В плену своих чувств

      Катсуки был зол. Катсуки был настолько рассержен и настроен на разрушения, что еле сдерживал себя в порыве злости разгромить всё вокруг. Он негодовал и был просто потрясён тому, что сказал ему Всемогущий в послеобеденное время, пригласив его к себе в учительскую. — И как вы предлагаете мне отговорить Деку от посещения Половинчатого, если он только этим и грезит с самого утра?       Нет. Нет-нет-нет. Увольте. Какого чёрта вообще происходит в этой чёртовой академии? Сначала они, понимаете ли, радуют всех. Ну относительно. Катсуки реально по барабану тот факт, что этот двумордый пришёл в себя, и его можно навестить в больнице. А сейчас, спустя каких-то жалких два часа, бывший первый герой просит его, Бакуго, отговорить мелкого засранца Деку от посещения этого его альфы. — Вы хоть понимаете, что это минимум глупо? Он не послушает меня! Да и вообще! На кой чёрт это всё? — Катсуки готов подорвать всё на воздух прямо сейчас, но было несколько веских причин этого не делать. Во-первых, он в академии. Во-вторых, перед ним сам Всесильный, а в третьих, он был не таким уж недовольным. — Назовите мне хотя бы причину, чтобы я мог подумать над вашей просьбой.       Тошинори Яги сам чертовски растерян. Звонок на его мобильный пришёлся буквально с двадцать минут назад и, не будь он сам настолько ошеломлён предостережением, не забыл бы спросить причину запрета на встречу Тодороки Шото с Его омегой. Парень перед ним всё не унимался. Подобно дикому зверю, он метался из стороны в сторону. — Вы хоть понимаете, какой скандал мне закатит Деку? Почему бы вам самому не поговорить с ним?       Он бы и сам поговорил с мальчиком Мидорией, даже с большей охотой, чем просить об этом его друга детства и по совместительству бывшего парня, да только у него были другие планы, которые не требовали отлагательств. Но этого не объяснишь подростку, который сейчас рвёт и мечет, буквально выражаясь, носится по комнате, размахивая руками. Хорошо хоть не предпринимал никаких действий к буйству и разносу комнаты отдыха. Это немного радовало. — Лечащий врач Тодороки, Симидзу Юуки-сенсей, попросил по возможности отложить их встречу. — Начал было мужчина, смотря на парня, остановившегося на месте, прислушиваясь к словам-объяснениям взрослого. — Дело в альфа-принадлежности юного Тодороки. Как я могу предположить, после драки в его первый день цикла что-то пошло не так, и ему, как я понимаю, нужен отдых. — Чего?! — свирепый вопль, а после и первая тройка взрывов заполняют комнату гулом, а парень, развернувшись на пятках, вмиг подлетает к диванчику, на котором устроился мужчина. Он впивается пальцами в подлокотник, почти нависая над взрослым. — То есть, этому двумордому засранцу необходимо отдохнуть от общества Деку?! — скрежет зубов и разозлённая физиономия ужасают, но не будь он бывшим первым героем, может бы и дрогнул от такого шквала эмоций, потому мужчина лишь утвердительно кивает. — Чёрт бы вас побрал с этими вашими дурацкими принадлежностями!       Катсуки отцепляется от бедного диванчика и в пару шагов пересекает комнату, остановившись перед входной дверью, чтобы обернуться. — Я скажу ему, что у Половинчатого идиота гормоны шалят, но! — он поворачивается к омеге лицом, пожимает плечами и в саркастичной манере корчит лицо, — я не обещаю вам, что Деку это остановит.       Дверь с громким хлопком закрывается за его спиной, и, не выжидая и секунды своего времени, Катсуки шагает прочь, намереваясь урвать лишнюю минуту, чтобы поговорить с Деку. К чёрту эти принадлежности! К чёрту эти заморочки! Как же он всё-таки счастлив, что оказался обычным бетой, без всей этой ерунды и ебучих нюансов. Его голова точно не выдержала бы этой всей херни.       Деку нашёлся на удивление быстро. В компании Очако Урараки. Да только от этого у Катсуки по спине пробежался табун ледяных мурашек. Он сам всё ещё не разобрался со своими проблемами, что напрямую касаются этой девки. Как она, буквально по головам, полезла вперёд, не поговорив с ним? Мелкая выблядь. — Какого хера трётесь, Деку, Круглолицая? — намеренно громко окликнув ребят, Катсуки семенит ногами быстрее, почти врезаясь между парой друзей, расталкивая их в разные, друг от друга, стороны. — Девичьими секретами обмениваетесь?       