуго тут же проскальзывает членом в сочащийся смазкой анальный проход, погружаясь в тело до упора. Мидория вздрагивает, замирая в руках на мгновение, ссутулившись, но когда член проходится по бугорку простаты внутри, тут же прогибается в спине.       Комната наполняется стонами удовольствия. Влажное хлюпанье, опьянённые голоса, что в бреду произносят имена друг друга, отражаются от стен, раздаваясь эхом в собственной голове. Возбуждённые тела соприкасаются, трутся друг об друга, принося удовольствие и обещая скорую разрядку.       Руки цепляются пальцами в простынь. Сердце сбивается с чёткого ритма, когда Бакуго начинает двигаться быстрее и намеренно проходится головкой члена по бугорку внутри. Приятно. Мидория стонет и извивается. Крутится, словно уж на раскалённой сковороде, когда разгоряченные руки любовника не в силах совладать с собственной причудой, обжигают бока. — Ка-аччан… — Деку-у…       Разрядка близка. Движения быстрые и отрывистые. Бета склоняется над омегой, упирается в кровать руками, меняя угол проникновения. Слышится сдавленный стон и тихое не то бурчание, не то мычание. Смешок срывается с губ парня, и он сильнее толкается внутрь. Не сдерживаясь, кусает за нежную кожу ключицы, оставляя след. Перед глазами словно россыпь ярких вспышек, похожих на звёзды. — Деку, я сейчас… сейчас…       Только успевает простонать Бакуго, перед тем как выйти из него и излиться на живот, даже не касаясь себя…       «Что же мы сделали… Каччан изменил своей девушке…», — прикусив щёку изнутри, Мидория давится подступившей совестью, что пришла вперемешку со стыдом и армией упрёков.       «И как мне, наконец, понять самого себя?», — думает Бакуго, прижимая омегу теснее к себе.       Когда-либо за­думы­вались ли вы о том, что ваши желания рас­хо­дят­ся с вашими действиями? Вот и Бакуго Кацуки никогда не задавался этим вопросом, полагая, что неопределённость чужда ему. А зря.