Серые дни. Темные ночи. Цветные сны.

Я не знал, что такое одиночество, ведь, когда я появился, нас уже было двое. Несмотря на то, что я пришел позже Имса, я гораздо его старше. Меня зовут Флоренс, и мне пятьдесят два года. Однажды, когда самому Имсу станет столько же, он, наверное, сотрет меня так же, как и тех, других, кто отслужили свое. Может, и раньше. На самом деле давненько мы уже знакомы. Ей богу, помню, как вчера: он забирался в мой сад по окольному пути – высокий холм, через каменную стену, спрыгивал на мокрую от листьев землю и бежал через весь огород, оббегая мою берлогу. А затем обратно, боясь, что я попаду по нему солью из ружья, бежал, удерживая в подоле футболки сочные груши. Хорошие в тот год были груши: «Вильямс», сочные, сладкие, тающие во рту. Шнапс из них вышел – загляденье. Бутылка к бутылке, все с чистой, золотистой водичкой. Девять лет ляльке, а уже тогда был знатной занозой. Его мамаша привезла мальчонку на каникулы в Паундберри, сняв домик на откосе. Детей в нашей деревеньке никогда не было много, молодежь давно уж сбежала в город на вольные хлеба. Только мы, старики, и остались доживать свой век да присматривать за землей. Так что неудивительно, что вскоре он появился на моем заборе. Я научил его говорить с землей, здесь, в Паундберри, она всегда была с нравом, лялька понял это гораздо позже, когда сам пытался вырастить росточек в клумбе. Мы многое с ним прошли бок о бок. Я умер в тот же год. Осень подкосила мое слабое сердце, проклятая мышца, но для ляльки не было такого слова, как «невозможно». Ха, его мамаша тогда здорово перепугалась, когда он выпустил меня за столом. Я бурчал на ячменную кашу, возил ложкой, а потом встал и сказал «отойди, безрукая женщина» и забрал все горшки с геранью с подоконника в комнату Имса. Герань у меня вышла на славу, так-то. Умный парнишка из него вырос, без царя в голове, но смышленый. Здорово он голоса копировал, и эти всякие замашки. Не везло ему, правда. Будь проклят тот полицейский в 1987 году, решил преподать ляльке урок за хулиганство, а получилось наоборот. Лялька был уже большой, вымахал за лето, уже и не назовешь ласково. Хмурил выгоревшие на солнце брови, кулаки окрепли, ему дела не было до каких-то там законов. Он жил по-человечески, и пострадал за это очень быстро. Я был с ним вместе и в этой тюрьме, и в следующей. В армии Имсу пришлось совсем туго, там меня ему стало мало, нужно было защищаться чем-то большим, чем сказками, шутками, да прибаутками. Там моя мудрость была ни к чему, там никто никого не слушал. Он перебрал много народу. Целая череда сменилась за столько лет. Со многими я даже не разговаривал. Вот еще! Хорьки полосатые. Рано или поздно все они исчезали, но вот он я, все еще здесь, сижу и смотрю, как лялька стал взрослым. Ему уже давно не нужны ни эта толпа, ни даже я сам. Он уже начал понимать, что все эти годы был на самом деле один. Все дело в том, что я мертв, лялька. Ты не слышишь меня сейчас, сосредоточенный на цели. Город перед тобой – все, о чем ты можешь думать. И еще об Артуре. Мы все сотрясаемся от волны внезапного страха, здесь обрушивается настоящая буря. Плач, вздохи и испуганные крики. Нестройный хор вопросов, удивления, «не верю, как он мог?» и боль. Мы делим с ним боль, когда Имс говорит остальной команде, что Артур ушел. Ты ведь хорошо его знаешь, лялька. Ты так гордился этим, неужели ты так и не понял? Конечно, понял. Боль становится больше, и Кэрол начинает молиться, когда из окна поезда мы все видим, как итальянский городишко закрывает прозрачный купол. Кот обращается ко мне: – Ну не идиот ли? Но он не злится. Кот так же напуган, как и все мы. Даже Сэм засмеялся где-то в углу без своего обычного злорадства. – Ой, храбрец. Ну отмочил. Он тоже прикипел к Артуру. По правде говоря, он бы всех порвал, если бы кто-то тронул его щенка. А вышло вот оно как. Сам в пасть ко льву полез. Поезд не остановился, как я и думал. Их команда продолжила лететь к центральной часовне даже быстрее, чем раньше. Имс любит города, не то, что я. Наполненные, живые, обрамленные