Стушевавшись, а потом и вовсе дрогнув, на подкосившихся ногах, Урарака ступает пару шагов назад, всматриваясь в лицо Катсуки, будто пытаясь предугадать наперёд его действия. Но он, подхватив буквально сражённого наповал вопросом Деку, шипит на девчонку что-то в стиле: «А с тобой я поговорю позже», — и поспешно ретируется. Лавируя между учениками академии, что заполонили этаж, желая прогуляться на перемене. — Каччан. — Задыхаясь от скорости ходьбы своего друга, Деку пытается вырвать руку из захвата и остановиться, чтобы хоть немного отдышаться. — Качча-ан. — Более настойчиво зовёт парень-омега своего спутника, уже отложив бесполезные попытки высвободить руку. Деку приходится ускориться, чтобы поспеть за Катсуки, что мчит вперёд к только ему известной цели. — Господи, Каччан, погоди.       Мольба, что скользит в словах омеги, заставляет парня притормозить. Катсуки, развернувшись, прикладывает мальчишку спиной в стену, вглядывается оному в глаза. Ищет в них что-то, но спохватившись, быстро отстраняется. Старые, ненужные сейчас чувства вспыхивают с новой силой, стоит ему лишь заприметить на таком родном лице смену эмоций. Довольно. Это уже слишком. — Что с тобой? Снова накрывает ревность? — Деку улыбается, почёсывая пальцем щёку, но взгляд всё-таки отводит в сторону, понимая, что эта тема не лучшая. Его слова, произнесённые вслух, просто отголоски привычного для него ушедшего времени. — Прости, но и правда, — омеге становится совестно, ведь это он виновник утерянных отношений, потому ничего лучше, чем попросить прощения, он не придумал, переводя тему, — что-то случилось или… — Или. — Бормочет Катсуки, еле перебарывая желание вписаться в пухлые розовые губы омеги, пресекая себя всеми возможными и невозможными силами и уводит взгляд также в сторону. — Касательно завтрашнего дня, — хмыкнув и отступив в сторону, Катсуки давит на себя, чтобы не допустить промаха. Думает и сомневается, но лучшего, увы, не может придумать, как бессовестно забыть о просьбе Всемогущего, — мы с тобой пойдём раньше остальных.       В глазах цвета свежей листвы плещется восторг, граничащий с безумием. Мальчишка безумно счастлив слышать, что друг желает его поддержать и, наплевав на все свои произнесённые до этого слова: «Я не пойду», «Делай, что хочешь» и «Мне плевать, я на это не подписывался», он соглашается с омегой, чтобы навестить альфу. — Здорово! — Мидория почти рукоплещет, пока его, словно громом, не поражает некоторой догадкой. — Подожди. Ты что, хочешь извиниться?       Скрежет зубов наверняка слышится и на других этажах академии. Катсуки еле сдерживает порыв взорвать на своей ладони нитроглицерин. Желательно о чьё-нибудь лицо. Но он молодец, держит себя в руках. Делает глубокий вдох, затем медленный выдох и, перед тем как повернуться к Деку, хоть и сквозь зубы, но отвечает: — Вот ещё. Я только лишь хочу расставить все точки над i. Не более. — Недовольство льёт через край, но Катсуки держится. Его не прельщает факт вскрытия недовольства, но и скрывать его он не намерен, а потому, оставив глубоко в себе бунтующее эго, он решает перевести тему. — О чём шептался с Круглолицей?       Глаза Мидории расширяются, а рот, как у выброшенной рыбы на берег, беззвучно хватает воздух, то открываясь, то закрываясь, снова и снова. Он смотрит на Катсуки, как баран на новые ворота, не в силах быстро сообразить, как ответить бете. Видимо, Катсуки не подвело его шестое чувство, и эта поганая девица действительно полезла со своими «благими» намерениями в разбирательство всего того дерьма, что произошло до выходных. — Она хотела попросить прощения. — Только было Катсуки готов был рассыпаться в матерной брани и, оставив Деку стоять, умчаться за девчонкой, как тот, смекнув наконец, решил заговорить. — Она чувствует себя… предательницей.       Опустив голову, вжимая её в плечи, парнишка смотрит из-под лба на бету, что сейчас вот-вот готов был лопнуть от злости. Катсуки переминается с ноги на ногу, оглядывается по сторонам, щёлкает костяшками пальцев, бурча себе под нос еле слышное ругательство. — Что-то ещё говорила?       Нет. Ну он, конечно, не то чтобы волновался на этот счёт. Ему было абсолютно неинтересно, да только какой-то осадок всё-таки был взбаламучен и поднимался со дна его души, застилая взор перед глазами, мешая адекватно смотреть на ситуацию. Катсуки не желал, чтобы кто-то, особенно Деку, знал о возможном контакте и близости ещё и с этой девчонкой. Нет. Ему не стыдно, просто достаточно и того, что о том, что произошло у него с Дерьмоволосым уже знают все. Не хватало ещё и того, чтобы и об этом узнал весь класс. — Каччан, — Мидория искренне не знает, как отреагировать на вопрос. Он слишком хорошо знает Бакуго Катсуки, чтобы пропустить мимо ушей такой жирный намёк. Он слишком хорошо знает Урараку Очако, чтобы быть уверенным, что им нечего скрывать. Девушка давно показала, что то, что ей нужно и необходимо, она будет добиваться, стараясь изо всех сил, не жалея себя, а тут… — неужели между тобой и Ураракой?.. — Заткнись, — вынужденная пауза, чтобы проглотить комок из гордости, подступившей к горлу, — пожалуйста.       Катсуки быстро разворачивается на пятках, делает шаг вперёд от мальчишки-омеги, желая скрыться с импровизированного места преступления. Не хватало ему ещё и слезливых разговоров со своей бывшей пассией насчёт его возможных новых отношений. Но уйти не получается. Его хватают за локоть, тянут немного назад, обнимают со спины и, уткнувшись между лопаток носом, бурчат: — Я буду только рад за тебя… — голос ровный. Нет ни одного намёка на дрожь или же волнение. Деку говорит искренне. — Я правда буду очень рад, Каччан… — Замолчи, задрот.       Сложно скрыть улыбку, но Бакуго старается как может. И нет, эта улыбка не столько полнится счастьем, как горестным осознанием. Просто натянутая улыбка бессилия и скорби. Начинает отпускать эта сумасшедшая любовь. Бакуго думает так, точнее хочет так думать. Расцепив руки омеги со своей груди, бета осторожно выкручивается из подобия объятий, треплет по голове и, тщательно скрывая свои истинные эмоции, тянет с гортанным рычанием: — Завтра последним уроком физическая подготовка, а у тебя, насколько я помню, освобождение, — омега кивает, прикрыв один глаз, чтобы челка не попала, — навестим его сразу после предпоследнего. — Но Каччан… — вздыхает Мидория, надуваясь, как воздушный шарик, возмущением, что вот-вот повалит паром из ушей. — У тебя ведь нет освобождения. Хочешь схлопотать от Айзавы-сенсея за прогул? — Я сам с этим разберусь. — Фыркает Катсуки, а после непродолжительной паузы добавляет, — я тебя не отпущу одного в больницу.

«Ревнует», — проносится в голове зеленоволосой омеги.

«По пути в больницу отговорю», — решает для себя Катсуки, тяжело выдыхая.

      Звонок на урок прерывает дальнейшее обсуждение темы, и парни стремглав несутся в кабинет на следующий урок. Разговоры будут потом. Ему, Катсуки, ещё необходимо продумать план, как правильно отвадить Деку от похода к Половинчатому идиоту. «Блять»

***

— Бакуго-кун… — тихий стук в дверь раздаётся по коридору. Очако пусть и страшно, но так хотелось бы поговорить с парнем, что сейчас, как назло, заперся в своей комнате, не желая присоединиться к одноклассникам и обсудить поход в больницу. — Бак…       Дверь перед девушкой распахивается, а на пороге в мальчишескую комнату появляется взъерошенный парень, чей вид минимум кричит о том, что он спал. — Чего тебе, круглолицая?       Сонливость и апатия. Вот как можно было охарактеризовать внешний вид и состояние Катсуки, но завидев перед своей дверью девчонку, он немного оживился, хоть и старался не придать этому сильного значения. «С чего бы…» Шикнув себе под нос, бета прищурился. Взгляд, коим наградил он девушку перед собой, был не то чтобы крайне красноречивым, но достаточно насыщенным смешанными эмоциями, и девушка растерялась.       Стоя перед ним, она будто воды в рот набрала. Сопровождаемая её уверенность вмиг улетучилась, а колени почти подкосились, стоило только взглянуть в эти шафрановые, почти алые глаза, как в сердце что-то встрепенулось и стало медленно растекаться по телу, заполняя каждую трещинку собой.       «Влипла, — подумалось девушке, когда она попыталась втянуть в лёгкие воздух, но к её обонянию донёсся лёгкий аромат геля для душа Катсуки, и она невольно облизнула мигом пересохшие губы. — Ой, как влипла» — Да я это… хотела… ну… ох. — Слова не хотели покидать её уста, а взгляд не желал отрываться от лица напротив. «Как он хорош» — Проходи, если уж пришла. Как раз поговорим. — Вздохнув и отступив шаг в сторону, парень приглашает её пройти к себе в комнату. Только вот Очако не спешит проходить внутрь комнаты, оставаясь стоять на пороге и глупо качая головой, как болванчик.