мелкой суетой. Не такие пустые, как этот. Наши заволновались, замолкли и настороженно выжидали. Им не нравилось здесь, где стены, камень, окна, каждая плитка была отравлена. Не ядом, а куда большей опасностью. Мы были в этих стенах и раньше, но теперь горем несло за километры. Кэрол спряталась в самый укромный уголок, ей страшно. Сэм следит за каждой тенью. Сегодня мы едины, как в любой момент настоящей опасности. Мы все навострили уши. Мне никогда не забыть, какой тогда вернулась Симба. Лучше небытие, чем это, и все были со мной согласны. Они шли по центральной улице, недолго, церковь стояла в центре площади, и тишина вокруг настораживала. Имс поглядывал на купол, беспокоился. Он разрывался между «здесь и сейчас» и тем, что ему физически нужно было знать, что с Артуром все в порядке. Имс почти созрел, чтобы отпустить нас. Может не сегодня и не завтра, но скоро. Совсем скоро. Я единственный, кто помнит, как они встретились. Имс ушел от серьезных дел, чтобы залечь на дно, и это дно оказалось слишком тихим. Момбаса не Нью-Йорк, где вариантов развлечься больше, чем ты сможешь осилить за всю свою жизнь. Получив новую игрушку, о которой трубили на каждом углу – никогда не смотрел телевизор, но с Имсом невольно и такой гадостью займешься – он с упоением и восторгом проверял свои возможности и метаморфозы. Оказалось, что мы можем говорить не только с ним, а с целым миром. Здесь, во снах, куда бы я не стал соваться по собственному желанию – опасно, это, сынок, лезть в мозги – мы смогли существовать как люди. Это был тот еще сюрприз, когда оказалось, что в сон они тоже засунули полицейских. Сперва была та опасная женщина с черными волосами. Уже тогда я мог сказать: несчастная она. Просто несчастная. Счастливым людям в этом месте делать нечего. Он и раньше полицейских не очень-то уважал, а после Агнесы и совсем разочаровался. Имс хвалился своей неуловимостью, но я знал, что это пустая бравада. 1978, лето, Паундберри, он вернулся после кражи к забору, чтобы узнать, не сильно ли он растоптал грядки. Лялька всегда был добрым, хоть и пытался это скрыть. Он считал это слабостью. На доброте своей он и погорел, когда на него устроили охоту. Не Сэму надо было давать убегать. Он кроме насилия ничегошеньки-то и не знает. Затерялся в темноте у слепой, убил одного копа, но пропустил второго. Мы все схватились за голову, когда выстрел пришелся точно в лоб. Вот работал бы на земле, никто бы тебе и слова не сказал, сынок. И пули бы не ловил. Все неймется тебе. В тот день родился кот, от отчаяния и на последнем издыхании. Кот был готов ко всему. Его жизнь, как он любит говорить, та еще потрепанная селедка, но Артур, а это был он, держа его за шкирятник, растерялся. Там, где Имс уже не ждал ничего, он получил кривую улыбку, тяжелый вздох и убежище под пиджаком. – Не верю, что делаю это, – вздохнул тогда Артур и потащил его в Нуар. Кот помнит это, помнит биение сердца. Он выбрал его даже раньше, чем Имс успел узнать имя. Я не был женат ни разу за всю свою жизнь, но у меня была Люси. Это ее дом, ее сад, за которыми я ухаживал столько лет. Люси редкая горлопанка, материла соседей, меня, да всех подряд через забор, но сердцем была добра к любому, кому понадобится помощь, как родная мать. Даже когда мы были незнакомы, я смотрел на нее и чувствовал, будто знаю ее миллион лет. Старая знакомая, подруга, о которой я словно забыл, а потом вспомнил. Имс тоже это почувствовал, но обходил Артура по дальней дуге, опасаясь. Лестница, другая, их команда поднималась, едва перебросившись парой слов между собой. Нервничали не только мы, Кобб шел с опаской, с трудом делая каждый шаг. Девчушка за него беспокоится, и слепому видно. Имс сегодня – страховка, не больше. Ему непривычно в этой роли, и я по-стариковски скриплю ему на ухо: «а представь, каково было мне все это время», и Имс отмахивается. Он все меньше прислушивается ко мне, лялька вырос и уже не нуждается в советах, держа меня только из ностальгии. Случай, вот что свело их. После возвращения в сон Артур был слабее котенка. Кому