«Угораздило же»

      Тихий рык, а потом рывок за руку, и Очако влетает в комнату, чудом не падая на пол. Если бы не рука парня, что, собственно, и затянула её в помещение, она бы точно рухнула, пропахивая ворс прикроватного ковра своим носом, но нет. Сейчас её бережно прижимают к себе, схватив поперёк грудной клетки, но руки не отпускают. Второй, свободной рукой, он захлопывает дверь, будто с размаху.       Тишина накрывает обоих огромным цунами, и подростки даже прекращают дышать. Никто не решается прервать это молчание, хоть оно и ощущается кожей. Она в его объятиях. Стоит и не двигается, словно боится. Но боится она не того, что может разозлить парня, а того, что может спугнуть, и эти самые желанные объятия в её жизни сейчас прекратятся, без возможности повтора. Он же просто пытается осмыслить свои действия и понять, почему он стал таким в последние дни. Неужели безысходность загнала его в угол? — Говори, чего хотела. — Упёршись свободной рукой в дверной косяк, Бакуго несильно сжимает ладонь на предплечье девчонки. Он не думал, что его действие выйдет таким образом, что они будут стоять в его комнате в обнимку. Он в целом не предполагал, что это будет происходить хоть когда-нибудь, с кем-нибудь другим, кроме идиота Деку. Но ему, как бы ни было странным, это доставляет удовольствие, потому-то он и не спешит отталкивать бету от себя, решая, в некотором смысле, насладиться близостью. «Мягкая. Это, видимо, из-за груди» — Я хотела узнать… спросить… ну… — Утром была смелее. — Когда Катсуки не дожидается внятного ответа, а слышит только бессвязный лепет Очако себе под нос, он решает её подколоть. Задеть сравнением совсем недавнего её поведения с тем, что сейчас. И задевает. Простая констатация факта. Не более. — Если ты насчёт моего отсутствия, то я не хочу присутствовать там и нести чушь о том, что же принести двумордому в больницу. — Перехватив девичье тело поудобнее, обнимая уже двумя руками, он невольно поддаётся интересу и теснее прижимается к ней со спины, предплечьями стискивая её грудь. «Блять, какие они приятные на ощупь», — Если о чём-то другом, то я слушаю.       Бакуго Катсуки не неудачник. Нет. Он всегда был достаточно популярен среди девушек и, как показал Киришима, даже среди парней, но ему никогда не доводилось трогать девушку. Объятия матери? Он даже и не задумывался о разнице пола. Мать для него была мужиком и похлеще многих других, кого ему довелось повстречать в жизни. Смотреть на девиц в бикини по TV? Да. Листать ради интереса взрослые журналы? Было и такое. Но вот чтобы трогать… Это было чем-то новым для него. А потому, не сразу заметив накатывающего возбуждения, он позволяет себе развернуть Урараку лицом к себе и прижаться, наслаждаясь мягкостью и упругостью юного тела. — У тебя… эрекция… — бубнит Очако, краснея, как созревший помидор, пряча лицо в ладонях и утыкаясь парню в плечо.       Разница в росте играет злую шутку с подростками. Они стоят вплотную друг к другу, соприкасаясь телами, а возбуждение парня впечатывается через его спортивки девушке в бедро, приподнимая её короткие домашние шорты. Шипение, а после негромкий бубнёж, и Катсуки отстранился от девушки. В пару шагов пересекая комнату, он уселся на кровать, отвернувшись к окну лицом. Его щёки горят от смущения, глаз начинает дёргаться. Ему не приходилось попадать в подобного рода ситуации, а потому он и не знает, как ему действовать правильно, чтобы не опозориться. — Не акцентируй. Говори по существу и вали. Спать хочу. — …насчёт шанса, я… могу рассчитывать… — тянет через силу Урарака, переминаясь с ноги на ногу, стоя у входной двери, так и не решившись сдвинуться с места.       Ей жутко неловко. Стыдно, неудобно и не по себе. Да, она, конечно, хотела всё-таки разъяснить некоторые моменты и тем более спросить напрямую у Катсуки о его связи с альфой, но парень был прав. Она будто растеряла ту утреннюю уверенность в себе и сейчас, сжавшись, боялась произнести что-либо вслух. Не так она представляла разговор по душам. Ой, не так. — Ты и правда хочешь встречаться со мной, зная тот факт, что я… бывший твоего друга? — скептически приподняв бровь, Бакуго обернулся на девушку. Он не то чтобы удивляется. Ему становится немного смешно. Наглая девица идёт напролом. Её не смущает ничего. Но почему сейчас она жмётся, сконфуженно качая головой, непонятно. — Тогда какого хера всё ещё стоишь у двери?       Девушка потеряно хлопает ресницами, подняв взгляд испуганных глаз на парня-бету. Ей непонятен смысл сказанного. Следующее, что говорит парень и вовсе её ошеломляет, выбивая воздух из лёгких. Она, забыв как дышать, тщетно пытается собрать мысли во что-нибудь связное, одновременно ловя каждое слово из его уст. — Сомневаюсь в том, что это кончится чем-то хорошим, но давай, подойди. — Протянутая в сторону Очако рука манит своей эстетикой, но больше всего влечёт её собственное желание к этому человеку. И девушка, плюнув на все моральные устои и позабыв о том, что на первом этаже её ждут друзья, буквально падает в объятия парня, мгновенно получая грубый поцелуй.       Думать о содеянном они будут после. Сейчас же желание берёт верх.

***

      Солнце нещадно слепит, прорываясь между плотно завешанными шторами, проникая в комнату тонким лучиком, попадая точно на лицо юноши, мешая тому спать. Протяжный стон раздаётся в помещении, и он, перевернувшись на бок, кутается в покрывало, пряча лицо от назойливого солнечного света. — Доброе утро.       Голос в комнате раздаётся неожиданно и громко, отзываясь нотами тоски и звуча приглушённо, даже отстранённо. Звук отдёрнутой занавески отдаёт в голове слишком громким звоном, будто впиваясь тысячами иголок в многострадальный мозг, принося с собой головную боль. Парень, а может мужчина, чей голос поздоровался с ним, что-то бурчит, вероятно, что-то рассказывая, но Шото не прислушивается к нему. Его голова гудит. Собрать мысли в кипу не выходит, и он, сморщившись, выныривает из-под своего укрытия, пытаясь разлепить глаза и посмотреть на нарушителя спокойствия.       Перед ним рослый взрослый мужчина, крупный по телосложению, с хмурым выражением лица. Первая закравшаяся мысль в голову молодого человека, стоило ему рассмотреть этого мужчину, это то, что голос совсем не подходит его внешности, но он не стал зацикливаться. Потянувшись в кровати, разминая затёкшие руки и спину, Шото смотрит на прикроватную тумбочку, на которой лежит записка и стаканчик с пилюлями разного цвета. — Что это? — спрашивает альфа, скептично приподняв белёсую бровь и оглянувшись на представителя, как он предположил, бета принадлежности. Почему бета? Шото совершенно не чувствует запаха феромонов от этого мужчины, их нет, а соответственно, перед ним бета. — Ваш лечащий врач назначил лекарство. — Скупо вещает мужчина, раскладывая при этом на другой прикроватной тумбе шприцы с лекарством и систему капельницы, в которой, на взгляд Шото, была крайне сомнительного цвета жижа. — А это, — он кивает на предметы перед собой, — для стабилизации организма.       Шото хмыкает, отвернувшись в противоположную сторону. Ему всё равно. Ему плевать на эти препараты и лекарства. Ему просто тошно и хочется свежего воздуха. В палате воздух затхлый и спёртый, до головокружения и рвотных позывов пахнет лекарствами и хлоркой. Хочется скорее свалить из больницы. Он пытается вспомнить, говорили ли ему о том, когда он может вернуться к учебе, но в памяти словно чёрная дыра. Пусто. Нет ничего, что могло бы хоть как-то быть похожим на прогнозы врача. Но почему? — Какой сегодня день? — спрашивает Шото, потянувшись к тумбе за стаканом воды, что так услужливо был оставлен для него, чтобы запить лекарство. В пару глотков опустошив стакан, он смотрит на медработника и многозначительно кашляет в кулак, тем самым обращая на себя внимание со стороны мужчины. — Вторник, хх число, Тодороки-сан. — Вовремя вспомнив о нормах обращения, ответил мужчина и, закончив с приготовлениями, обернулся на парня, — дайте мне, пожалуйста, руку, я поставлю вам капельницу. — Вторник? — Изумляется Шото, вытянув в сторону медбрата руку и опускаясь на подушку.       