он мог причинить вред? Себе если только. Если бы Имс захотел, с Артуром разобрались бы еще в первый же вечер, когда его адрес стал известен. Но это же Имс. Беспокойная душа. Не сидится ему на месте, не может он устоять и не совать свой нос в чужие дела. До Момбасы он в каждой стране не пробыл и полугода, чего уж говорить о заманчивом шансе узнать того поближе. Залезть под шкуру, втайне боясь, что ошибся. Раньше я был его единственным другом. Он не обижался на мои прозвища, он знал, что я вижу в нем именно его самого. Не девятилетку, а целостную личность, которая отчаянно хотела, чтобы ее заметили. Я никогда не давал ему поблажек из-за возраста, и он уважал это. Ценил. И все же теперь у него другие заботы. Все, что я мог, это облегчить его страх, сжимающий такую же глупую мышцу, которая когда-то мне отказала. Эта мышца никого не слушает. Любит себе, ненавидит. Все сама, глухая к рассудку и логике. И умирает тогда, когда больше нет сил. Сэм услышал их первыми, в этом он мастак. Они шелестели за куполом, в то время как команда приближалась к своей цели. Блеку по-хорошему уже давно пора обрести мир и покой, а он все цепляется за крохи жизни, вызвав своих тварей, чтобы помешать. Там их ждет Артур, отчего даже у меня вырывается недовольный вздох. Теперь слышат и остальные, ускорили шаг. Видишь, сынок. Не ошибся ты. Стоил он тех жертв. Лишь бы не покалечился там, на передовой. В башенке, в последней келье нас уже ждали. Я видел уже эту женщину, давно. От нее осталось даже меньше, чем воспоминание – эхо. Она кинулась к Коббу, и он обнял ее одной рукой, другой наставив дуло пистолета на старика – тот сидел на стуле, удерживая двух малюток на коленях. Все эта глупая мышца. Она мешает ему видеть и слышать. Детки слишком малы, они нисколько не изменились за годы, прямо как я. Как все мы здесь. Как, оказывается, ты похож, сынок, на Кобба, сохраняя в себе нас. Однако Имс упрямо хотел показать мне мир, как я всегда мечтал. Что-то больше, чем жизнь, проведенная в Паундберри, горбатясь на земле. Экзотические племена, высокие горы, космос, планеты, похожие на ворох блестяшек, рассыпанных по черному покрывалу. Он не понимал, что я был счастлив там, в своей берлоге, где все мне напоминало Люси. Где мы были вместе. Где-то высоко громыхнуло. Имс с опаской проверил купол. Шелест не умолкал, его было слышно отовсюду. Артур держал оборону, давая им время, пока Кобб все не решался отпустить жену. Прошло буквально несколько секунд, но нам они показались часами. Имс с трудом заставил себя молчать, все, что он смог бы сейчас сказать, вышло бы угрозой. Или мольбой. Зато не молчала Ариадна. – Дом. Она уже мертва. – Я знаю, – словно не веря собственным словам, Кобб обнял жену еще крепче. Самые сложные вещи в нашей жизни – порой самые простые и решаются за долю секунды. Вот только вернуть после этого уже ничего нельзя. Когда Кобб выстрелил, пистолет в его руке не дрожал. Блек откинулся на спинку кресла, все еще придерживая детей на коленях. Так и ушел, не сказав ни слова, видимо, зная, что ему уже не сбежать. Кобб продолжал стоять с женой, поглаживая ее по волосам, а девчушка пыталась уговорить его уйти, пока мир не начал рассыпаться. Поздно. В окно Имс видел, как откуда-то сверху начали падать, как кометы, головешки от чужих вселенных. Все больше и больше огненный дождь, несущийся от каждого мира, будь то ледяные пещеры, с словно светящимися изнутри стенами, или зеленые равнины, где ютятся маленькие деревенские домики, окружал этот город. Несколько ударов пришлись по куполу, взрывы раскатистым эхом прошлись по площади. Мелькали длинные тела многоножек, которые все еще пытались пролезть внутрь. Купол мигнул и пропал. Имс уже не слышал, что делается за его спиной. Я думаю, ему было уже все равно. Мы все почувствовали, как волна захлестывает нас, клокочет, беснуется и с ревом поднимается из небытия. Имс смотрел в окно, не отрываясь, пока глаза не повлажнели. Раздались взрывы – это рушился город под огненным градом, осыпаясь по кускам. Я услышал звук окончания войны. И исчез.