Рой беспорядочных мыслей крутится в голове сумасшедшим калейдоскопом. Проблемы с памятью — вещь для него новая, но вполне ожидаемая. Он не так давно вышел из комы. Не мудрено, что он может какое-то время теряться и быть забывчивым, но Шото кажется странным то, что один день вылетел из памяти полностью. Его попросту нет.       «Что было вчера?»       Вопрос проносится молниеносно, подобно быстро бегущей неоновой вывеске над каким-нибудь торговым центром или же магазином. Странно. Взгляд гетерохромных глаз падает на собственные руки, а в голове мелькает странная догадка. «Вчера было что-то странное». Разглядывая свободную от капельницы левую руку, Шото примечает до ужаса изуродованные ногти, с остатками запекшейся крови под ними. В груди закрадывается неприятное чувство в компании с дурным предчувствием.       Когда мужчина, подключив капельницу и настроив скорость подачи лекарства, выходит из палаты, Шото оглядывает помещение на наличие чего-либо, что могло бы вернуть потерянную память за вчерашний день, но в мыслях предательски пусто.       «Что вчера могло случиться…»       В голове раздаётся неприятный гул, рикошетом отскакивающий от стенок черепной коробки. Пусто.       Он помнит отца, что почти верещал, как истеричная мымра, распинаясь о том, что он не позволит Шото якшаться с какой-то там омегой.       «Мидория…»       Шото помнит тех огромных верзил, что скрутили его и поставили укол какой-то дряни в вену, от которой сначала руку, а потом и всё тело, стало нестерпимо жечь и выкручивать. Всё это было вчера вечером. Или не вчера? Раз сегодня, как сказал сотрудник больницы, вторник… Выходит, это было позавчера? Этот старик совсем из ума выжил и приказал вколоть ему какое-то дикое снотворное, что пришёл он в себя только сейчас, спустя почти сутки? Или же… Стоп. Отец говорит что-то о запрете на отношения с омегой Шото. Это что получается, отец подкупил врача и вколол ему какую-то дрянь, что он теперь сам не свой? Дожили.       Мыслительный процесс по восстановлению прошедших событий прерывает открывающаяся дверь и звук шагов. Со своего места, лёжа на кровати, ему не видно вошедшего. Всё из-за ширмы, что разделяет палату условно на две части. Сдержанный кашель, а потом тихий шорох бумаг, и из-за зрительной преграды показывается мужчина в очках, с внушительной стопкой макулатуры в руках. — О, доброе утро, Шото-кун. — По всей видимости, врач, шагает к кровати более бодрым шагом, выстукивая по напольной плитке почти что чечётку. — Как себя чувствуешь? Жалобы есть?       Сгрузив на тумбу по правую руку от Шото кипу этой самой макулатуры, наверняка медицинского характера, врач смотрит на него. «Снова бета», — думает Шото, разглядывая белый потолок и следя лишь боковым зрением за очередным представителем бета-принадлежности. — Зачем мне назначили столько лекарств? — отвечает парень вопросом на вопрос и переводит взгляд на копошащегося в бумагах мужчину. — Чувствую себя хуже среднего. Болит голова, и вот-вот вырвет.       Он не врет. Состояние и правда близко к отметке «плохо», но гордость не даёт и шанса, запрещая показать хоть на грамм то, что он действительно чувствует. Сглотнув ком вязкой слюны и не отрывая глаз от телодвижений врача, Шото перебарывает желание задать уйму волнующих вопросов, что, как назло, крутятся вокруг только одной темы. «Что вы сделали со мной?» — Это нормально, — бурчит Симидзу себе под нос, пробегаясь глазами по строчкам тетради, на корешке которой прописано имя самого Шото, — в течение нескольких дней может наблюдаться общее недомогание и лёгкое головокружение. Это скоро пройдёт, не волнуйся.       Поправив сползающие с переносицы очки, Симидзу смотрит исподлобья на притихшего альфу, что пристально вглядывается в окно за его спиной. — Как долго мне ещё быть в больнице?       Мужчина игнорирует вопрос, проговаривая какие-то ненужные рекомендации и, кинув взгляд из-под толстых стёкол своих очков на тумбу по другую сторону кровати, вздымает брови кверху. — Почему ещё не принял лекарства? — Не хочу. Мне и без того тошно. — Шипит сквозь зубы альфа, пытаясь скрестить руки на груди и вздёргивая нос кверху, но почувствовав боль от иглы в коже, кладёт правую руку вдоль тела. — Вы не ответили на мой вопрос. И к чему столько лекарств? Я ничем болен не был.       Но врач снова оставляет вопросы подростка без ответа, настоятельно рекомендуя принять назначенные препараты, и обещает, что на все вопросы Шото ответят, но позже. И дверь закрывается с обратной стороны.       Лёжа на кровати и сверля немигающим взглядом трещины в потолке, альфа возвращается к волнующим его мыслям. Тяжесть в груди, жуткое ощущение чего-то стороннего в нём сводят с ума. Во рту появляется странное послевкусие, что казалось бы не имело место быть, но оно есть. Горечь полыни и вяжущая терпкость. На самом кончике языка будто война из фантомных вкусов. Это странно. Парень оборачивается на систему капельницы и понимает, что препарат почти закончил своё путешествие в его тело и теперь блуждает по венам, принося с собой эту гамму неприятных ему ощущений. Хочется вырвать иглу из своей руки. Выбросить куда дальше. Сбежать отсюда. Скрыться. Вернуться к омеге и утонуть в его запахе. «Мидория».       Накатывающая тоска мешает дышать. Ему снова становится дурно, а чувство подступающей тошноты грозит ему очередным позывом рвоты. Но её удаётся миновать, проглотив собравшуюся во рту слюну. Только незадача. Веки резко приобретают огромный вес и смыкаются вмиг. Сознание куда-то стремится уйти, и парень, не понимая и доли того, что с ним происходит, снова проваливается в сон, полный страхов и ужасов пережитых в детстве.       Когда он открывает глаза, то первое, что врезается в память, это оставленная в его руке игла с капельницей, которая давным-давно закончилась. Дыхание резко перехватывает. Окинув взглядом свою руку и не обнаружив ничего инородного в своём теле, альфа выдыхает.       Это пробуждение даётся легче и как-то свободнее. Дышать становится проще. Головная боль уходит на третий или даже на пятый план, пропуская вперёд новые мысли.       «Уже где-то полдень, — думает Шото, окинув взглядом комнату и фокусируя своё внимание на окне, — как там в академии?» Смотря на небо, что окрашено в тёплый, золотистый, почти оранжевый цвет, Шото не спеша пытается сфокусировать своё внимание на том, что происходит в его голове. Суматоха и сброд из всего, что есть, так и не желали успокаиваться и формировать нормальный мыслительный процесс. Пусть это немного и пугало, но после сна и того странного препарата, ему и правда стало легче. Теперь спокойствие не только внешнее и напускное, но и внутри Шото. Стало проще принимать ситуацию.       Он не желает пока зацикливаться на чём-то, предпочитая дать отдых воспалённому от всего произошедшего мозгу. Пусть не сейчас, немного позже, но он успеет обдумать и понять происходящее. Сейчас главное отдохнуть и дождаться врача, что так и не ответил на его вопросы.       Лениво кинув взгляд на тумбу по левую руку от себя, он примечает записку, что написана незнакомым, но достаточно аккуратным почерком.       «Как придёте в себя, пригласите медперсонал кнопкой на пульте, что рядом. Вам принесут лекарства и еду. Сегодня вечером к вам придут посетители. Симидзу-сенсей», — гласят слова в записке, и Шото искренне удивлён. Больше, конечно, счастлив. Под незатейливой пометкой «посетители», он желал видеть только одного человека. Пусть для него это и было раньше странно, неправильно и в какой-то мере дико признать, но омега, Мидория Изуку, действительно, для него желанный. Пусть гость. Пусть друг. Пусть просто знакомый. Но он оставался быть желанным для него, для Шото.       Мысли беспорядочно крутятся в его голове. Воспоминания резкой вспышкой появляются перед глазами мутными картинками, будто возвращая его в прошлое. Вот он, милый омега, сотрясаясь всем телом, сидит на скамейке в раздевалке, прикрытый полотенцем самого Шото. Ему неприятно от того, что произошло… Вот сам Шото вышагивает по мощённой камнем тропинке между деревьями, направляется в общежитие, желая принять подавители и просто отдохнуть. Но в один момент, будто в ускоренном режиме, его хватают и тут же перекидывают через плечо. Дальше всё как в тумане. Драка, почти что бойня. Буйный бета, что стремится что-то доказать, но отпрыгнув, начинает говорить: — Не отдам! Слышишь! — … — Ты, сука, не смей трогать его! Убью! — … — Деку — мой! Считаешь иначе, докажи! Победи меня! Сраный двумордый альфа!       До слуха Шото доносятся голоса, которые до дрожи ему знакомы и находятся буквально за дверью. Что это? Отголоски воспоминаний? Или галлюцинация? Неужели он настолько потерял связь с собой и миром, что буквально тронулся умом и сейчас, будто в бреду, слышит то, чего на самом деле нет. Приходится напрячь слух, но слова, что доносятся из коридора, разобрать не получается. Жаль. Ему хочется подняться, но тело не слушается хозяина. Попытка. Одна, потом другая, но всё тщетно. Подняться с кровати у него не получается. А тело назло, словно приобретя лишние пару тонн веса, не желает даже двигаться. Или может… это и к лучшему.       Тихий стук в дверь, а потом слышен скрип петель. Мягкие, почти невесомые шаги доносятся до его слуха слишком поздно. Но Шото не видит перед собой никого. Гонимый страхом, он зажмурился и, пытаясь прогнать наваждение, совсем по-детски, укрылся покрывалом с головой. — Тодороки-ку-ун…       Голос у наваждения слегка дрожит, но слышится он настолько чётко и по-настоящему живым, что Шото, не выдерживая паузы, больше не может сомневаться в своих действиях. Он скидывает со своей головы ткань и буквально натыкается взглядом на два омута изумрудных глаз, силясь не утонуть в них. Он сейчас перед ним. Но настоящий ли? Шото тянется к нему, слегка приподнявшись. Дрожащей на весу правой рукой пытается дотянуться, но рука, ослабшая и никчёмная конечность, падает на кровать. — Мидория…       С губ срывается имя. Так легко и непринуждённо, что хочется разрыдаться от нахлынувшего счастья и эйфории, что распространяется по телу, даря блаженную истому. «Он пришёл» — Тодо… Шото!!!       Мальчишка, что до этого момента стоял у ширмы, замерев в ожидании, срывается с места, в пару шагов подбегая к кровати и бросаясь в объятия альфы. — Шо-о-ото-о…       Стон, больше похожий на писк, наполненный облегчением, срывается с губ омеги, стоило ему только коснуться альфы. Обвив тело Шото руками и вжавшись носом в район ключицы, Мидория не выдерживает. Он заходится в плаче, громко хлюпая носом. Жмётся теснее, стискивает руками крепче. Он — омега, наслаждается единением с альфой, желая больше никогда… НИКОГДА не расставаться. — Шото, я… — голос доносится слабо, приглушённый телом, скрываясь у альфы над грудью, но Шото слышит, чувствует, — Шото… я так… я… — и снова всхлип, — боже… как же я скучал. Шо-о-ото-о… — Мидория…       Шестерёнки в его голове будто сговорились, начиная свою слаженную работу в обратную сторону. Обухом по голове возвращается потерянная память о происшествии. Слова подростка-беты перед сокрушительным ударом головы Шото о каменную кладку тропинки от академии до общежития возвращаются так же резко, как самообладание и хладнокровие. — Мидория. Отпусти меня. — И только сейчас альфа понимает, что его руки даже не дрогнули. Он не обнял омегу в ответ, просто дал заключить себя в объятия. Он не поддался той тяге, что манила его, как умалишённого к нему. Он просто… ничего не чувствует сейчас. Ничего. — Мидория… — Почему? Шо…       Лёд взгляда гетерохромных глаз пугает омегу. Он вмиг, стоило ему поднять голову и посмотреть в эти глаза, отстраняется, ощущая себя будто униженным и оскорблённым. «Может, Шото просто не помнит того, что было между нами?», — хотел бы омега спросить, но Шото будто читает его, как открытую книгу. Отвечает на незаданный вопрос. Говорит то, от чего у омеги поднимаются волосы на затылке. — Зачем ты пришёл? Для чего? Почему не остался с тем, кого ты любишь?